Героические злоключения Бальтазара Кобера - Фредерик Тристан

Таким образом, незаметная, неразличимая взглядом трещина тайно прошла сквозь века и медленно расколола бытие, причем оно и не заметило рану, которую отныне должно было носить в себе. И хотя расщелина образовалась не сразу, пропасть стала постепенно разделять два берега, вплоть до того дня, когда забвение, словно бурный поток, низверглось в это глубокое русло.

В этот миг я был снова унесен гигантским вихрем. Какая вода, какой воздух и какой огонь подхватили меня и бросили в этот вселенский ров разделения? Потому что это случилось так: я упал. Я оказался между двумя берегами. Теперь ничто не могло остановить мое тело в падении между отвесными стенами этих двух скал, нескончаемыми и черными. Но мое ли тело это падало? Что осталось от этих костей, от этой кожи и от этой крови, которые когда-то подчинялись могуществу жизни, тогда как в этом падении и в этом вихре я не чувствовал в себе ничего, кроме смерти?

– Кости мои, кости! – вопил я в бездне. – Вы, которые были скелетом этого человека, я вас зову! Кожа, натянутая на мои кости, ты, которая была ощущением этого человека, я тебя призываю! Кровь, пришедшая из древности, ты, благодаря которой скелет и ощущение были неразрывно слиты, я тебя заклинаю: струись еще!

Но, похожее на твердую тень, мое тело падало в эту пропасть, как будто оно никогда не имело ни костей, ни плоти, ни крови; как будто оно всегда было только ветром.

Кто-то во мне или вне меня, более осязаемый и более ужасный, чем пустота, в которую я и дальше падал, позвал меня:

– Ты, человек без имени, – сказал мне он, – ты, который представляешь собой лишь крохотный осколок того, кем был я, ты, который катишься во мраке в небытие форм среди неисчислимых пылинок того, кем был я, послушай это молчание. Ибо это молчание вопиет! И это я, молчание, которое вопиет в этом молчании. И так же, как в отсутствии я, отсутствие, присутствую в самых тайниках этого отсутствия, так и в этом молчании, я, слово, я зову тебя в этом молчании. И я говорю: «Ты, человек без имени, послушай Имя, которое в самых тайных тайниках отсутствия и молчания я доверю твоему жалкому пониманию».

И я, не прекращая падать в эту пропасть, так ему отвечал:

– Кто зовет меня, во мне или вне меня, более ужасный и менее осязаемый, чем небытие? Кто ты, ты, который смешиваешь отсутствие и присутствие, молчание и слово; ты, который обещаешь открыть мне Имя? Твое ли это Имя или Имя того, кого ты любишь или боишься? Это Имя твоего господина или Имя твоего слуги? Говори!

Он сказал:

– Я первый из людей.

И назвал мне Имя. И сразу же, как только оно было произнесено, мое падение прекратилось. Но я уже не помнил Имени, хотя его назвали лишь секунду тому назад. Я спросил:

– Какое же это Имя?

Он сказал:

– Разве ты его только что не услышал?

Я ответил:

– Я услышал Имя тогда, когда падал. Сейчас падение прекратилось, и я уже забыл это Имя.

Он сказал:

– Вот она, неблагодарность крохотного существа, каким ты есть!

Я поднялся, совсем похожий на свой человеческий облик, со своим телом, руками, ногами и волосами. Я видел своими глазами и дышал через свой рот. Он сказал:

– Вот ты и вернулся в то место, откуда пришел. Ты, который шел от пустыни к пустыне, по направлению к наготе духа, во своей плоти ты обитаешь, и это она – твоя горечь. Потому что в глубине тебя беспрерывно возникает тень Бытия, а свет Бытия – ты его никогда не знал. Ты поместил себя между источником и морем.

Я сказал:

– Никто хуже меня не знает, кто я и есть ли я. От пустыни к пустыне бродил я в своих складках, потому что туда, куда я шел, я тащил себя. И в этом моем «я» не было ничего достойного! Я ненавидел его, я его топтал, а оно торжествовало. Я был его пленником. Чем больше хотел я его потерять, тем сильнее оно сбивало меня с толку. Мы ели и спали вместе. Оно меня давило. Я был жертвой кого-то другого, кто считал себя моим «я», а я не был своим «я»! Ибо если бы я им был, оно бы мной потакало.

И тогда снова заговорил первый из людей и так сказал:

– Ты уже приближаешься к первой двери. Осознаешь ли ты, что ты никто и что твоя гордыня – обман?

Я ответил:

– Я ничто и никто, и самая крохотная моя мысль – обман.

Он сказал:

– Выйди из себя.

Я вышел из себя, как мертвец выходит из могилы. И когда я вышел из себя, он мне сказал:

– Оглянись и посмотри, что это было.

Я обернулся и увидел на земле отвратительный труп.

– Видел? – спросил он.

Я утвердительно кивнул головой.

– Ну, а теперь, когда ты увидел, возвращайся в себя.

Несмотря на отвращение, я подчинился и вернулся в эту падаль – так человек ложится живьем в могилу. Сразу же моя старая кожа сжалась на мне, но когда она сжималась, язвы проказы сошли с нее, морщины исчезли, и вскоре я уже был похож на очень молодого человека.

Он мне сказал:

– Поднимись из этого мертвеца и сделай шаг, потом другой, третий.

Так я и сделал.

– Открой глаза.

Так я и сделал.

– Постучи в дверь.

Но двери не было. Он повторил:

– Постучи в дверь.

Так я и сделал. И дверь возникла передо мной, но никто мне не ответил, и дверь осталась закрытой.

– Войди.

Я вошел, и дверь отворилась, чтобы меня впустить.

– Иди!

Я вошел вовнутрь, хотя ничего внутреннего там не было. Голос оставил меня в покое».

12

Сначала Бальтазар решил возвратиться в приют. Зачем ему этот мир? Потом вспомнил о Каммершульце и Циммерманне, которым предстоял суд и спросил себя, а нельзя ли им как-то помочь. Ноги сами понесли его к гильдии суконщиков. Он вошел туда, но никого там не узнал, и никто, казалось, не обратил на него внимания. Паслигур и старейшины перебрались куда-то в другое место. Он вышел на улицу и вспомнил о конюхе, которому когда-то передал послание для Урсулы. Каммершульце, кажется, полностью ему доверял. Был ли он вестником?

Бальтазар отправился в городские конюшни по узким извилистым улочкам. Он опасался, что его побег уже обнаружен и его повсюду ищут. Наконец ему удалось проскользнуть между лошадьми и обратить на себя внимание конюха, который осторожно приблизился к нему. И Бальтазар сразу понял, что это друг.

– Солдаты ректора ищут вас с самого утра…

Бальтазар открыл ему свои колебания:

– Не знаю, что и делать… Мне, конечно, надо уехать из Нюрнберга, а с другой стороны, мне кажется, что я должен выручить друзей, сидящих в тюрьме…

– Чтобы вы смогли помочь друзьям, вам надо остаться на свободе. А чтобы остаться на свободе, вы должны покинуть город, – сказал конюх. – Я смогу вывести вас отсюда, сегодня же ночью. Ну, а дальше вы знаете, куда вам отправиться?

– Я знаком с одним человеком в Бамберге, – ответил Бальтазар, подумав об Иуде Когане, каббалисте, у которого алхимик и он прожили неделю в прошлом году.

– Вот и прекрасно, – сказал конюх. – Оставайтесь пока здесь, спрячьтесь среди лошадей. Я вам помогу.

И он ушел.

Бальтазар улегся на солому и со страхом стал вспоминать события сегодняшнего утра: известие о кончине Урсулы, его сошествие в себя и встречи, которые там состоялись. Это было так, как будто он освятился горем, и это привело в порядок его мысли и чувства. У него не было ни малейшего сомнения, что отныне он священнослужитель перед Всевышним. Повелев ему ступить вперед три шага, ему разрешили проникнуть в Святая Святых, туда, где ничего не остается от человеческого «я», но где человек полностью сливается с Началом. Он знал, что эта милость ему оказана потому, что он избавился от всего-всего, все потерял, включая источник света. Урсула помогла ему в этом, покинув его.

Когда смерклось, возвратился конюх и растолковал юноше, каким образом он сможет выбраться из города. После полуночи за городские стены должны были вывезти тридцать покойников, умерших от эпидемии тифа, чтобы предать их земле. К этому кортежу добавят еще один гроб, куда и уложат Бальтазара. Для этого ему придется вернуться в приют, спуститься в зал на нижнем этаже и спрятаться среди мертвецов. Итак, он вернулся той же дорогой, которую уже прошел предыдущей ночью: перелез через решетчатые ворота, пересек двор, проник в здание, где его держали пленником. Вчера он бежал, чтобы вернуться к жизни и встретил смерть. Сегодня он возвращался туда, чтобы лечь со смертью, которая выведет его к жизни. Его дух, приученный к толкованию знаков, увидел в этой эквилибристике луч надежды.

Итак, на ощупь, в темноте, он посчитал поставленные в ряд гробы и, досчитав до двадцать седьмого, смог убедиться, что он пуст. Он вытянулся в нем без страха, несмотря на близкое соседство с обитателями других гробов, и закрыл крышку, повернув ее вокруг вертикальной оси. В стенках гроба были просверлены отверстия, чтобы он мог дышать. Невероятно усталый после нескончаемых последних часов, которые ему довелось прожить, он уснул. В полночь пришли забрать гробы, погрузив их на три телеги для перевозки сена. Бальтазар все спал. Телеги с грохотом дотащились до северных ворот и выехали за пределы города. Бальтазар и дальше спал. Наконец добрались до кладбища, где была вырыта большая общая могила, и опустили в нее гробы. Бальтазар спал все крепче и крепче.