Глаз урагана - Андрей Дашков

Конечно, я сделал глупость, позвонив по обычной линии. Какой-нибудь вшивый анализатор на автоматической станции мог зарегистрировать сверхвысокий уровень стресса – и, как говорится, попрошу к стеночке! Но я надеялся, что пронесет.

Эта шлюха заставила себя ждать. Она сняла трубку после восьмого гудка (я считал). Может быть, Линда уже стала девушкой по вызову? Во всяком случае, она усвоила этот дурацкий жеманный тон, от которого, по идее, мужик должен сразу возбудиться, а его убогая фантазия отправиться в полет. Но меня ее томно-игривое «аллоу» только раздражало.

– Привет, – буркнул я, уже почти жалея о том, что позвонил.

– А-а, это ты, – протянула она. Мне показалось – разочарованно. По крайней мере она сразу перестала ломать комедию. – Ну, в чем дело?

– Соскучился. – Я впрыснул в это слово весь скопившийся яд.

– Который час, черт бы тебя подрал?

Я не знал, но теперь, когда она спросила, посмотрел на часы. Стрелки показывали что-то около четырех. Наверное, было утро – судя по темноте за окнами.

– Длинная стрелка на одиннадцати… – забубнил я голосом дебила.

– Хватит дурака валять! Откуда звонишь?

– Какая разница?

– Пошел ты!..

– Эй, тише, тише… Ты одна или как?

– Или как.

– Бери тачку и приезжай.

– Хер тебе! Много хочешь…

– Я заплачу.

Она соображала. Я поймал себя на нехорошем: я пялился на трубку в надежде увидеть ползущий оттуда фарш из мозга моей бывшей подружки.

– Ты что, разбогател? – спросила она с ироническим смешком, но не без надежды. Всякое случается – а вдруг я и вправду при деньгах?.. Вот за эту гибкость мышления я ее и любил.

– Хватит на дешевую потаскуху.

– Ублюдок! – рявкнула она и бросила трубку.

Я не гордый. Если бы я был гордый, я остался бы дома и предался бы безудержному мазохизму. Вместо этого я натянул пальто, взял в ящике стола пару завалявшихся презервативов и поддал ногой пустую винную бутылку.

8. ДИНА

Она проснулась от того, что Ян закричал ей прямо в ухо. Она вздрогнула и резко повернулась к нему. В комнате было темно; только свет уличных фонарей проникал снаружи сквозь щели в портьерах. Ян тяжело дышал; его глаза были закрыты. Она услышала невнятное бормотание, затем снова крик. Впервые в жизни он кричал во сне, во всяком случае – в ее присутствии.

Она обняла его, стала нежно целовать в лоб и щеки, стараясь разбудить, но так, чтобы не испугать. Впрочем, ей вряд ли удалось бы напугать его сильнее. Он был покрыт холодным потом. Нижняя губа прокушена, а пальцы скрючены… Она шептала бессмысленно-ласковые слова, и они становились все более бессмысленными по мере того, как она осознавала: она НЕ МОЖЕТ его разбудить!

Несмотря на ее попытки, Ян не просыпался. Его руки начали дрожать, губы раздвинулись, обнажая сжатые зубы. Она почти догадалась, что происходит с его лицом, заметив, как блестит зубная эмаль. Это был звериный оскал – гримаса особенно противоестественная в таком юном возрасте.

Дина невольно отшатнулась, а затем схватила сына на руки. Его ноги, будто конечности заводной куклы, безостановочно двигались и нанесли ей несколько ощутимых ударов в живот, а руки обхватили шею, царапая ногтями кожу. Она не могла поверить, что он душит ее. Слава богу, у него не хватило на это сил. И все же он как будто пытался одновременно оттолкнуть ее и вцепиться покрепче, а она была похожа на спасателя-дилетанта, гибнущего вместе с утопающим, который потерял рассудок в нездешней тьме. Ее лицо пылало. В глотке клокотал кашель. И эти маленькие, беспощадные пальчики из липкой резины не ослабляли хватки…

«Это не мой сын, – ошеломленно думала она. – ТАКОЕ не может происходить с моим сыном. Я сплю и вижу кошмар…»

Но плохой сон приснился не ей.

Когда Дина сумела дотянуться до выключателя и вспыхнул свет, она увидела явный и непрерывно меняющийся шлейф кошмара на искаженном детском лице. Мышцы беспорядочно сокращались, и возникала страдальческая улыбка, затем сразу же – невероятно глубокие морщины (это было особенно страшно – почти мгновенное превращение ребенка в старика), а потом – чрезвычайно совершенная имитация звериной морды. Иногда все выглядело так, словно кто-то ПРИМЕРЯЛ чужое лицо. Маски сменяли одна другую с калейдоскопической быстротой. А еще под опущенными веками двигались глазные яблоки. Дина видела легкие волны, пробегавшие по тончайшей коже и отдававшиеся у нее внутри леденящей зыбью ужасного прилива…

Она уже была близка к истерике, когда все внезапно кончилось. Лицо Яна разгладилось; сквозь загрубевшую кору и извращенный макияж отвратительных масок пробился свет, и тотчас заблестел пух на округлившихся щеках. И его пальцы разжались…

Он открыл глаза. Тени растаяли в зрачках, как зыбкие порождения тумана при появлении солнца. Через секунду там была прозрачность и чистота небес, омытых летним дождем.

– Мама? – Казалось, он был немного удивлен тем, что проснулся у нее на руках.

– Все в порядке, малыш, – прошептала она, зная, что с нею далеко не все в порядке. Она ощупывала свою шею – те места, где наверняка появятся кровоподтеки, – и пыталась отыскать точку опоры – сначала во времени, затем в пространстве. Бросила взгляд на часы. Пять сорок девять. До рассвета еще слишком долго… Стол. На нем неубранные приборы. Бутылка с остатками вина. Живая елка с игрушками. Телефон. Немое надгробие, под которым – лишь призраки голосов. Она подавила в себе порыв позвонить кому угодно, хоть в справочную железнодорожного вокзала. Только бы убедиться в том, что снаружи все осталось прежним…

Существовала какая-то причина для тревоги – за гранью очевидного и рационального. Наверное, вот так же чувствуют себя животные в запертых клетках за несколько часов или минут до землетрясения. Что-то заставляет их метаться, но что?.. В отличие от животного Дина в полной мере осознавала свое бессилие.

И тут она вспомнила, что снилось ей самой перед тем, как ее разбудил детский крик.

Стекло. Ей снилось разбитое стекло.

Это было почти красиво – медленный, гипнотический полет треугольных осколков, отливающих то бирюзой воды, то мертвенно-лиловым светом заката; опасные лезвия маньяка, окрашенные кровью солнца; твердые хрупкие грани поддельных алмазов; сломанные ледяные пики, обрушившиеся в пропасть; лодки, падающие парусами вверх в беззвездные небеса; клинки, вспарывающие беззаботную негу бархатной ночи с неумолимостью орудий казни; парящие в вязкой атмосфере кошмара тени заколдованных птиц…

Осколки разбитого стекла летели из темноты и вонзались во что-то уже за границей ее сновидения – там, куда она, может быть, попадет наяву.