Планета, где все можно - Владимир Покровский

— Ну как так нет, — вяло возмутился Анатоль Максимович. — Есть такие желания. Я только не знаю…

— Ты до этих своих желаний, Анатоль Максимович, еще не дорос, — констатировал О'Ты, — и это несмотря на твой уже значительный для твоего биологического вида возраст. Ты просто хотел еще раз сюда добраться — вот и все твое желание. Я тебя с этим поздравляю, но больше ничем тебе помочь не могу. Я тебе не золотая рыбка и в сети еще ни к кому не попадал.

Читателю стоит заострить внимание на том, что в этот самый момент Проспер Маурисович очень как-то ехидно и исподлобья на О'Ты взглянул.

— Далее, — сказал О'Ты, — мы перейдем к дамам. Вот ты, Мария, что бы ты хотела у меня попросить?

— Еще чего, — ответила ему Мария. — С чего бы это я кого-то о чем-то просить стану?

— Уважаю, — с приветливой улыбкой и уважительно ответил ей О'Ты. Пойдем дальше. Вот, например…

— Я! — воскликнул Аскольд проявляя все признаки нетерпения. — Спроси меня, О'Ты!

— Тебя? — удивленно спросил О'Ты, хотя чего тут удивляться, ну совсем непонятно. — Ну что ж, заявляй свое желание.

Аскольд несколько так немного засуетился, стал быстро в разные стороны оглядываться, потом выбрал местечко посвободнее, но и к О'Ты поближе, возвел руки горе (то есть к небу), туда же возвел лицо и громко воскликнул:

— Хочу, чтобы всем народам было много счастья по самое некуда и, главное, поровну! Хочу, чтоб у каждого было все, чего ему хочется без всяких черных дыр, а просто так!

В этом месте О'Ты нетактично хихикнул.

Он отпил немножко своего зелья, переждал приступ наслаждения и заявил следующее:

— Я так и знал. Аскольд, я тебя умоляю, извини, что ты меня рассмешил, но ты меня рассмешил.

О'Ты еще раз хихикнул как бы про себя, потом еще раз хихикнул, совсем уже для себя, потом погрустнел (сразу все стихло и набежали страшные тучи), потом опять хихикнул, открыто и добродушно, и после этого объяснил свою точку зрения.

— Я тебя, Аскольд, совсем не хочу обидеть, потому не мрачней (отчего Аскольд сразу посветлел). Я просто хочу тебя спросить: как мне быть, если, скажем, твою жену захочет кто-то другой?

— Хоть я ему не завидую, если он ее получит, — подумав, ответил Аскольд, — но он, гад, ее не получит. Ишь чего захотел!

— Значит, закрыли тему, умный ты человек, — подвел итог О'Ты, приязненно глядя на Аскольда, которому почему-то показалось, что его здесь оскорбили, только вот непонятно чем. — Кто еще?

— Я, — негромко ответил Проспер Маурисович, на долю секунды опередив Боба Исаковича, который этим очень оскорбился и решил в отместку замолкнуть на этой планете навсегда, раз они так. — Я хочу заявить свое желание. И очень хочу, уважаемый О'Ты, поглядеть, как ты это мое желание исполнять будешь.

— Ну, я не золотая рыбка, я просто спрашиваю, — уточнил свою позицию О'Ты, до невероятия приветливым взглядом приглашая Проспера раскрыть свою позицию, — но все-таки, Проспер Маурисович, открой мне, в чем заключается твое сокровенное желание?

Мрачно ухмыльнувшись, Проспер Маурисович начал так:

— Я хорощо понимаю, кто сидит передо мной на этом плетеном кресле. Я представитель Комкона-2, который целью своей поставил разных там Странников из обращения изымать. А ты, О'Ты, именно к ихнему племени и относишься. И не надо мне возражать, ты раскрыт, Странник. Никаких, конечно, желаний ты исполнять не можешь, в этом мои товарищи уже убедились, а я так и раньше подозревал, но одно ты исполнишь или я за себя не ручаюсь. Дай мне вызвать из твоей Черной Дыры подкрепление в виде четырех типовых отрядов Комкона, и если ты это сделаешь, я, так и быть, подумаю о том, что, может быть, ты не Странник, а это, уверяю тебя, может сказаться при вынесении тебе приговора.

— Это интересно, — заметил О'Ты. — Ну, а предположим, при расследовании выяснится, что я не Странник, а сам господь Бог?

— Суд решит, — уверенно заявил Проспер Маурисович. — Но я лично думаю, что это не склонит чашу в твою пользу. Странник — это все, что странно. А ты, О'Ты… Тебе не поможет даже прозуменция невиновности, не надейся. только полное и публичное признание может смягчить твою участь. Но это мы устроим.

— Совсем интересно, — откомментировал О'Ты. — Вот желание, действительно достойное исполнения. Звони, дорогой Проспер Маурисович. Твои эскадроны будут пропущены без всякого промедления.

Проспера Маурисовича несколько смутил термин «эскадроны», но он себя перемог и протянул недрогнувшую руку к уже падающему с неба транскосмическому телефону.

— Але! — сказал он туда. — Але!

— Ты что делаешь, скот? — воскликнул Тим, начиная понимать, что Проспер собирается делать, поскольку раньше не понимал. — А ну, немедленно положь трубку! Ты же не только нас всех подставляешь, ты же подставляешь этого человека, к которому мы приехали в гости!

— Ха-ха! — ответил Проспер Маурисович, сопровождая ответ сарказмом. — И еще раз ха-ха. Посмей только. Але! Але! Первый пункт Комкона, пожалуйста!

— Да он же всех нас заложит, этот Проспер! — проявил беспокойство и одновременно возмущение Тим. — Мы его, как человека, с собой пригласили, а он нас закладывает!

— Тим, я вас прошу, — попросил О'Ты, — пожалуйста, ему не мешайте. Человек исполняет свое желание. Мне еще никогда таких желаний не загадывали. Все вуалировали. А Проспер Маурисович не вуалирует и этим мне интересен.

Проспер Маурисович между тем задергался самым гальваническим образом.

— Але! Але! — закричал он так, что О'Ты поморщился. — Вторая? Это Вторая? Это с вами разговаривает Восемьсот четырнадцатый по НДП Второго главного фрахта. Такой Кандалык, Пэ Эм. Вторая буква «а»! Срочное сообщение! Да какой там завтрак, я Странника поймал! Послушайте, вы меня слушаете или вы меня не слушаете? Я говорю! Что я! Поймал! Странника! Какие шутки, совсем от безделья сбрендили! Что? Ладно, только быстро!

На Проспера Маурисовича было неожиданно и приятно смотреть. Это был какой-то совсем не такой Проспер Маурисович, к которому привыкли жители Аккумуляторного поселка. Взгляд его был светел и за километр отдавал героизмом. В свой звездный час, в час Великого Свершения Всей Своей Жизни Проспер Маурисович Кандалык предстал перед земляками, а также перед никому не понятным О'Ты, в виде непобедимого бойца за счастье всех прошлых, будущих и настоящих народов, хотя, надо признать, в то же время немного проскваживало в нем что-то идиотическое.

В обстановке гробового молчания (даже цвириканье прекратилось) Боб Исакович попробовал было рассказать анекдот о том, как комконовец поймал Странника, но не рассказал, потому что запутался во второй фразе и смолк. Проспер Маурисович начал было комментировать анекдот и даже пробормотал слово «такова», но далее предпочел наступить тишину.

— Проспер Маурисович, — тихо и уважительно сказал наконец О'Ты (тот недовольно дернулся в том смысле, что не мешайте). — Вы им скажите, Проспер Маурисович, чтобы шли по пеленгу, а про Черную Дыру не говорите. Не будет для них никакой Черной Дыры. Почетные, что и говорить, гости.

Почетные гости появились очень быстро — через какие-то считанные часы. К тому моменту О'Ты и компания Анатоль Максимовича успели подружиться, хотя никакого другого желания, кроме проспериного, О'Ты так и не исполнил. Сам Проспер, обществом за свой поступок отторгнутый, в разговоры не вмешивался и сидел себе под деревом на самом краю полянки, что-то там такое себе быстро нашептывая и с невозможной обидой поглядывая на веселящихся земляков.

Бойкотом в свой адрес Проспер Маурисович был оскорблен по самое некуда. В глубине, может быть, и не очень глубокой, но все же таки души, Проспер Маурисович ожидал за свой поступок неумеренных демонстраций всеобщего восхищения и собирался эти демонстрации скромно, достойно, однако решительно пресечь, как только всеобщее восхищение перейдет в славословия, способные, как известно, испортить самого благородного и самоотверженого героя. Проспер Маурисович не собирался портиться под дифирамбы расчетливых льстецов. Он был бы не прочь и дальше совершенствоваться в смысле величия духа (хотя — опять же в глубине души — искренне подозревал, что дальнейшее усовершенствование попросту невозможно), но портиться он не хотел. Мысль об испорченном Проспере Маурисовиче приводила его в содрогание.

«Нет! — собирался он категорически заявить своим землякам, когда они перейдут грань допустимого восхваления. — Прошу вас, друзья мои, остановитесь! Не надо вот этого, вот это лишнее. В том, что я свершил, пожертвовав даже не своим личным счастьем, а много страшнее — счастьем дорогих моему сердцу товарищей, — есть и ваша собственная заслуга. Ведь я вырос среди вас и только благодаря общению с вами привык больше думать о других, нежели чем о себе. На моем месте так поступил бы каждый.»