В понедельник рабби сбежал - Гарри Кемельман

Они собрались уходить, когда рабби услышал.

— Смолл! Дейв Смолл!

Они остановились: блондин широкими шагами направлялся к ним, протягивая руку.

— Билли Эббот! И правда, ты!

— Собственной персоной. Вы, конечно, путешествуете. Знакомитесь с достопримечательностями.

— Точно. — Рабби представил Мириам. — А ты? Ты здесь по делу?

— Я живу здесь, возле Кесарии. Я гражданин Израиля, занимаюсь аудитом. Раз в месяц выбираюсь по делам в Иерусалим и взял себе за правило каждый раз сходить посмотреть на Старый Город и Стену. Большинство моих клиентов в Тель-Авиве и Хайфе, а я живу на полпути между ними, есть возможность иногда сыграть в гольф.

— И есть миссис Эббот? — спросил Дэвид.

— О, да. И три маленьких Эббота, два мальчика и девочка. А вы? У вас есть дети?

— Один мальчик, Джонатан, — сказала Мириам. — Он здесь в Израиле, с нами.

— По-моему, я припоминаю, что ты собирался продолжать учебу в семинарии, Дейв…

— Я так и сделал. У меня кафедра в Массачусетсе, в Барнардс-Кроссинге…

— Здорово. Я знаю это место. Мой друг несколько раз участвовал там в регате, я как-то был у него в команде. Хороший, помнится мне, город.

— Нам он нравится, — сказала Мириам.

— Забавно, что ты поселился здесь.

— Я из семьи музыкантов — мой отец пианист — и мы побывали везде, я жил и в Лондоне, и в Риме. А после Шестидневной войны решил поселиться здесь.

— Но почему здесь? — настаивал рабби.

— У меня не было никакого религиозного порыва, никакого чувства национального или религиозного воссоединения, если ты об этом. Мои родители считали себя гражданами мира. Меня воспитали так же. Они никогда не отрицали того, что они евреи, но никогда и не выпячивали этого. Но мир не готов иметь своих собственных граждан. Евреи есть везде, и еврей как объект разговора — и дискриминации — продолжает существовать. Одно хамское замечание по поводу евреев, да еще когда ты не один, — и твоя гордость, твое мужское достоинство не позволяют тебе спустить это… Была одна девушка, которой я интересовался, — впрочем, ладно, забудем, это не важно. — Он усмехнулся. — Короче, я понял, в конце концов, что если я хочу вырваться из проклятого еврейства, то должен приехать сюда.

Рабби усмехнулся.

— Ты, конечно, выбрал забавное место, чтобы вырваться из еврейства.

— Да, здесь я не чувствую себя евреем.

Рабби кивнул.

— Думаю, я понимаю, что ты имеешь в виду.

Когда они вернулись домой, было уже больше двух часов, и миссис Розен встретила их словами:

— Джонатан играет с Шаули. Вы могли гулять до вечера.

— На первый раз достаточно одного утра.

— Между прочим, вы ждали кого-нибудь в гости в ночь на пятницу?

— В ночь на пятницу? Мы только-только приехали. И мы здесь никого не знаем. А в чем дело?

— Полиция наводила справки. Они расспрашивали всех соседей. Хотели узнать, не ждал ли кто-нибудь в доме гостя вечером в прошлый четверг.

Рабби вопросительно посмотрел на Мириам и покачал головой.

Глава XVIII

Иш-Кошер изучал лежащий перед ним список.

— Ты опросил каждого из них лично?

— Всех кроме… Смоллов, — сказал Аарон, сверяясь со своими записями. — Их не было дома. Я могу вернуться и поговорить с ними, если ты думаешь, что это заслуживает внимания. Но они только что прибыли из Америки. Маловероятно, чтобы они ждали кого-нибудь в первый же день.

— Что там за семья?

— Муж и жена. Он какой-то раввин. У них маленький мальчик. Ах, да, по словам соседки, они приехали с тетей миссис Смолл, израильтянкой, которая живет в Тель-Авиве и привезла их в город, чтобы помочь устроиться.

— Ага!

— Ты думаешь, тетя…

— Нет, но она-то уж точно не только что приехала.

— Ее там уже нет. Она уехала на следующее утро.

— В шабат?

Аарон кивнул.

Иш-Кошер покачал головой — раздраженно и неодобрительно. Потом выпрямился на стуле.

— Послушай, Аарон. Вероятно, там ничего нет, но все-таки стоило бы проверить. Если ты на днях окажешься поблизости, взгляни на них.

Аарон кивнул. Потом поерзал на сиденье и прокашлялся.

— Ты не думаешь, что Адуми, возможно, находится на правильном пути…

— Конечно, на правильном. Конечно, это террористы. Об этом говорит и тип бомбы. Но какие террористы? Аль Фатах, ООП, Комитет арабского национализма, или Батальон арабских боевиков? Все они взяли на себя ответственность. Ты же знаешь, они всегда так поступают. Адуми арестует всех, чьи имена есть у него в досье, и допросит их. Большинство из них молодые и неопытные, нервничают, и в чем-то проговариваются. Это метод армии и Шин Бет. Он срабатывает, потому что основан на предположении, что террористы нападают вслепую, на кого угодно — на женщин, детей. Их задача в том, чтобы вызвать ужас, а не достичь какой-то определенной цели. И при такой посылке это единственно логичный метод.

Инспектор откинулся на спинку стула.

— Но предположим, что кто-то из террористов имеет зуб на конкретного гражданина Израиля. Тогда этот теракт с таким же успехом мог быть направлен конкретно против него. Понимаешь? Сегодня это профессор университета. Допустим, именно за ним и охотились. Значит, возможно, что это арабская студенческая группа. А методы Шин Бет уже не так годятся при работе с арабами в университете. С ними они обращаются мягко — это правительственная политика. Значит, если мы сумеем точно выйти на группу или человека, мы сделаем то, чего не может Шин Бет.

— Но мы спрашивали его коллег и студентов, все как один утверждают, что это был кроткий, безобидный старик, никогда никому не причинял вреда, никогда не проваливал студентов.

— Стоп, Аарон, это цитата. Кажется из какого-то заявления для прессы: «кроткий, безобидный старик». — Он порылся в лежавших на столе газетах. — Ага, вот оно, заявление профессора Робинсона: «Яков Карми был кроткий, безобидный старик, который никогда никому не причинял вреда, ни арабам, ни евреям. Кстати, только на днях он рассказал мне, что проводит для арабских фермеров в районе Иерихона исследование, которое позволит увеличить им урожай в четыре раза». Что ты об этом думаешь?

— Я, конечно, читал это заявление, но…

— Но что это означает, Аарон?

— Это означает, что он был кроткий, безобидный старик…

— Ха, — сказал инспектор. — Это означает, что у Якова Карми была идея, которая могла бы принести доход арабским фермерам. Официального сообщения не было, но в университете об этом знали. А это означает, Аарон, — он поднял палец, — что если его планы противоречили политике террористов, об этом мог знать только кто-нибудь в университете.

— Но если это должно было помочь арабским фермерам…

— Именно этого террористы и не хотят. Кто пострадал от них больше всего? Не евреи. Мы в состоянии себя защитить. Это были арабы, десять к одному, двадцать к одному. Бедолагам в секторе Газа досталось больше всех. А почему? Потому что террористы не хотят, чтобы арабы сотрудничали с нами. Они не хотят, чтобы те преуспевали, потому что тогда они поймут, что материально им выгоднее быть с нами, чем с хозяевами-арабами.

Он сидел и раскачивался на стуле, разглядывая смуглое лицо помощника. Потом принял решение.

— Послушай, Аарон, можешь забыть об этой американской паре с Виктори-стрит, 5 на какое-то время. Или пошли к ним кого-нибудь из своих людей. Я хочу, чтобы несколько дней ты покрутился в университете. Без формы. Поговори со студентами-сефардами, они ближе к арабам. По крайней мере, они знают арабский и могли что-то случайно услышать. Ты знаешь кого-нибудь из них?

— Парня моей сестры.

— Превосходно. Пусть познакомит тебя с ними. И повидай профессора Робинсона, выясни все, что возможно, об этом проекте, над которым работал Карми.

Глава XIX

Короткие и живые вечерние службы по пятницам действительно имели успех в Барнардс-Кроссинге, и за два месяца рабби Дойчу удалось удвоить посещаемость. Отчасти помогла и отправка прямых приглашений по почте, но, как отметил Малкольм Злотник, «если бы товар не соответствовал рекламе, дело бы не пошло». Для большинства это уже вошло в привычку.

— Вечер пятницы? Боюсь, это исключено. По пятницам мы ходим в храм… Мы тоже не религиозны, но мы проводим приятный вечер. Выбираемся из дома… и конечно, рабби прелесть, а Бетти Дойч — понимаешь, мы так подружились, я чувствую, что подведу ее, если пропущу службу… Она такая чудная. Она урожденная Стедман, ну, знаешь — Дэн Стедман с телевидения…

Были, конечно, и критики. Например, Мейер Пафф.

— Я не говорю, что новый рабби не хорош. Я только говорю, что он, пожалуй, слишком хорош. Лично я, когда парень начинает говорить, смотрю на часы. Что бы это ни было — политическая речь или какая-нибудь заумная лекция, на которую потащила меня жена, или рабби, читающий проповедь, — я смотрю на часы, когда он начинает, и смотрю, когда он заканчивает. У рабби Дойча средняя длительность примерно пятнадцать минут. Иногда он говорит семнадцать минут, или даже восемнадцать, но обычно от начала до конца проповеди проходит пятнадцать минут. Речь у него хороша, надо отдать ему должное, но это все-таки пятнадцать минут. А дальше я подсчитываю. Я иначе не могу; я считаю всегда — может быть потому, что делаю это всю свою жизнь. Берем пятнадцать минут, умножаем на число пятниц — скажем, на тридцать пять, потому что летом служб нет, — и получаем немного меньше девяти часов. Теперь мы делим на это то, что мы платим парню, и, позвольте сказать, за час выходит дьявольски много. Это я и имею в виду, когда говорю, что он хорош. Я хочу сказать, что любой, кто может заработать за час столько бабок, не просто хорош — он чертовски хорош. Но тут я задаю себе другой вопрос: а может ли этот парень произнести длинную речь? Хватит ли у него способностей для длинной речи?