Человек. Книга. История. Московская печать XVII века - Поздеева Ирина

Не менее яркая картина результатов аккумуляции ранней московской печати возникает при анализе ведомости, составленной 18 мая 1735 г. на книги, «забранные в Ветке и других местах», когда монастыри были окружены царскими войсками, люди уведены, а «утварь духовная всякая» увезена в Москву[108].

Как показала опись, в ветковском монастырском владении насчитывалось не менее 813 книг[109], в том числе 672 книги печатные, как правило московской дониконовской печати. В описи указано 14 типов литургических книг, 109 печатных Учебных псалтырей и 97 Учебных часословов. Очевидно, это те самые издания, которые так быстро расходились при продаже в лавке Московского печатного двора, а в конце XVII – первой половине XVIII в. аккумулировались в руках старообрядцев. Так же, как и в Выго-Лексинской киновии, в Покровских ветковских монастрях основой блестящего развития полемической литературы и рукописания была библиотека. Памятники культуры старообрядческой Ветки собраны археографами МГУ[110]. В последние десятилетия культура и искусство Ветковско-Стародубовских слобод освещается в многочисленных трудах сотрудников Ветковского музея народного искусства[111].

Волна перераспределения московской печатной дониконовской книги связана с книжной справой, с церковными реформами середины века, запрещением патриаршей Церкви служить по ранним изданиям. Одним из центров этого перераспределения снова становятся московские торговые ряды. Возможно, одним из первых свидетельств мены книг на новоизданные является поразительная история Минеи общей с праздничной выхода 29 июня 1650 г., найденной археографами в Пермской области. Уже в 50-х гг. XVII в. эта книга была снова послана в Москву Сидором Ивановым, попом одного из самых отдаленных русских приходов – церкви в селе Янидор Чердынского уезда Пермской земли. В Москве ее «сменили» в рядах два пермских попа, получившие «на ней 3 рубли»[112]. Волна смены дониконовских изданий на более новые широко захватила церкви и монастыри уже с конца 60-х гг. XVII в., когда реформы патриарха Никона были подтверждены собором 1666/67 г. Старые книги в течение многих десятилетий продаются и обмениваются тысячами по всей России, тысячами же начинают уходить на «украины» страны – в Поморье, в Пермь, на Урал и в Сибирь, в нижегородские места, на Керженец и Ветку. Позднее все большее значение в этом общерусском процессе начинает играть Макарьевская ярмарка. Меняет книга не только географическое свое положение, но чаще всего и социальный статус своего владельца. Именно в это время на многих ранее церковных и монастырских книгах появляются записи крестьян, мещан, купечества, ставших активными силами русского старообрядческого движения.

Ограничимся рассказом о нескольких типичных судьбах московских изданий первой половины XVII в. Экземпляр Евангелия учительного 1639 г. был вложен некими «христолюбцами» в муромский Преображенский монастырь, затем книга перешла в Михайловскую церковь того же города; оттуда в 1683 г. поп Петр отдал книгу «на промен… за деньги в посад Бланку», т. е. в одну из знаменитых в будущем старообрядческих слобод – Елеонку, недалеко от которой книгу и получили университетские археографы. Экземпляр московского Октоиха 1618 г. в 1619 г. вложил в Голутвинский монастырь старец Варлам; в 1699 г. игумен монастыря Нил «променил… старый Октай… на нову печать» в церковь с. Мещерки, но в XVIII в. и оттуда книга была продана «за излишество»[113]. В 1681 г. «из казны» Александро-Свирского монастыря «по брацкому велению» игумен продал московский Требник 1625 г. некоему «тихвинцу»[114]; Минею на январь в издании 1622 г., вложенную князем Д.М. Пожарским в 1626 г. в Макарьев Желтоводский монастырь, в XVIII в. совсем в иных краях подписывает дьячок «Лазарка», а затем «чухломец, посадцкой человек Петрушка Смирин»[115].

Было бы недопустимым преувеличением считать, что в XVIII в. все или основная часть находящихся в руках Церкви дониконовских изданий была ею утрачена. Процесс этот продолжался еще и весь XIX в., когда наряду со старообрядческими общинами этот источник питал широко развивавшееся собирательство и библиофильство. И еще в XX в. хватило церковных книжных богатств для уничтожения. Символически точно характеризует судьбу древних печатных книг в XVII–XVIII вв. история еще одного экземпляра московского Учительного евангелия 1639 г., также найденного археографами в Пермской области. В 1652 г. книгу вложила в Москве по душе подьячего Приказа Большого дворца Любима Асманова его вдова Марья.

Асманов – хорошо известная сегодня археографам фигура, так как именно он в 20-30-х гг. XVII в. подписывал книжные вклады царя Михаила Федоровича, и книг с его своеручной подписью найдено в последние годы довольно много. Не раз появляется в эти годы имя подьячего и в росписях продаж в приходных книгах Печатного двора. Запись Марьи Асмановой, однако, оказалась зачеркнутой, судя по цвету чернил, человеком, сделавшим в 1735 г. следующую запись на экземпляре. Ее автор и новый хозяин книги – русский купец из города Рыльска Яков Иванович Мальцев. Он пишет, что купил книгу в прусском городе Кенигсберге у члена Прусской академии наук академика Василия Квассовского (который был известен в то время еще и как издатель различных книг, в том числе календарей). Яков объяснил и причину покупки – удивление и возмущение, что столь ценная книга находится в доме академика в недостаточной, с его, Мальцева, точки зрения, «чести». Как истинный купец, он указывает и за сколько купил Евангелие – за 25 гульденов, т. е. 5 русских рублей. Завершает свою запись Яков Мальцев хвалой древней книге – «златому бисеру», который должен быть возвращен на родину и окружен там вниманием и почтением.

В фактах этой записи, как в капле воды, и новая Россия, открытая Западу и открытая на Запад, спокойно ради нового отбрасывающая часть своего прошлого, и те силы, которые готовы были это прошлое спасать и хранить в условиях новой эпохи и нового времени[116].

Таким образом, именно на конец XVII и первую треть XVIII в. приходится один из периодов самой интенсивной аккумуляции древней книги всеми представителями старообрядческого движения, когда древняя и прежде всего широко доступная московская дониконовская печатная книга стала основой и духовной консолидации сторонников старой веры, и осмысления ими своей «особенности», «исключительности», почти типологическим признаком ее адептов[117].

Переход древних печатных и рукописных книг в руки старообрядчества активно продолжался во второй половине XVIII и весь XIX в., меняя только направление и интенсивность. В это время, особенно во второй половине XVIII в., широко прослеживается и очередное перераспределение накопленных книжных богатств уже внутри самого старообрядчества, в зависимости от характера преследования со стороны церковных и светских властей, затухания многих старых и возникновения новых его центров в разных местах Руси – от окраин тогдашней Москвы до самых дальних порубежных окраин государства. И где бы ни возникали новые старообрядческие поселения, именно туда начинают постепенно собираться древние книги – залог сохранения «отеческой» традиционной веры и культуры. Глубокий принципиальный традиционализм, ставший основой существования и выживания «древлеотеческой» веры в той форме, как ее понимало каждое из многих возникших и укрепившихся уже направлений (согласий) старообрядчества, опирался на древнюю книгу как на непререкаемый и в «антихристово» время единственный авторитет. Именно в рамках замкнутых старообрядческих групп, общин, иногда целых районов компактного заселения дониконовская московская книга используется для всех видов общественного и домашнего богослужения и чтения; по ней учат грамоте и вере, в ней искали, ищут и находят ответы на вопросы, которые задает не только вера, но и бесконечно меняющаяся жизнь. Там, где сложные и трагические судьбы не пощадили ни хозяев, ни сами книги, используются их многочисленные перепечатки, которые, как верят их хозяева, сделаны «буква в букву» с древних «выходов», или списки с тех же источников.