Другое имя. Септология I-II - Юн Фоссе

мог, когда это было, главное, что очень давно, а Бот качается с боку на бок да вверх-вниз, волны перехлестывают через борта, и ведь надо открыть крышку мотора, ох, только держись, говорит Аслейк, качая головой, но все кончилось благополучно, он же стоит здесь, говорит со мной, но, признаться, ничего хуже того случая не припомнит, к счастью, обошлось тогда, мотор заработал, а сам он, несмотря на бурное море, не оплошал, справился, тут он мастер, лишь бы мотор работал, а уж он завсегда справится, ну, почти что, говорит Аслейк, но только почти что, и некоторое время он молчит, а помолчав, продолжает: мол, одно ясно – невелика радость оказаться в открытом море в непогоду, при крепком ветре, в шторм, да что говорить, коли можно этого избежать, он, понятно, избегает, не выходит в море, коли погода скверная, не такой он дурак, однако, как он уже говорил, наверняка никогда не знаешь, море в один миг меняется, капризное оно, никогда не знаешь в точности, как оно себя поведет, но кое-что все ж таки известно: коли погода хорошая и небо ясное, можно рассчитывать, что очень уж сильное волнение не подымется, говорит Аслейк, а я говорю Red sky at morning Sailor’s warning, Red sky at night Sailor’s delight[7], а Аслейк говорит, что это вот ни к чему, он мало что помнит из английского, который учил в школе, потому как учитель сам толком английского не знал, говорит Аслейк, а раз уж так трудно заранее угадать, каково будет море, не очень-то хорошо, что он каждый год ждет сочельника, чтобы на Боте отправиться к Сестре, однажды ведь эвон как случилось, говорит Аслейк, надо бы, конечно, плыть в погожий день еще в адвент, когда погода почитай что наверняка не обернется штормом, когда под Рождество и в устье и в самом Согне-фьорде довольно спокойно и плыть одно удовольствие, и ничто не указывает, что море осерчает, вот тогда-то и надо бы выходить в море, за несколько дней до Рождества, но он предпочитает не задерживаться у Сестры дольше положенного, обычно его сразу тянет домой, и наутро, в первый день Рождества, он уезжает, всегда так поступал, и погода в первый день Рождества всегда на удивление тихая, впору прямо-таки стать суеверным, ведь до сих пор аккурат в эти дни, в сочельник и в первый день Рождества, каждый год стояла хорошая погода, но, сказать по правде, лучше всего он чувствует себя дома, там его место, там ему по душе, однако поездки к Сестре в Эйгну уже вошли в привычку, и если честно, то ему не больно нравится сидеть на Рождество одному, слишком уж одолевают воспоминания о детских годах, о том, как они с Сестрой жили с родителями, о родителях, об Отце и Матери, которых давным-давно нет на свете, но оба они, Отец и Мать, были хорошие люди, и, когда хоронили Отца, священник сказал, что он жил по совести, и то же самое он сказал, когда хоронили Мать, она, мол, жила по совести, вот и выходит, что, коли остается в сочельник один, он сидит и вспоминает похороны Отца да похороны Матери, а тогда и еда ему не в радость, самые вкусные бараньи ребрышки все равно не в радость, тут он похож на Сестру, она тоже не охотница сидеть одна в сочельник, но в те времена, когда Сестра жила с этим, со Скрипачом – он, Аслейк, всегда его только так и называл, – проводить с ними Рождество никакого удовольствия не доставляло, не было у него ни малейшего желания, хотя Сестра, конечно, и тогда тоже приглашала его к себе, к ним то есть, и он как-то раз съездил, но сочельник получился не шибко веселый, ну, как уж все тогда вышло, он мне наверняка не рассказывал, но непременно как-нибудь расскажет, пока что можно повременить, он в другой раз расскажет, это ведь никакой не секрет, много лет минуло, а вспоминать все равно неприятно, он ведь, Скрипач этот, не дурак выпить, н-да, ну и пока Сестра жила со Скрипачом, он справлял сочельник в одиночку, но несколько лет назад Скрипач смылся, а она-то неужто не могла найти себе мужика получше? он ведь частенько к бутылке прикладывался, Скрипач-то, сказать по правде, как подвернется какая-никакая выпивка, так он беспременно напьется, а она будто не могла найти себе мужика получше, нет, никогда он не мог взять этого в толк, ведь Сестра женщина пригожая и с возрастом хуже не стала, сколько он ее помнит, у нее всегда были белокурые волосы до плеч, и посейчас нет в них ни единого седого волоска, тогда как у него самого волос осталось совсем немного, да и те сплошь седые, не говоря уже о бороде, тоже ведь седая, глядя на них двоих, никто не поверит, что они брат и сестра, по годам-то разница между ними невелика, хоть он и старший, но пока Сестра жила с этим Скрипачом, он, не считая того единственного раза, проводил сочельник в одиночестве, ну то есть после смерти родителей, только об этом ни думать, ни говорить не стоит, и вообще, что это он разболтался, мелет и мелет языком, говорит Аслейк, слишком подолгу сидит один, потому, дескать, этак и болтает, когда мы встречаемся, но, как бы то ни было, по крайней мере в нынешнем году он еще раз справит Рождество за компанию с Сестрой, как обычно, добавляет он, дом-то в Эйгне достался ей по наследству от отцова брата и его жены, своих детей у них не было, а к нему, старшему, перешла усадьба на Дюльгье, говорит он, и дом достался ей задешево, почитай что даром, на халяву, по правде сказать, да и он, когда стал хозяином усадьбы, мало помогал Сестре, говорит он, а у нее не было денег, чтобы заплатить ему, она-то не больно много зарабатывает своими хардангерскими вышивками, скатерть за скатертью, то большая, то маленькая, дорожка за дорожкой, да вышитые крестиком косынки для бунадов[8], кой-какие деньги это приносит, но небольшие, так, концы с концами сведешь, и ладно; как окончила школу, она несколько лет работала в одном из магазинов в Бергене, назывался он, кажись, «Дары Хардангера» или вроде того, но магазин разорился, она вернулась домой, а дом в Эйгне тогда пустовал, вот она и поселилась там, изо всех сил заботилась о доме, когда наружная краска сильно облупилась, она его покрасила, по крайней мере один раз, и покраской, надо сказать, занимался Скрипач, до того как слинял, наверняка Сестре стало невмоготу, и она его выставила, сама намекала,