Рабыня моды - Ребекка Кэмпбелл

И еще кое-что. На станции и в поезде по пути назад у меня было странное чувство, что за мной наблюдают, а может быть, даже преследуют. Никаких доказательств у меня не было, просто мне почудилась тень, притаившаяся где-то на границе осязаемого мира. Возможно, это была метафора.

Глава 6

Кто посмеет отрицать, что она моя, а я — ее?

Мне было приятно вернуться домой в воскресенье. Людо скакал вокруг меня, как щенок: и если бы я позволила, он вылизал бы мне лицо. Он даже купил цветы — какой-то бестолковый букет, — но это были цветы. Мы ужинали на втором этаже в «Одетт» — на стенах висели волшебные зеркала в золотых рамах, и, отражаясь в — них, каждый выглядел превосходно, даже если в обычной жизни это было не так. Людо сыпал идеями, шутками и пародиями на знакомых — они занимали всего пару секунд, но очень точно передавали суть изображаемого объекта. Именно такого Людо я и любила: серьезного и глупого, мысли которого уводят его вдаль, по странным и иногда темным тропинкам, но он всегда возвращается с какой-нибудь забавной шуткой. И когда он был таким, я осознавала, что тоже меняюсь. Мне хотелось участвовать в его словесных забавах и размышлять о чем-то важном — освободить голову от хаоса, пустяков и стервозных мыслей.

В ту ночь мы занимались любовью впервые за несколько недель. И это была одна из лучших наших ночей. Когда я говорила, что Людо лишен гена сексуальности, это было не совсем справедливо (вы, должно быть, заметили, что это моя особенность). Но мои слова отражали нечто большее, чем просто возникшую привычку считать его несексуальным. Все дело было в том, что он относился к сексу как к чему-то крайне забавному. Конечно, мы все знаем, что остряки хороши в постели, но это ведь не означает, что секс должен становиться потехой. У Людо же есть привычка шутить в самые… напряженные моменты, когда, стоит только отвлечься, все идет насмарку. Самой ужасной его привычкой было превращать тело (обычно мое) в тренажер для веселья — он щекотал, дул, кусал и сосал, но не от страсти и не для того, чтобы получить удовольствие, а просто чтобы определить, какие забавные звуки получаются в результате.

И все же та ночь была особенной. Никаких неприличных звуков, а просто глубокий, долгий поцелуй на лестнице. Не прекращая целоваться, через некоторое время мы оказались в постели, и он вошел в меня, замер на короткий миг, а затем начал медленно двигаться, наращивая темп. Я решила изобразить оргазм — вот видите, я не такая уж и плохая, — но, издав пару предварительных стонов, почувствовала, что действительно начинаю получать удовольствие, и в кульминационный момент, сама не ожидая, заплакала и впилась зубами в плечо Людо. Потом и он кончил, весело смеясь.

В понедельник утром я опоздала на работу. И впервые Пенни пришла раньше меня. Она была вся в слезах. Саки, новенькая девочка, у которой мозгов было чуть больше, чем у остальных, окликнула меня, когда я поднималась по лестнице:

— Будь осторожна, Кэти. У Пенни не все в порядке.

— Что случилось? Снова проклятый Харви Нике?

— Нет, это не он. Проблема с национальной премией «Лучший молодой дизайнер». Номинировали Пенни, а потом кто-то из членов жюри позвонил, чтобы уточнить ее возраст. И когда выяснилось, что ей больше тридцати, они просто вычеркнули ее.

— О Боже! Кто мог предложить ее кандидатуру? Может, она сама это сделала?

Саки захихикала. Продавщицы из магазина по-прежнему почитали Пенни как божество, и достаточно кровожадное. Поэтому богохульство всегда шокировало и восхищало их. Я еще не решила, как вести себя с Саки. Она, безусловно, была умна и умела выбрать момент, когда нужно было продемонстрировать рвение. Она выглядела как хорошенький Ричард III — темные волосы, небольшая сутулость и глаза, по которым невозможно прочитать ее мысли. Она закончила Челтнемский женский колледж и говорила, что «заполняет паузу», только не уточняла, между чем именно. Я не доверяла ей.

Добравшись до офиса, я увидела, что он полон людей. Хью в беспомощной позе, что характерно для англичан. Тони — портной, занимающийся образцами, едва не плакал от сочувствия Пенни, повторяя последнее слово каждой ее фразы. Рядом, плотно сжав губы, стояла Мэнди. Она нахмурилась и, казалось, была готова к атаке.

— Они назвали меня зрелой! Зрелой!

— Зрелой, — повторил Тони.

— Как они только могли, сволочи!

— Сволочи, — эхом отозвался Тони.

— Пенни, любовь моя, послушай, — сказал Хью, — может, у них есть основание говорить так. Шесть… э- э… пятьдесят имеет некое отношение к… как они это назвали, зрелости, если говорить о молодом дизайнере.

Никогда не видела Хью в таком смущении. Я могла представить его отдалившимся, обособленным, разведенным, но никак не смущенным.

— Ну что ж! — с обидой бросила Пенни. Она была раздражена, что ее не поддерживают. — Сара Бернар играла Джульетту в шестьдесят лет, с деревянной ногой и одной ягодицей.

— Одной ягодицей? — вступила в разговор я.

—Да, именно так. Естественно, это было еще до того, как изобрели велосипеды.

Это заявление вызвало всеобщий интерес и вопросы о неприятных деталях. Как могло получиться, что Бернар осталась без ягодицы? Или, может, она была калекой с самого рождения? А без какой именно? С той же стороны, где была деревянная нога? Это произошло во время того ужасного случая с каким-то непонятным фермерским оборудованием с цепами и лезвиями? Или Пенни что-то неправильно поняла? Может, Сара осталась без ягоды или какой-нибудь безделицы?

— А разве она играла не в пьесах Вольтера?

— О да, она играла во всех великих постановках.

— Нет, я имею в виду историю о битве в гареме…

— Сара Бернар, — прервала всех Пенни таким тоном, что стало ясно — она хочет положить конец дискуссии, — не была актрисой такого сорта. Она примерно моего уровня.

Через полчаса появились первые признаки угасания шторма. О жизнестойкости Пенни ходили легенды. Хью применил профессиональный тактический прием и ретировался, предоставив нам успокаивать Пенни — ведь мы получали за это зарплату. Мы попытались убедить ее, что «Пенни Мосс» слишком солидная компания, чтобы получать мелкие непрестижные премии. Ведь они предназначены для пробивающих себе дорогу в мире моды новичков. И что жюри просто не рассматривает нас, как и дома моды «Гуччи», «Макс Мара» или «Ив Сен-Лоран». Поток слез уменьшился, и я решила, что преувеличение может сейчас пойти на пользу, и произнесла:

Пенни, вы — последняя из великих дизайнеров. Баленсиага, Диор, Шанель — все они уже покинули этот мир. Остались только вы, Пенни. Мир ждет, что вы продолжите начатое ими дело.