Унесенные войной - Кристиан Синьол

Насладиться победой они смогли и на следующий день на площади Согласия, куда их отвела Люси. Там приветствовали освободителей Парижа, ехавших в грузовиках, на которых развевались французские, американские и британские флаги. Был ясный день, по небу тянулись тонкие нити облаков, белых, словно молоко в фарфоровом кувшине.

После часа, проведенного на площади, они компанией направились к Елисейским Полям, где им удалось застать генерала де Голля, с непередаваемым энтузиазмом прошедшего по улице в окружении членов Национального комитета Сопротивления и офицеров Второй танковой дивизии. Всюду радовались, кричали «ура!», заводили патриотические песни. Выстрелы с крыши дома на площади Согласия вызвали всеобщую панику. Народ бросился в сторону Елисейских Полей. Матильда и Шарль в страхе прижались к стене дома. Они искали глазами Люси, но толпа далеко оттеснила ее. Им удалось спуститься в метро, где они чудесным образом нашли Люси. Шарль был без сил. Ноги почти не слушались его. Женщины взяли его под руки и отвели на улицу Фобур-Сен-Мартен.

Там они решили, что пришло время возвращаться домой. Люси оставалась в Париже, поскольку теперь Элиза нуждалась в ней. Люси оставила мужа и жену наедине, и они провели еще одну ночь в мечтаниях. Шарль и Матильда строили планы на будущее, думали об учениках, о детях, которые у них родятся.

— Трое, — настаивал Шарль.

— Двое, — уверяла Матильда.

Думали они и о том, в какую школу пойти преподавать, в какой деревне поселиться, чтобы уже ничто и никогда их не разлучило.

Все еще под впечатлением от пережитого, от этого восхитительного дня, но в полной решимости провести часы, дни и годы, которые им отпущены, у себя дома, в прохладной тени лесов, Шарль и Матильда уснули лишь под утро, обессиленные от мечтаний и любви.

6

Уходящий год был годом тревог для Люси: после мучительной разлуки с дочерью она каждый день боялась потерять ее снова. И все это из-за мужа Элизы Ролана, который в конце августа сорок четвертого года заплатил за поддержку режима Виши в столице. Он был арестован на улице Суффрен, где прятался в своей квартире. За ним пришли люди с повязками партизанского стрелкового отряда Сопротивления и передали в карающие руки новых хозяев Парижа — организаторов восстания против немцев под предводительством полковника Роль-Танги, которого де Голль старался отстранить от власти, не желая опираться в правлении на повстанцев.

В день ареста Люси и Элиза были дома. Несмотря на протесты Люси, Элизу тоже арестовали, поскольку в ее паспорте значилась та же фамилия, что и у мужа. Люси пришлось приложить нечеловеческие усилия, чтобы освободить дочь. Она даже вызвала в Париж Шарля, давшего показания в пользу Элизы. Его авторитет как руководителя вооруженных сил Сопротивления в провинции Лимузен позволил освободить ту, что спасла и выходила его, но Шарль ничего не смог сделать для Ролана Дестивеля. Все, что удалось, — это перевести его дело из полевого суда в суд специальной юрисдикции Временного правительства Республики. Но этого было недостаточно. Участие в деле Шарля не отменяло активного сотрудничества Дестивеля с оккупантами. В сентябре Ролан был расстрелян без суда в пригороде Парижа с десятком своих приспешников.

Люси и Элиза с трудом отыскали его тело и тайком похоронили на кладбище Монпарнас на участке, выкупленном еще его покойными родителями. Затем началась долгая тяжба за снятие ареста с имущества коллаборациониста. В этой борьбе за спасение того, что еще можно было спасти, Люси оказывала неоценимую поддержку дочери, которая с лета была беременна от покойного Ролана. Элиза будто предчувствовала беду и хотела продлить жизнь рода, над которым нависла опасность.

Выжить было нелегко, поскольку приходилось покупать продукты на карточки — оба магазина Элизы были закрыты и денег у нее практически не оставалось. Паек составлял всего двести пятьдесят граммов хлеба в день, а молока и угля было не достать.

Люси собиралась было увезти дочь в Пюльубьер, когда в декабре Элиза получила разрешение открыть свои магазины, так как выяснилось, что приобрела она их, вместе с квартирой на улице Суффрен, на собственные средства, полученные в наследство от семьи Буассьер. Собственность Ролана Дестивеля оставалась под арестом. Это мало заботило Элизу, поскольку все средства теперь были пущены на закупку товаров и возобновление торговли. Усилия, которые она приложила для этого, помогли справиться с печалью, которая чуть не свела Элизу с ума. Впрочем, немалую роль сыграла и Люси, без которой Элизе было бы совсем плохо — настолько болезненно она переживала потерю мужа. Три месяца, прошедшие с момента смерти Ролана, были сплошным кошмаром, от которого Элиза редко пробуждалась.

Тем не менее беременность, которую Элиза переносила легко, лишь помогала ей. Теперь женщина боролась не только за себя, но и за ребенка, который должен был скоро появиться на свет. Она надеялась, что ребенок станет живым свидетельством прошлой жизни, которую она не собиралась забывать: ей было неинтересно, что творилось за пределами их совместной жизни с мужем. К тому же Шарля Бартелеми освободил именно Ролан, а она только прятала и выхаживала его. Об остальном Элиза думать не желала. Она жила в мире с собой, с матерью, со своей семьей и не хотела платить за то, что делал ее муж и в чем она не принимала никакого участия. Единственное значение для нее теперь имел ребенок, который должен был родиться и который смягчит боль от утраты мужа, которого Элиза продолжала любить и после его смерти.

Схватки начались десятого апреля тысяча девятьсот сорок пятого года. Люси, не отходившая от дочери, побежала за акушеркой, которая к двум часам дня помогла Элизе без особых страданий произвести на свет девочку.

— Как ты ее назовешь? — спросила Люси, показывая дочери малышку, лежавшую на руках бабушки с закрытыми глазками.

— Паула, — ответила Элиза. — Мы так хотели с Роланом.

Обе женщины подумали о том, что ребенок уже при рождении был наполовину сиротой. Что ждет Паулу в жизни? Будет ли она страдать? Люси надеялась, что когда-нибудь ее дочь снова выйдет замуж. А пока у матери Паулы была крыша над головой и достаточно средств, чтобы вырастить дочь. Совсем в другом положении была Люси, когда решила не отдавать Элизу после рождения. Теперь они были втроем в залитой солнцем комнате, вместе навсегда — думала Люси, и поэтому еще более сильные вступали в новую жизнь без мужской поддержки.

Стояло ясное прохладное утро восьмого мая тысяча девятьсот сорок пятого года. Раздавался звон колоколов церквей Сен-Винсена, Авеза, Сен-Круа-Ла-Монтаня. Во всех деревнях праздновали окончательное наступление мира, и солнечные лучи играли на влажных от росы листьях деревьев. Конечно, вот уже почти год как во Францию вернулся мир, но никто не мог быть спокоен, пока окончательно не убедится, что ужасы прошлых пяти лет не повторятся снова.

Особенно ждал этого момента Шарль Бартелеми, еще не до конца залечивший тяжелые раны на руках. Восемь месяцев назад он вернулся к отцу, который сильно похудел, к матери, состарившейся за это время, сестре Луизе, все такой же скрытной и преданной, Одилии, которая каждый день ожидала возвращения Эдмона. Матильда вернулась на работу в новом учебном сорок четвертом году, но Шарлю пришлось отказаться: ему нужно было подлечиться и отдохнуть. Он страдал оттого, что не помогает отцу, но держать в руках инструменты пока не мог. Однако своим присутствием он подбадривал родителей и Одилию, вселял в них надежду на долгожданное возвращение Эдмона. Младший сын Франсуа должен был скоро вернуться — теперь все были в этом уверены, ведь четырнадцать дней назад от него пришло письмо.

Когда смолкли колокола, Франсуа и Шарль пошли в каштановую рощу, где уселись друг против друга на поваленных деревьях, чтобы разделить радость этого момента. После нескольких минут молчания Франсуа спросил:

— Как твои руки?

— Лучше.

Франсуа вздохнул.

— К счастью, тебе не придется больше держать в руках лопату.

— Да, но мне нужно заново научиться держать мел.

Франсуа попытался улыбнуться:

— Мел легче лопаты.

Шарль кивнул и улыбнулся в ответ.

В ветвях резвился ветер, еще обдававший зимним холодком.

— Вот Эдмон скоро приедет, — сказал Шарль, уловив в голосе отца некую подавленность.

И его можно было понять — силы Франсуа были на исходе после нескольких лет тяжелой работы в одиночку.

— Твой брат дорого заплатил, — произнес Франсуа.

Шарль покачал головой и ответил:

— Разве есть что-то дороже свободы?

— И все же.

И повторил несколько раз, будто в этих трех словах была сосредоточена вся печаль, с которой он жил с момента ареста сына: