Сталин. Путь к диктатуре - Абдурахман Авторханов

«И это говорит тот самый Бухарин, который… недавно еще состоял в учениках у Троцкого, который еще вчера искал блока с троцкистами против ленинцев и бегал к ним с заднего крыльца! Ну, разве это не смешно, товарищи?»

… Заявление от 30 января явилось для Сталина бомбой. Если она взорвется в зале заседания пленума ЦК, то может снести голову не одному Сталину. Возможный взрыв надо было предупредить любыми мерами или, по крайней мере, отсрочить его до окончательного бетонирования собственной позиции. Сталин перешел к обороне и настойчиво искал путей компромисса. Психологический выигрыш такой «оборонительной тактики» был очевиден. «Бухарин объявил войну, я предлагаю мир, ибо и худой мир лучше доброй войны», — так говорил Сталин к сведению тех, кто продолжал считать его, Сталина, главным агрессором.

Но «оборонительная тактика» Сталина по духу своему была насквозь агрессивна. Под вуалью партийного «миротворца» скрывались коварные замыслы вечного агрессора. Так, сейчас же после вручения Бухариным своего заявления на имя пленума ЦК Сталин спешно создает «Комиссию Политбюро», которая вырабатывает, не без участия, видимо, самого Сталина, условия «компромисса и мира в Политбюро». 7 февраля эта комиссия доводит до сведения «сторон» двух «троек» (Сталин, Молотов, Ворошилов и Бухарин, Рыков, Томский) свои условия «компромисса». Этот документ проливает свет одновременно и на драматизм событий, и на мастерство Сталина как партийного тактика. Примут ли бухаринцы предложенный компромисс или не примут — в обоих случаях победителем оставался Сталин. В изменении расстановки сил в Политбюро и на пленуме ЦК предложения комиссии должны были сыграть решающую роль, что и случилось потом. Дав этому документу исполнить свое назначение, Сталин закрыл его потом в железный сейф Политбюро. Только через 20 лет, то есть в 1949 году, он был впервые опубликован. Вот его содержание:

«Из обмена мнений в комиссии выяснилось, что:

1) Бухарин признает политической ошибкой переговоры с Каменевым;

2) Бухарин признает, что утверждения его „заявления“ от 30 января 1929 г. о том, что ЦК на деле проводит политику „военно-феодальной эксплуатации крестьянства“, что ЦК разлагает Коминтерн и насаждает бюрократизм в партии, все эти утверждения сказаны им сгоряча, в пылу полемики, что он не поддерживает более этих утверждений и считает, что у него нет расхождений с ЦК по этим вопросам;

3) Бухарин признае, на этом основании, что возможна и необходима дружная работа в Политбюро;

4) Бухарин отказывается от отставки как по линии „Правды“, так и по линии Коминтерна;

5) Бухарин снимает ввиду этого свое заявление от 30 января.

На основании изложенного комиссия считает возможным не вносить на объединенное заседание Политбюро и Президиума ЦКК свой проект резолюции с политической оценкой ошибок Бухарина и предлагает объединенному заседанию Политбюро и президиума ЦКК изъять из употребления все имеющиеся документы (стенограмму речей и т. д.).

Комиссия предлагает Политбюро и Президиуму ЦКК обеспечить Бухарину все те условия, которые необходимы для его нормальной работы на постах ответственного редактора „Правды“ и секретаря ИККИ».

Принятие такого «компромисса» означало для группы Бухарина открытую капитуляцию перед Сталиным и признание своей неправоты в критике сталинской политики и сталинского аппарата; отклонение этого «компромисса» означало демонстрацию своей агрессивности против «миролюбивого Сталина», тем более, что Сталин предлагал «дружную работу в Политбюро» и «нормальные условия для работы Бухарина в „Правде“ и Коминтерне».

Бухарин разгадал замысел прямого удара и отклонил «компромисс». Но он не угадал прямого удара Сталина. И этим Сталин воспользовался классически. Констатируя отказ бухаринцев принять «компромисс», «помириться», Сталин на апрельском пленуме ЦК цинично спрашивал: «… почему товарищи из бухаринской оппозиции — Бухарин, Рыков и Томский — не согласились принять компромисс комиссии Политбюро, предложенный им 7 февраля этого года? Разве это не факт, что этот компромисс давал группе Бухарина вполне приемлемый выход из тупика, в который она сама себя загнала… чтобы ликвидировать тем самым остроту внутрипартийного положения и создать обстановку единодушной и дружной работы в Политбюро?»

Заострив так вопрос, Сталин привел одну цитату из общих рассуждений Ленина «об оппортунизме», потом сделал многозначительную паузу и, предпослав почти лирическую увертюру к победоносному маршу, сам же ответил на свой вопрос:

«Да, товарищи, надо уметь смотреть прямо в глаза действительности, как бы она ни была неприятна. Не дай бог (!), если мы заразимся болезнью боязни правды… А правда в данном случае состоит в том, что у нас нет на деле одной общей линии. Есть одна линия, линия партии, революционная, ленинская линия. Но наряду с этим существует другая линия, линия группы Бухарина, ведущая борьбу с линией партии путем антипартийных деклараций, путем отставок, путем поклепов на партию, путем замаскированных подкопов против партии… Эта вторая линия есть линия оппортунистическая…»

Все удары против аппарата ЦК, все удары против своих, не мнимых, а действительных «подкопов и поклепов», всю критику, которая касалась его собственной персоны как секретаря ЦК Сталин встретил внешне малопонятным, но внутренне весьма тонко рассчитанным, стоическим спокойствием. Он даже оговорился в самом начале своей речи: «Я не буду касаться личного момента, хотя личный момент в речах некоторых товарищей из группы Бухарина играл довольно внушительную роль. Не буду касаться, так как личный момент есть мелочь…»

Бухарин говорит, что Сталин — Чингисхан партии, а Сталин отвечает — это мелочь. Бухарин говорит, что Сталин заговорщик против собственной партии, а Сталин отвечает, что это мелочь. Бухарин говорит, что Сталин фальсификатор, а Сталин отвечает, что это мелочь… Сталин не хочет защищать Сталина. Сталин — это мелочь. Сталин хочет защищать Ленина и ленинскую партию, а Бухарин хочет увести его в сторону «личных моментов». Они хотят «политику подменить политиканством. Но этот фокус не пройдет у них», — отвечает Сталин.

Такое подчеркнутое игнорирование собственной персоны, отсутствие малейшей попытки личной реабилитации, презрительно-великодушное отношение к «мелочам» и в то же время горячая, убедительная и логически вполне последовательная «защита Ленина и ленинизма» от идеологического покушения со стороны Бухарина — все это само по себе создавало Сталину политическое алиби в глазах Центрального Комитета.