Дороги вглубь - Вадим Охотников

Петька, успевший улечься в постель, с удивлением смотрел на деда, у которого молодым и озорным огоньком блестели глаза.

— Вот товарищ Крымов очень любит песню!.. Он так и заявил на ответственном заседании в клубе: «Нужно, — говорит, — ученому и инженеру относиться к своей работе, как к песне». И на благородные поступки он способен.

— Я хорошо знаю Крымова, — важно сказал Петька. — Над моделью подземной машины вместе работали. О каком поступке ты говоришь?

— Знаешь, знаешь! — неожиданно рассердился Панферыч. — Больно много ты знаешь… Сказано тебе — дело секретное, значит не расспрашивай!

Цесарский возвратился домой в скверном настроении.

— Что же это? Какое он имеет право читать мне нравоучения? — бормотал инженер, запирая на ключ дверь своего кабинета.

Модесту Никандровичу казалось, что за всю жизнь, во всяком случае с того момента, как он получил известность выдающегося инженера-конструктора, никто не говорил ему в глаза так дерзко.

Цесарский начинает быстро ходить по комнате, заложив руки назад. «Едва вылупился из яйца, а уже презрительно и высокомерно критикует работу других, — думает инженер. — Воображаю, как он относится в душе к Трубнину! Хитрит, определенно хитрит… И я за него ратовал на этом дурацком «вечере поэзии», прославлял его, относился к нему хорошо, а он…»

Успокоился Модест Никандрович, лишь когда вспомнил, что у Крымова высокая температура, а в этом случае люди бывают раздражительны и часто не отдают себе отчета в том, что говорят.

Внезапно раздался дребезжащий телефонный звонок. Цесарский быстро подошел к письменному столу и взял трубку.

— Я слушаю. Добрый вечер! Что вы говорите! Неужели детали готовы? Это замечательно! Да, да… Испытание завтра? Нет, это ни к чему. Не стоит… Почему не стоит? Надо посмотреть, подумать. Я сам лично все должен проверить. Очень возможно, Павел Павлович, часть деталей придется видоизменить. А о выходе в поле в ближайшее время не может быть и речи. Прошлое испытание прошло неудачно — довольно! Испытания отменяются, и больше никаких разговоров быть не может… Директору я позвоню сам… Всего доброго!

Модест Никандрович положил трубку в развилку телефонного аппарата и подошел к окну. «Хорошо, что я отменил завтрашнее испытание. Погода, кажется, меняется, и завтра пойдет проливной дождь. Находиться в поле будет не особенно приятно».

Цесарский смотрит на озаренную лунным светом испытательную площадку. Вдалеке, у самого горизонта, виднеются темные тучи. Изредка вспыхивают красноватые зарницы молний.

Но что это? Модест Никандрович внимательно всматривается. На испытательной площадке происходит совершенно непонятное: маленькая человеческая фигурка отделяется от машины, стоящей посреди поля. Все движения человека говорят, что ему трудно идти. Он хромает. Кто же это такой?

— Ничего не понимаю, — бормочет Модест Никандрович. — Это не может быть. Это невероятно…

Больных часто мучают кошмары. Иногда человек видит во сне длинную нить, с монотонным жужжанием тянущуюся мимо в неведомую, бесконечную даль. Вы пытаетесь протянуть руку, чтобы оборвать нить и прекратить таким образом томительное однообразное жужжание, но нет сил. Вы не можете встать, шелохнуться, тронуться с места, а нить гудит, гудит без конца…

Крымову чудилась лента. Она также бесконечно тянулась мимо него, также гудела. Она уходила в глубокую яму. Гудение напоминало отдаленный гул трактора. Но нет, это не трактор — это скоростной шахтный бур. А лента — это цепь экскаватора… И странное дело! Цепь опускается вниз, вместо того чтобы подниматься наверх! И потом… почему в ковше не земля, а крохотные белые предметы удлиненной формы? «Логарифмические линейки…» — проносится в сознании Крымова. Ну да! А вот раздается голос инженера Трубнина: «Рассчитаем… рассчитаем… рассчитаем». «Нельзя надеяться только на расчет», — силится сказать Крымов, но не может. А голос продолжает гудеть: «Рассчитаем… рассчитаем… рассчитаем…» — «Нельзя надеяться только на расчет!» — вскрикивает Крымов и просыпается.

Он проводит ладонью по лицу, обильно покрытому потом. Затем снова погружается в сон. И опять ему снится та же лента, уходящая в землю. Только теперь совершенно отчетливо, кроме монотонного жужжания, слышится бульканье воды. «Это вода проникает через осевые втулки… — возникает в сознании больного мысль. — Надо проверить немедленно… иначе завтра механизм разберут, и ничего нельзя будет увидеть». Крымов опять проснулся. «Что надо проверить немедленно? — уже наяву думает он, силясь приподняться. — Ах, да… коробку скоростей».

Странное иногда происходит с человеком, когда у него высокая температура. Чаще всего мысли путаются и все представляется в неверном свете. Бывает наоборот: четко и необычайно остро работает мозг, вспоминаются давно забытые вещи, вспоминаются с мельчайшими подробностями. Мысль, родившаяся у Крымова только что в бреду, оказалась реальной и ощутимой.

Он осторожно опускает больную ногу с постели. Руки дрожат, зубы выбивают мелкую дробь, ноет нога. Но Крымов не замечает ничего. Он становится на пол и делает несколько неуверенных шагов по направлению к платяному шкафу. Он решил немедленно идти на испытательную площадку, чтобы проверить свое предположение. Рано утром рабочие приступят к разборке головки бура, и сделать этого уже будет нельзя.

Преодолевая боль, опираясь на палку, он отправился на площадку.

Больше всего Крымова тревожила мысль, не дежурит ли у входа Панферыч. Старик, знавший действительную причину болезни инженера, конечно, ни за что не допустит его снова к машине. Но опасения Олега Николаевича оказались напрасными. У входа стоял молодой парень. Инженер сделал над собой невероятное усилие, чтобы не казаться хромым, и с деланно беззаботным видом предъявил пропуск.

— Поздно что-то идете, товарищ инженер, — заметил вахтер.

— Это ничего, — ответил Крымов, стараясь улыбнуться. — Я забыл осмотреть, в каком состоянии находится одна деталь, а завтра уже будет поздно — машину разберут. Дайте-ка мне аккумуляторный фонарь.

Приблизившись к буровой машине, Крымов почувствовал себя окончательно плохо. Появилось головокружение и непреодолимая слабость в теле. Поставив на землю фонарь, инженер приступил к осмотру металлических деталей.

Работа подвигалась медленно. Приходилось переходить от одной детали к другой, наклоняться над ними, что было необычайно трудно. Наконец Крымов нашел то, что ему было нужно. Он засунул руку в широкое отверстие металлического корпуса и нащупал скользкую поверхность вала.

С этой минуты началось творческое решение сложной технической задачи: построение цепи умозаключений, основанных на наблюдениях и фактах. Крымов убедился, что вал достаточно легко движется вдоль своей оси. Следовательно, защитные фланцы подшипников не могут плотно прилегать к корпусу. Теперь надо посмотреть, в каком положении остановилась шестеренка главного ведущего вала, приводящего в движение ковши. Направив узкий пучок света в расщелину между корпусом и предохранительным щитом, Крымов исследовал массивную шестерню, шероховатую от прилипших комьев земли.

Он работал с увлечением, забыв о больной ноге. Только изредка при неосторожном движении резкая, мучительная боль давала о себе знать. Тогда Олег Николаевич прекращал свою работу, глубоко переводил дыхание и, собравшись с силами, сосредоточив всю свою волю, снова приступал к дальнейшим исследованиям.

Подметив и сравнив целый ряд мелочей, Крымов понял причину технического недочета, мешавшего машине нормально работать.

Больше нет никаких сомнений, все стало ясным. Теперь можно смело утверждать, чего именно недостает механизму, чтобы он работал бесперебойно и слаженно.

Почувствовав боль в ноге, Крымов осторожно присел на чугунную бабку, стоявшую рядом.

— Олег Николаевич! Что это значит? Я стою около вас уже пять минут и никак не могу понять… — послышался удивленный голос.

Крымов повернул голову и увидел инженера Цесарского.

— Тут мне нужно было проверить… — ответил он, растерянно смотря на Модеста Никандровича.

— То есть, позвольте… Вы же больны!

— Это пустяк…

— Ничего не понимаю, — продолжал Цесарский. — Что вас здесь может интересовать?

— Причина неисправности, конечно, — отозвался Крымов, силясь приподняться с земли.

Цесарский, спохватившись, бросился к больному, чтобы помочь ему встать.

— Зачем вы поднялись с постели? — сердито говорил он. — Разве завтра без вас не обнаружили бы эту неисправность?

— К сожалению, после разборки машины не обнаружили бы.

— Не понимаю…

— Разобрав машину, Трубнин сразу бы нарушил соединение фланца с корпусом, и от его внимания ускользнула бы одна мелочь. Я говорил об этом Петру Антоновичу, но он принялся спорить со мной и никак не хотел согласиться.