Теранезия - Грег Иган

— Она не привыкла быть одна.

Амита и Кит обменялись взглядами.

— Хорошо, — сказала Амита. — Может на неделю или две.

После ужина Кит пожелал всем доброй ночи и уехал. Прабир растерялся.

— А он разве не живет здесь?

Амита покачала головой.

— Мы разведены. Но мы все еще хорошие друзья и он согласился проводить здесь некоторое время, после того, как вы с Мадхузре приедете.

— Но почему? — Прабиру захотелось врезать себе, как только слова сорвались с его губ. Амита очень многое сделала для него, и ему следовало быть более дипломатичным.

— Я решила, что вы с Мадхузре должны слышать, как женские, так и мужские рассказы — объяснила Амита.

— Вы имеете в виду… что он будет помогать вам читать нам истории? — Прабиру не хотелось показаться неблагодарным, но Амита наверняка с облегчением узнает, что нет никакой необходимости ее бывшему быть привязанным к ним только для того, чтобы добавить мужской голос в чтение историй перед сном. — Я могу читать сам. А Мадхузре мы можем читать по очереди.

— Я тоже могу читать, — вставила Мадхузре.

Это была неправда, но в лагере Прабир научил ее латинскому алфавиту, а ее разговорный английский был почти так же хорош, как и бенгали.

Амита довольно вздохнула и взъерошила Прабиру волосы.

— Я имела в виду наши личные рассказы, милый мальчик. Хотя гендерная специфика такого рода текстов весьма изменчива, тебе пойдет на пользу знакомство с, по крайней мере, базовыми бинарными шаблонами, для того, чтобы декодировать и контекстуализировать собственный опыт.

Прабир тихонько взглянул на бутылку вина, стоящую посреди стола.

В кровати он несколько часов пролежал без сна, завернутый в кокон из накрахмаленных простыней и тяжелых одеял. Было холодно, и ему понадобилась пижама, но он чувствовал себя будто затянутым в смирительную рубашку. Его не беспокоили незнакомые тени в комнате или растворяющиеся в тишине негромкие звуки машин, хотя в лагере он привык прислушиваться к пустопорожним спорам мужчин, которые курили сигареты одну за одной и жаловались на жизнь. Тосковать по дому было не только бесцельным, но и бессмысленным: ничто не сделало бы комнату уютной и никакие ночные звуки не принесли бы успокоения. Где бы он не оказался — в своем гамаке на острове, или в кровати в Калькутте — его родители все равно были мертвы.

Он посмотрел на спящую Мадхузре. Им никогда не добраться до берега, никогда не оказаться в безопасности. Этого не существует. Это все только в его голове.

В следующий визит Кита, Прабир воспользовался возможностью порасспрашивать его.

— Как вы познакомились с Амитой? — как бы невзначай спросил он.

Амита уехала с каким-то поручением, так что они остались одни с Мадхузре, которая с удовольствием играла куклой, подаренной Китом.

— Это было в городе, на концерте, двенадцать лет назад — неуверенно начал Кит и сморщил лоб, вспоминая подробности. — Анорексик Андроджинс читали манифест Унабомбера под музыку Эгрежиос Бердс. Ее исполняли Кантри Дада Бэнд. Но они распались много лет назад.

Все это было Прабиру неинтересно. Он хотел услышать об их страсти к знаниям.

— Так как получилось, что вы стали работать вместе в университете?

— Ну, я как раз получил докторскую степень по теории секретных материалов в калифорнийском университете, а Амита готовилась получить магистра за исследования Дианы в университете Лидса, удаленно, по сети. В универе Торонто как раз открывали отдел трансгрессивного дискурса — наконец-то! — и совершенно естественно, что мы оба подали туда заявления.

Когда Прабир стал настаивать на объяснении всех непонятных ему в этом рассказе фраз, его сердце сжалось.

— И этим Амита занималась последние двенадцать лет?

Кит засмеялся.

— Нет, конечно, нет! Это была лишь степень магистра, она пошла дальше. Для своей докторской она выбрала совершенно другой предмет: разработку графической интерактивной версии Ностромо Конрада, как применение постколониализма в кроссплатформенном восприятии. Ностромо стал супергероем из комиксов, который терял свои сверхспособности, едва подвергался излучению серебряных слитков, таким образом иронизируя и помещая в другой контекст собственное, весьма неоднозначное отношение Конрада к экономическим преимуществам капитализма и умело подрывая миф о художнике, как псевдобожественном знаменосце высшей морали.

Прабир начал сомневаться, не сыграла ли с ним Амита замысловатую шутку.

— А что она изучает сейчас?

Кит с гордостью улыбнулся.

— Последние четыре года она работает над принципиально новой парадигмой в вычислительной технике. Ей пока еще не удалось найти финансирование для постройки прототипа, но должно быть лишь вопрос времени.

— Амита придумала компьютер? — Теперь Прабир знал, что его одурачили. — Когда же у нее нашлось время изучить инженерное дело?

— О, она наймет инженера, когда получит финансирование, — пренебрежительно махнул рукой Кит. — Ее вклад чисто интеллектуальный. Математический.

— Математический?

Кит с сомнением посмотрел на него.

— Ты наверное маловат, чтобы понять это. Знаешь, как работает компьютер, Прабир?

— Более, менее.

— Нули и единицы. Ты понимаешь двоичную систему? — Кит схватил планшет с журнального столика перед собой и нарисовал две цифры.

— Да, я понимаю. — Прабир постарался скрыть раздражение.

— Ты никогда не задумывался, почему компьютеры так враждебны к женщинам?

— Враждебны?

Прабиру оказалось непросто понять, что именно хотел сказать Кит своим утверждением. Нельзя было исключить параноидный бред об искусственном интеллекте.

— Вы имеете в виду… что некоторые преследуют женщин в сети?

— М-да, и это тоже, — сказал Кит. — Но все лежит гораздо глубже. Работа Амиты не только раскрывает причины, но и предлагает потрясающе простое решение проблемы. — Он ткнул пальцем в планшет. — Ноль и единица. Отсутствие и присутствие. И, только глянь, как они выглядят! «Ноль» — это женское: матка, влагалище. «Единица» — мужское: явный фаллос. Женщина отсутствует, она маргинальна, исключена. Мужчина присутствует, он господствует, властвует. Этот явно сексистский код лежит в основе всех современных цифровых технологий! А мы еще удивляемся, почему женщины чувствуют себя неуютно в этой области!

Итак Амита предложила новую парадигму, как для оборудования, так и для программ. Старое, маскулино-доминантное оборудование заменяется трансгрессивными компьютерами или транспьютерами. Старые, маскулино-доминантные программы переписываются на совершенно новом языке, названном Ада — в честь Ады Лавлейс, непризнанной матери компьютеров.