Без названия (2) - Игорь Заседа

Я вспомнил ту злополучную "трубу" на трассе скоростного спуска и подумал, что недаром даже Стенмарк отказался выступать в этом виде соревнований. Спусковики - это лыжные камикадзе, говорил Семененко. Кто-кто, а он мог об этом судить не по рассказам других - Валерий в свое время становился чемпионом СССР в спуске, и, кажется, его рекорд скорости - за сто пятьдесят километров в час! - не побит и по сей день...

- Виктор, ты на открытие пойдешь? - спросил я.

- А куда, по-твоему, я направляюсь? - он с недоумением посмотрел на меня.

- Да нет, на открытие олимпиады, послезавтра?

- Сейчас, только взгляну на расписание передач. - Полез в сумку, вытащил пухлый исписанный блокнот, быстро нашел нужное и разочарованно сжал губы. - Нет, у меня как раз передача. Придется в пресс-центре по телеку глядеть...

- Тогда свой билет отдашь мне!

- Да разве ты не получил? Ведь положено...

- Мне нужен еще один.

- Возьми, - Виктор достал из того же блокнота сине-желтый кусочек плотной бумаги, где на обратной стороне помещалась реклама "Спортс иллюстрейтед" - крупнейшего спортивного журнала не только в США, но и, по-видимому, в мире. Реклама отнюдь не бескорыстная, - журнал, как и всякий уважающий себя бизнесмен в том мире, не поскупился на расходы и откупил у оргкомитета право напечатать билеты.

У меня еще оставалось время заскочить в пресс-центр. Нью-Йорк набирался по автомату, и я сразу услышал Наташкин голос, точно она сидела у телефона и ждала звонка. Всплеск ее радости долетел до меня сквозь сотни американских миль и обдал горячей волной.

- Натали, жду тебя на открытие Игр! - выпалил я, не успев даже сказать "здравствуй". - Это нужно увидеть хоть раз в жизни!

Теперь мне остается как можно точнее и скрупулезнее описать события тех двадцати четырех часов, которые предшествовали открытию ХIII зимних Олимпийских игр, потому что был момент, когда я усомнился, состоится ли оно вообще...

Серж Казанкини вырвался из внезапно распахнувшейся двери пресс-центра, куда я хотел зайти, боднул меня лбом, едва не сбив с ног, и в довершение так наступил на ногу, что в глазах потемнело от боли.

- О, Олег! - вскричал он. - Нет, ты только подумай! Ты только подумай! - даже не извинившись, набросился на меня Серж.

- Так можно было и стенку пробить!

- А, какая там стенка! - отмахнулся он. - Китайцы! Нет, ты только послушай заявление главы делегации! - Серж продекламировал, изобразив на своем круглом лице прищуренные глазки и сладчайшую улыбку: - Мы торжественно приглашаем олимпиаду-80 в Пекин!

- С таким же успехом ты мог бы пригласить ее к себе домой в парижский пригород Орли!

- Да ведь это всерьез! Нет, не понимаю, что делается в нашем мире и когда наконец люди образумятся, станут серьезнее! Нельзя же обладать такой идиотской наивностью!

- Это далеко не наивность, Серж...

- Наверное, ты прав... Да, ты спешишь?

- Мне нужно зайти к приятелю...

- Не возражаешь, если я тебя провожу? У меня голова кругом идет, нужно проветриться.

- Пойдем.

Лейк-Плэсид, присыпанный снежком, уже превратившимся в хлюпающую под ногами жижу, укрытый сверху темными неприветливыми тучами, изо всех сил старался не показать, как он волнуется и ждет открытия олимпиады. На легком ветерке полоскались разноцветные знамена тридцати семи стран мира, принявших приглашение этого затерянного в горах поселка; лозунги типа "Тай и Ренди! Вы и только вы достойны золотых медалей!", "Самые лучшие лыжи "Кестль"! - пересекали улицу на уровне второго этажа. Продавцы "горячих собак" под гроздьями воздушных шариков, украшенных переплетенными кольцами, взывали к толпам возбужденных, никуда не спешащих людей, одетых во что попало - куртки, шубы, меховые безрукавки. Все это двигалось, шумело, кричало, волновалось, охваченное общим возбуждением.

Нас толкали, разъединяли, приходилось останавливаться и ждать, пока Серж своим плотным животиком протаранит толпу и догонит. Он пыхтел, кричал издалека, если ему никак не удавалось пробиться ко мне.

Лишь когда мы свернули за костелом вниз, к озеру, стало спокойнее.

Всякий раз, когда я попадаю на очередную олимпиаду, не перестаю поражаться: откуда столько энергии, столько желания у этих людей, съезжающихся, слетающихся, наконец, просто пешком приходящих, чтобы увидеть то, что куда легче и проще посмотреть на экране телевизора.

- Что в этом странного? Человеку нужно стать соучастником, сопереживать, чтобы всколыхнуть душу, острее, глубже почувствовать, как прекрасна жизнь!

- Ты, как всегда, в своем репертуаре! - отмахнулся Серж. Неисправимый романтик.

- Если не быть романтиком, жизнь превратится в беспросветные будни.

Озеро с легким шелестом полозьев пересекали собачьи упряжки, подгоняемые нетерпеливыми каюрами. Мы поднимались вгору, скоро должен был показаться дом Грегори, и я уже подумывал, как безболезненнее отделаться от Сержа: мне почему-то стало немного жаль его - беспокойного, нервного, суетящегося толстяка с грустными глазами.

Но что-то удерживало меня. Мы подходили к знакомой лестнице, и днем все вокруг выглядело иначе, чем в темноте, - прозрачнее, свободнее было в сосновом бору.

- Я пришел, Серж...

- Уже? Ты долго? Если что, так я подожду... - Он явно не хотел расставаться, потому что стоило ему остаться без дела, как его нестерпимо тянуло в Париж, домой...

- Не знаю, Серж...

- Словом, полчасика тут поброжу, красиво как... - Он повернулся ко мне спиной, чтобы я не сказал ему "нет", и засеменил по дороге - круглый, как колобок, в нелепой, чем-то напоминающей русские боярские шапки времен Ивана Грозного, меховой треуголке.

Я почти взбежал по лестнице вверх и увидел широко распахнутую дверь. Не знаю почему, но именно открытая настежь дверь, за которой начиналась темнота, насторожила меня. Невольно замедлил шаг и осторожно позвал:

- Дик...

Ответа не последовало.

- Грегори, - голос прозвучал как-то приглушенно.

Я шагнул вперед, переступил порог и зажмурил глаза, чтобы привыкнуть к полутемноте комнаты, окна которой оказались затянутыми плотной шторой. Мне почудился тихий вздох.

- Есть здесь кто живой? - спросил я, еще не зная, что попал в самую точку и жизнь покинула этот дом и человека, который еще недавно назывался Диком Грегори, американским журналистом и моим другом, с которым у нас было много общего, хотя нередко мы чувствовали, что не можем понять друг друга.

Дик полулежал в том же кресле, где он сидел в прошлый мой приход. Я увидел бессильно откинутую назад голову и расползшееся на груди темное пятно, подчеркнутое ослепительно-белым свитером. Руки, бессильно опущенные на колени, еще держали ручку, но ни листочка бумаги на столе не было. Эта бессмысленная ручка в пальцах мертвеца заставила меня осмотреться. В полумраке я разглядел перевернутый и выпотрошенный кожаный чемодан, разбросанные по полу вещи Дика, открытую дверцу бара.

Я попятился на лестницу, и оттуда, сверху, закричал:

- Серж!

Казанкини буквально прилетел на мой зов и сразу понял, что мы здесь лишние.

- Кто это? - спросил он сдавленным голосом.

- Дик Грегори, журналист...

- Ему уже ничем нельзя помочь?

- Думаю, что нет...

Серж засопел, что выдавало крайнюю степень его волнения, но ничего спрашивать не стал. Да и что я мог ему ответить?

- Пошли, - сказал я.

Мы почти бегом удалялись от дома. Я мучительно думал, что же мне предпринять теперь. Полиция, расследование, вопросы. Мне не хотелось никому ничего рассказывать - ни о Дике, ни о его опасениях, тем более что я действительно ничего толком не знал, да и, по-видимому, никогда не узнаю.

- Вот что Серж, ты пока никому об этом ни слова...

- ???

- За этим стоит что-то очень серьезное, но, поверь, толком не знаю что.

- Ты не обманываешь?

- Ну вот, даже Серж сомневается в моей правдивости, - я сделал попытку изобразить на губах усмешку.

- Я-то не сомневаюсь, но так хочется узнать, что же это такое?

- Наверное, внутренние счеты. Дик кому-то перешел дорогу. Я так думаю. Он в последнее время занимался одной историей. Дик Грегори был настоящим журналистом, поверь мне, Серж, из тех, кто лезет к черту на рога, лишь бы добыть истину!

- Слава богу, я занимаюсь спортивной журналистикой! - сказал Серж. Но только ты мне даешь слово, что расскажешь, если дело прояснится!

- Обещаю! - легко согласился я, зная, что никогда и ничего не расскажу Сержу потому, что сам никогда не узнаю, что же в действительности случилось. Со смертью Грегори и тайна гибели Зотова тоже покрывалась беспросветным мраком.

Напротив старого Ледового дворца, помнившего еще триумф Сопи Хени, мы, буркнув несколько слов на прощание, разбежались в разные стороны. То, что случилось в десяти минутах ходьбы отсюда, казалось плохим сном, который хотелось поскорее забыть.

Без цели я пошел по Мейн-стрит. Кто-то наступал мне на ноги, кто-то толкал меня, кого-то толкал и кому-то наступал на ноги я, мне вслед летели не всегда вежливые выражения, но я брел и брел вперед, словно там, вдали, можно обрести спокойствие. Ни одной мысли в голове, сплошная сумятица.