По следу Саламандры - Глеб Сердитый

…Триста восемьдесят четвертый не был оратором, но и не относился к тому типу молодых людей, которых один вид несомненно красивой представительницы прекрасного пола делает косноязычными мямлями, равно как он не относился и к тем, кто обретает в подобной ситуации агрессивное красноречие. Да и форма, впрочем, обязывает.

Перед Леной стоял огромный молодой, красивый парень, похожий на Кристофера Рива, одетого вместо трико супермена в незнакомую форму, улыбался, слегка склоняясь к ней почтительно, и говорил нечто сложное… Неудивительно, что девушка растерялась. Тем более что в ней жил воспитанный с детства вечный страх перед блюстителями закона. Она понимала, что он помощь предлагает, но слышалось невольно что–то вроде:

— Документики предъявим, гражданочка. Нету документиков? Ну что же вы так? Проследуем в отделение.

Привычный ей милиционер хоть и являл собою олицетворение власти победившего хама, пардон, социализма, но все же вызывал какое–то уважение. За серой формой и фуражкой с красным околышем стояла могучая советская империя. За ним тянулся шлейф положительных ассоциаций, от обаятельного «дяди Анискина», до ЗнаТоКов, которые так умело ведут следствие… Хотя, конечно, проверочки документиков, даже если с ними полный порядочек, советский гражданин опасался с замиранием сердца.

Удивительно, как все же сочеталось в советском человеке ощущение стабильности и защищенности, вера в силу своей страны и понимание, что она зависима.

Это двойственное ощущение было и у Лены, несмотря на то что она довольно долго прожила в Великобритании — стране самого развитого и самого «загнивающего» империализма. Она видела, как красиво и многоцветно «загнивал» британский капитализм, как монохромна и бедна была жизнь в СССР, но продолжала искренне полагать, что у них–то будущего нет, а у нас есть, и не какое–то там, а непременно светлое.

Полицейский, подошедший к ней, был врагом или другом? Если у них тут капитализм, то полисмен — проводник власти эксплуататоров и притеснитель. Если же они здесь строят коммунизм, то это, очевидно, народный милиционер — по определению друг народа… Но она–то — чужая здесь, к тому же без документов, и милиционер должен сдать ее как шпионку куда следует…

Разумеется, девушка не рассуждала об этом. Весь сложный комплекс переживаний жил в ней на уровне эмоций, догадок, озарений. Она просто несколько растерялась, не зная, как себя вести, как реагировать.

А симпатичный полисмен улыбался и ждал ответа.

Что же ему отвечать?

Первое, что она смогла выдавить из себя, — что помощь ей вообще–то не нужна. Однако ей кажется, что она заблудилась, и если бы ей кто–то напомнил, до какой конечной станции идет поезд, и далеко ли это, то она будет весьма признательна.

Полицейский покивал, после чего ответил…

Из его ответа Лена главным образом уразумела, что ее не так поняли. Видимо, она применила какие–то не те обороты речи, как–то не так выразила свою мысль, что вопрос преломился в сознании собеседника в иной, на который он и ответил.

Триста восемьдесят четвертый сказал что–то вроде того, что если ему позволено будет оценить юмор юной леди, то он, рискуя проявить недостаток тактичности, ответит тоже шуткой. Да, этот поезд действительно идет до конечной станции. Ха–ха! Он доезжает до самого конца всего сущего. И ехать осталось недолго.

Лена из вежливости посмеялась в ответ, прилагая титаническое усилие к тому, чтобы ее лицо не перекосилось от глупейшего выражения, какое бывает у человека, внезапно почувствовавшего себя идиотом.

Она решила зайти с другого фланга и сказала, что собралась прогуляться немного, посмотреть… Но, кажется, очутилась в местности незнакомой.

Молодой человек кивнул с заговорщическим видом и двусмысленно заметил, что, дескать, конечно, ясное дело, он понимает, забавы аристократов[10].

Дескать, как же, как же. Он не смеет мешать.

А Лена мучительно пыталась вспомнить, как же называлась улица неподалеку от дома Остина, название которой она прочла. Только помнила, как мимо проносились массивы зданий, кварталы и башни. Город затягивал ее, как бездна…

Вдруг в порыве отчаяния Лена вспомнила и произнесла, не будучи уверенной, что прочитала правильно, — она уже знала, что здесь не все произносится так, как в привычно земном английском:

— Мне после нужно будет вернуться на улицу Зула Пэлес Плейс!

— Ну, разумеется! Я сразу понял, откуда вы! — уважительно закивал этот молодой простак.

И как–то лихо попрощался, поблагодарил за исключительно приятное общение, еще несколько раз извинился и был таков, скрывшись за дверью на следующей остановке.

— Вот болван! — довольно громко сказала Лена по–русски, чем вызвала новую краткую вспышку интереса к себе со стороны пассажиров.

Еще через одну остановку к ней подошел почтенный пожилой джентльмен с пышными седыми усами, в шляпе, напоминавшей классический котелок, при трости и в несколько более долгополом, чем у прочих, пальто, с лихо закинутой через плечо красивой шалью.

Он извинился за то, что нечаянно услышал часть разговора и счел возможным напомнить юной леди, что вот эта самая конечная–то остановка, она как раз сейчас и будет. И в подтверждение качнул тростью, как бы указывая за пределы вагона. Потом снова извинился и выразил озабоченность в том, правильно ли он поступил сейчас, нарушив уединение леди своим замечанием.

Лена поблагодарила и добавила по–русски:

— Что ж они все, блин, такие вежливые?!

Мелькнуло удивление: если остановка конечная, то чего же о ней напоминать–то? Чтобы поезд в депо не увез, что ли? Кто знает, какие тут порядки…

Но додумать времени не было, Лена вышла вместе с пожилым джентльменом, сразу же планируя перейти на другую платформу и ехать в обратном направлении.

Однако, уже оказавшись на улице под навесом платформы, она сообразила, что из поезда вышли только они со старичком. Остальные поехали дальше. Видимо, им всем надо было в депо. Сердечко вновь заколотилось, будто пружина будильника сорвалась с завода.

Но тут же Лена открыла, что никакой другой платформы, чтобы ехать в обратном направлении, нет. Могла бы и раньше обратить внимание, что дорога была одноколейная.

— Ау–вау… — извлекла Лена из своих голосовых связок.

— Вам еще не доводилось видеть убежище? — Понял на свой манер восклицание почтенный джентльмен. — Тогда я вас понимаю.

И с этими словами указал тростью.

Лена посмотрела в том направлении и не удержалась от еще одного междометия.

На холме над домами возвышался огромный купол, окруженный парком скульптур. Купол был белый и вырастал из багрово–красного поблескивающего озера.

Фонари на столбах, как свечи на именинном пироге, окольцовывали площадь ровным строем.

— Когда я был маленьким мальчиком… — начал пожилой джентльмен. Лена оглянулась на него. — Да, юная леди, в то, что и я был когда–то маленьким мальчиком, теперь очень трудно поверить, но так было, правда, очень давно. Так вот, в те далекие времена, когда привратники казались мне волшебными стражами, а друиды по–настоящему могли совершать чудеса, меня привели сюда, для того чтобы я узнал, что Традиция не пустой звук, что она была прервана и возродилась. Прощайте, юная леди. Здесь нужно побыть одному.

И он ушел, ворча что–то про то, что поздновато и непоследовательно стали теперь изучать Традицию.

Если Лена что–то и поняла, так только то, что ей стоит пойти к куполу.

Она накинула капюшон, который сразу сузил ей поле зрения, оставив перед глазами только освещенный купол, и двинулась вперед, осторожно ставя ноги на скользкие чугунные ступени с прорезным рисунком в виде дубовых листьев и желудей. Спустившись с платформы, Лена пересекла брусчатку, опоясывавшую холм и отделявшую его от города.

Кровавое озеро оказалось вымощено полупрозрачным камнем, похожим на гранат. Лена всегда считала, что гранат — это округлые бордово–красные зернышки, из которых делают бусы и браслеты, но здесь были настоящие плиты, несколько выпуклые, скругленные, издали создающие впечатление, что статуи, окружающие купол, вырастают из кровавого озера.

Статуи…

Скорее даже идолы.

Из черного полированного дерева.

Будто обтаявшие свечи…

Условные, примерные, приблизительные, но одновременно с этим весьма детальные изображения людей, которые рвутся вверх из затягивающей их крови и кричат.

Слишком детальные. Слишком выразительные.

У всех были подняты к небу головы и раскрытые рты.

Город поющих статуй.

Хор ужаса.

На всех лицах застыло выражение невероятного, проникающего в самые темные закоулки души страха.

Лена содрогнулась.

Но все же, все же, все же… Она двинулась вперед между этими поющими идолами. В шуме дождя и ветра ей слышался отголосок того адского воя, который, казалось, издавали изображенные здесь такие разные и такие одинаковые люди.