Прощай, Петенька. Русский нуар. Записки врачей - Александр Иванов

– Вот-вот, – кивнул доктор, – и я о том. Пусть она с миром отлетит и воплотится во что-нибудь свежее, а не нахлебничает.

– Церковь не признает переселения душ, – заметил батюшка.

– Я тоже, – сказала дама. – Пусть упокоится с Богом. Значит, вы все-таки советуете отключить аппарат?

– Пусть решит медицина, – скромно ответил тот и выставил желтоватые ладони. – Пожалуйте, доктор, на исповедь, если почувствуете за собой грех.

– То есть выдергивать вилку все-таки нехорошо?

– Мне отмщение, и Аз воздам, – туманно высказался батюшка.

– Так я и думал, – удовлетворенно кивнул доктор.

***

Одноколейка оборвалась резко. Вернее, уперлась в дрожащую молочную стену. Он прошел пять километров, отмечая, что солнце остановилось. Оно зависло в зените и шпарило все сильнее. Зов превратился в подобие нестерпимого зуда. Ноги шагали сами по себе, норовя наступать строго на шпалы, которые лежали слишком часто, и путник семенил. Он исполнялся уверенности, что все разрешится в конце пути, и не особенно удивился при виде стены, протянувшейся вверх и в стороны бесконечно.

Присел перед нею. Допил воду, зная откуда-то, что больше она не понадобится. Вытер платком шею, лицо и макушку. Перекурил, напряженно прислушиваясь и догадываясь, что скоро тишине конец. Потом поднялся на ноги и тронул молочную стену пальцем. Палец вошел легко и ничего не ощутил. Стена почему-то напоминала не столько туман, сколько суфле.

Он ждал, когда усилится зуд, и нарочно сдерживал себя, чтобы чесаться с большим удовольствием.

***

– Прощайте, уважаемый, – сказал доктор. – Покойтесь с миром.

И выдернул вилку.

***

Его сорвало с места и швырнуло за стену, где уже разгорались бурые, синие, красные, белые и зеленые коридоры.

***

Дама с плачем встала со стула, когда доктор вышел. Ее проводили в процедурный кабинет на укол реланиума.

***

Он воплотился заново и вырос таким эгоистом, такой редкой гнидой, что все только диву давались.

Из «Концертов по заявкам»

Грудная жаба

Сетевому товарищу _hedning_

Ассистент посмотрел на часы.

– Двадцать минут, начинайте.

Возле мойки на табурете стоял жестяной бак. Третьекурсники повставали с мест, потянулись к раздаче. Ассистент остался сидеть за столом и следить за порядком. Преподаватели и студенты величали его Вечным Ассистентом, когда-то он обучал их бабушек и дедушек. Он был символом института и завещал последнему свой скелет.

Царев удивлялся:

– Кому он нужен? Что в нем нового?

Ехидная Ковалева кривила рот:

– Бессмертие изучать.

…Царев запустил руку в бак, вынул лягушку. Вернулся на место, перевернул лягушку на спину, взял ножницы с затупленными концами. Глянул на учебный плакат, висевший на доске позади ассистента. Там была схема развития децеребрационной ригидности: состояния, которое наступает при обезглавливании на уровне мозгового ствола. Царев досадливо поморщился, перевернул лягушку правильно, на живот. Развел ножницы, просунул нижнее лезвие в пасть и хрустнул. Череп земноводного отвалился, так что обнажилась вишневая внутренность нижней челюсти. Лягушачьи лапы мгновенно вытянулись и напряглись, как струны: искомое состояние наступило. Эксперимент увенчался успехом. Лягушка вряд ли что понимала, но Царев поспешил отстричь ей голову насовсем, чтобы не мучилась.

От нечего делать Царев сменил ножницы на скальпель и вскрыл брюхо.

– Блядь, – произнес он шепотом и толкнул Семенова. – Блядь, посмотри сюда.

Долговязый Семенов еще не управился и только распинал свою лягушку. Он не сразу сообразил, в чем дело.

– Гляди, у нее человеческие внутренности.

Семенов нагнулся.

– О, блядь, – изумился он, разобравшись.

Подошла Ковалева, всюду первая.

Царев шептал:

– Сердце как у нас. Легкие, печень. Почки. – Он взял пинцет, сместил шкуру вниз. – Глядите, у нее матка. И яичники. Женский организм.

Ассистент не дремал:

– Что там у вас такое, доктор Царев?

– Царевна-лягушка, – Ковалева проговорила это одними губами, строго глядя перед собой – подобно великим комикам кинематографа.

– Вот, – Царев понес открытие к ассистенту. Подтянулись и остальные.

Ассистент покосился на внутренности с видом человека, давно все знающего и всем пресыщенного.

– Ну и что?

– Но так же не бывает, – пробормотал Царев. – Это человеческие органы.

– В медицине, доктор Царев, бывает все. Как и вообще в природе. Студенты любят делать открытия. Каждый год совершают.

Ассистент сочувственно улыбнулся, и группа поежилась. Ассистент еще не умер, но скелет уже стал очевиден – над ним, обтянутым желтой кожей, посмеивались те же бабушки и дедушки. Он был неизменным героем студенческих капустников, о нем пели веселые песни уже лет пятьдесят. Вытянутая лысая голова, угловатые мощи, паучьи пальцы. Его, передразнивая, наряжали: игравшему роль надевали железную корону и сажали на черный трон. Иногда он и сам участвовал в этой самодеятельности.

– Мало ли мутаций, – сказал ассистент. – Эти лягушки – из клиники экспериментальной медицины. Вон ведро, – он кивнул на мусорную корзину, стоявшую в углу. – Бросьте туда, доктор Царев.

Униженный, Царев соскоблил останки в помойку.

– Царев влюбился, – сказала Ковалева.

– Женись, – подхватил Семенов. – Вон они квакают в баке. Пригласи на икрометание.

– Пошел на хуй, – огрызнулся Царев.

– Сердцу не прикажешь, – настаивал Семенов. – Она запрыгнула тебе в сердце, Царев.

– Оно у него каменное, – заметила Ковалева. – Лягушка в камне.

– Каменное, – зловеще кивнул Царев. – Только не сердце, а ниже.

Ковалева пришла в восторг:

– Не обольщайся, Царев….

– А ты вообще бессердечная.

– А у тебя жаба. Жаба на сердце.

– Грудная жаба, – подытожил Семенов, и Царев толкнул его в живот.

Но формулировка была удачной, и все довольно засмеялись. Даже ассистент удосужился одобрительно хмыкнуть, признав, что молодые доктора научились выруливать на взлетную полосу диагностики – отовсюду.

Времена года

Сетевой подруге ondatra

– Нет ничего хуже осени, – пожаловался Печальный. – Убийственный, тяжеловесный сезон.

Радостный всплеснул руками:

– Полно! Осень – это совершенное чудо! Сказка. Она золотая! Я обожаю осень.

Печальный мрачно уставился на него. Перевел взгляд на голую березу за окном.

– Что хорошего? – хрюкнул он. – Слякотно, темно, надвигается ночь. Скорбные мысли о бренности живого. Подведение итогов, от которых охота повеситься.

Радостный мечтательно закатил глаза.

– Золотая! Осень! В багрец и золото одетые леса. Прислушайся, болван! В их сенях ветра шум.

– Унылая пора, – парировал Печальный.

– Очарование очей! Легкий морозец, бодрое настроение. Масса планов! Круговорот желаний!

– Точно, круговорот, – согласился Печальный. – Не знаешь, что выбрать – веревку или бритву. Что до меня, то всякая гадость случается со мною осенью. Я подозреваю, дело в созвездиях. Земля, Вода и Воздух – ни капли тепла. Вот в чем причина.

– Напраслину возводишь. Между прочим, все войны начинались летом.

Печальный вяло отмахнулся:

– Что мне войны! Войны – понятная вещь. Конечно, их начинают, когда удобно перемещаться… дислоцироваться… – Он пощелкал пальцами, вспоминая слова. – Расквартировываться и атаковать. Летняя форма одежды, блицкриг – с этим ясно, это не обсуждается.

– А с чем же не ясно?

– С личным неясно, – зарычал Печальный. – С личным! С ним все непонятно и плохо. Упадок сил, нехватка ультрафиолета и витаминов.

Радостный хлопнул его по спине:

– Ерунда! Тебе витаминов мало? Так осенью самый урожай! Собирание зерновых, разная жатва, яблоки. Подсчет цыплят. Не их ли считают по осени?

– И сирые поля в результате, – язвительно отозвался Печальный. – Пустые свинарники. Кислые щи.

– Ладно, – Радостный не терял надежды. – Скучаешь по солнцу? Садись в самолет и лети на юг. Хорошо!

– Как же я полечу? – раздраженно осведомился Печальный.

– Легко. Я же полетел.

– Ты никуда не полетел, тебя сняли с борта. У тебя не было билета.

– Ну, сняли, – Радостный не спорил. – Не вышло! Всех уболтал – такая, знаешь, энергия появилась, что даже не досмотрели! А на борту уперлись. Ничего страшного, полечу завтра. Айда со мной!

Печальный зловеще ухмыльнулся:

– Завтра ты никуда не полетишь.

– Тогда послезавтра! Какая разница? Летим вместе! Представь, до чего замечательно выйдет – аэропорт, осень! Золотая.

Вошел бугай в халате, принес таблетки. Постоял и подождал, пока Радостный и Печальный проглотят их, затем приказал разинуть рты, заглянул и удалился с недовольным лицом. Беседа свернулась. Радостный лежал на койке и сосредоточенно смотрел в потолок. Печальный сидел, понурив голову.