Конец буржуа - Камиль Лемонье

Теперь продажность воцарилась и там, как, впрочем, и повсюду. Занявшие судейские должности хищники и ловкачи нашли почву уже хорошо взрыхленной. Не скупившееся на ордена, милости и доходные места министерство Сикста поспешило в ознаменование радостного события — своего прихода к власти — раздать все имевшиеся у него вакантные должности. Больше того — оно даже удвоило их число, дабы всюду, где это только было возможно, посадить своих умножившихся сателлитов и всех их бесчисленных родичей.

Толпа этих приспешников, разевая пасти, протягивала свои щупальца к лакомым кускам, причем каждый стремился урвать свою долю в этом постыдном дележе, в этой системе протекций и кумовства, которые, пронизывая все насквозь, распространялись как по главным, так и по боковым линиям. Сикст, этот закоренелый гизотист, упрямый и косный, застывший в своей вере в непогрешимость Доктрины, снедаемый всем тем безумием, которое несет с собой власть, присосался к своему посту с цепкостью пиявки. Он заставлял суды служить своим интересам и знал, что это дает ему возможность распоряжаться совестью своего народа. Он сделал из судей преторианскую стражу для своего режима: они руководствовались во всем его волей и повиновались каждому его жесту. И вот рана, нанесенная им правосудию, загноилась, и гной этот стал быстро распространяться по всей стране, нанося ей непоправимый ущерб.

XI

После того, как все хлопоты закончились, Жан-Элуа действительно мог бы испытать чувство облегчения, если бы на семью его не обрушились новые беды.

Старуха, которую в день свадьбы Гислены сшибла мчавшаяся бешеным галопом лошадь Арнольда, слегла и после долгих и мучительных страданий умерла. Опасаясь, что среди крестьян поднимется ропот, Аделаида старательно ухаживала за нею до самого дня ее кончины. Но после этих двух смертей — после того, как раздавили старуху и дробью из охотничьего ружья застрелили крестьянина — отца семейства, в доме стал ощущаться какой-то могильный холод.

Как будто злой рок сопутствовал всему этому дню унижений и лжи, заставляя раскаиваться и в торгашеском браке и в фарисейском празднестве, где обручальные кольца надела ненависть и где на дне стаканов видна была вереница бесчисленных дней, суливших одно только горе. Как будто в этот день, в этот печальный, непоправимый день, кто-то незаметно вошел в открытую дверь, проскользнул в толпу веселившихся гостей, а потом так и остался в доме. Жан-Элуа явственно ощущал присутствие этого незнакомца, ему чудилось, что над семьей нависает новое горе. Только что состоявшаяся крупная сделка должна была скрыть проступок их дочери под личиной обманного брака. И вот на гнилом стволе их дерева появилась новая мертвая ветвь… И на ней болтались теперь эти два трупа.

Итак, неисповедимая сила обрекла их на то, чтобы продолжать племя Каина и плодить убийц? Значит, смерть, положившая начало их роду, взошедшему на крови, была тем необходимым удобрением, которое должно было питать их богатство? Бездонное жерло «Горемычной» разверзлось снова. Жану-Элуа отчетливо представилась огромная темная яма, сопутствовавшая всей жизни их рода, с человеческими трупами на дне, с останками жизней, поглощенных чревом земли. Эта куча росла, поднималась все выше и выше. Ему чудилось, что огромная скала Ампуаньи, на вершине которой он построил свой дом, вся сплошь состоит из этих костей.

«Но если это так, — подумал он, возвращаясь мысленно к мучившему его вопросу, — приходится допустить, что достигнуть величия и силы мы можем, только заплатив за них отвратительный выкуп? Коль скоро смирение и страдание свойственны человеческой жизни, то, чтобы избежать этих тягот и возвыситься над остальными людьми, надо согласиться влачить за собою этот груз нескончаемой скорби.

Нет, не может быть! — возмутился этот рассудительный человек, которому мысль о моральной ответственности была глубоко чужда. — Существует один только закон взаимосвязи — зло порождает зло. Оно-то и дуло на крылья моей мельницы, а теперь я всего-навсего собираю помол мною же посеянного зерна».

Семейство Жана-Элуа похоронило старуху и заказало ей на могилу деревянный крест. Но несмотря на это деревня гудела гневом. Через слуг в доме стало известно, что внуки покойной собираются мстить Арнольду. Когда того предупредили, он только пожал плечами и пригрозил, что если хоть один поднимет на него руку, он тут же расправится со всеми. Он стал вести себя до такой степени вызывающе, что даже как-то раз выехал верхом из Ампуаньи со своими шестью датскими догами и, помчавшись галопом по дороге, криком будоражил всех собак, которые прыгали вокруг и оглушительно лаяли. Кипящая кровь и избыток сил притупили в нем все человеческие чувства и вселили в его косный, неповоротливый ум равнодушие ко всему на свете.

Жан-Элуа решил, что разумнее всего будет удалить его на время из Ампуаньи. Он воспользовался тем, что в Марокко отправлялась миссия, и пристроил туда сына. Все были уверены, что ожидавшая Арнольда кочевая жизнь обуздает его дикарские порывы и что в его отсутствие деревня успокоится. Но спустя два дня после его отъезда среди ночи ружейным выстрелом с горы было разбито окно в спальне банкира. Пуля вонзилась в панель чуть выше кровати, в которой Жан-Элуа имел обыкновение читать при свете канделябра, когда ему не спалось. Перепуганная г-жа Рассанфосс стала настаивать на том, чтобы немедленно уехать в город. Муж ее гордо отказался:

— Не боюсь я их. Подумать только, эти мужики, эти олухи смеют еще нападать на нас! Ну, да я им покажу. Я им рога пообломаю, места живого не оставлю. Фуркеан натравил бы на них ищеек, а я их голодом заморю, я их одной арендной платой задушу, все равно им придется гнуть передо мною спину.

Его миллионы снова вскружили ему голову. Перед глазами колыхались языки пламени, вздымались кровавые вихри. Он уже больше не слышал похоронного звона. Он сам ощутил себя такою же скалой, как та, на которой стоял его дом; скала эта росла и росла, и только где-то далеко, внизу, видны были два маленьких могильных холмика над гниющими останками тех, кого он не считал за людей.

Он приказал сторожам тщательно выслеживать злоумышленников, обещав, что, в случае удачи, сверх положенного жалованья они получат награды. Однако он предусмотрительно запретил им пускать в ход ружья.

Однажды утром, после сильного ветра, бушевавшего всю ночь, был задержан старик, собиравший в лесу валежник: сторожа составили протокол. Три небогатых фермера, опоздавшие внести арендную плату, получили повестку от судебного пристава. Аделаида перестала навещать больных и неимущих. Казалось, сострадание покинуло Ампуаньи — злопамятные хозяева замка расставили всюду охрану.

А возмущение росло. В упрямых головах каменоломов, привыкших дробить камни и взрывать скалы, зародилась угрюмая злоба. Однажды вечером, когда Кадраны ехали в экипаже на станцию, лошади упали, споткнувшись о протянутую поперек дороги веревку. Одна из них еле дышала: грудь ее проткнуло копье. Выведенный из себя, Рассанфосс велел произвести следствие. Но оно ни к чему не привело. Оказалось, что вся деревня действует заодно и найти виновного мет никакой возможности.

Жан-Элуа увидел, что грозная толпа, с которой он рассчитывал справиться одним мановением руки, теперь издевается над ним. Этот человеконенавистник и деспот спасовал перед молчаливым союзом тех, чьи предки были рабами. «Крестьянин, ставший хозяином на своем участке земли, — в отчаянии говорил он, — теперь сравнялся с владельцем замка: он может упорно и злобно сопротивляться». Жан-Элуа подозревал, что все это — дело рук хитрого негодяя Акара-старшего. Сей мягкосердечный палач ухитрился примирить носившееся в то время в воздухе сострадание к младшему брату с самой лютой ненавистью к бедному люду.

«Но это было бы отвратительной трусостью! Все во мне протестует против подобной низости и лицемерия!» — подумал он тут же, стыдясь своих недостойных подозрений.

Крестьянам издавна разрешали ходить лесными тропинками, сокращавшими дорогу из одной деревни в другую. Теперь Жан-Элуа поставил повсюду изгороди и велел прибить к столбам объявления, запрещающие пользоваться этими тропинками. По одну сторону дороги тянулись луга, где еще со времен прежних владельцев Ампуаньи крестьянам всегда разрешалось пасти скот. Теперь появление там коровы или овцы каралось штрафом.

Вся эта яростная и последовательно проводившаяся тирания должна была свидетельствовать о всемогуществе старшего Рассанфосса в купленном им старинном поместье. Его властный и вместе с тем мелочный характер не давал никому ни минуты покоя, всячески ущемляя существование зависимых от него людей, обнажая каждый раз врожденную низость этого буржуа, натянувшего на себя ботфорты дворянина и грозно звенящего шпорами. Дурное настроение не покидало теперь Жана-Элуа. Взбешенный враждебным отношением к нему крестьян, он срывал свой гнев на домашних, придирался к слугам и, расхаживая взад и вперед по дому, разъяренно хлопал дверьми.