По ту сторону порабощающих нас иллюзий. Дзен-буддизм и психоанализ (сборник) - Эрих Фромм

Рассматривая вопрос о возможности превращения бессознательного в сознательное, особенно важно понять, какие факторы мешают этому процессу. Существует множество факторов, затрудняющих проникновение в бессознательное. Это косность мысли, отсутствие должной ориентации, безнадежность, отсутствие какой-либо возможности изменить реальные условия и пр. Однако нет, пожалуй, ни одного фактора, несущего большую ответственность за трудности в превращении бессознательного в осознанное, чем механизм, который Фрейд назвал «сопротивлением».

Что же такое «сопротивление»? Как и многие другие открытия, оно настолько просто, что каждый может сказать, будто любой мог бы его сделать; тем не менее, чтобы распознать его, потребовался великий первооткрыватель. Возьмем пример. Вашему другу предстоит поездка, которой он просто боится. Вы знаете, что он боится, его жена знает об этом, все об этом знают, кроме него самого. В первый день он заявляет, что плохо себя чувствует, на следующий день – что нет необходимости в такой поездке, еще через день – что есть лучшие, чем поездка, способы достигнуть того же самого результата, еще через день – что Ваши настойчивые напоминания о поездке похожи на попытку оказать на него давление, а поскольку он не хочет, чтобы на него давили, он никуда не поедет, и так далее, пока он не скажет, что уже слишком поздно отправляться в путь, а поэтому нет смысла думать об этом и дальше. Если Вы, однако, в самой тактичной форме упомянете, что он, возможно, не хочет ехать, потому что боится, Вы столкнетесь не просто с отрицанием, а скорее всего с неистовым шквалом протестов и обвинений, который в конечном счете побудит Вас извиниться или – если Вы не хотите потерять его дружбу – даже заявить, что Вы никогда не собирались говорить, будто он боится, и закончить свою речь внушительной фразой о его храбрости.

Что же произошло? Реальным мотивом нежелания ехать является страх. (В данном случае не важно, чего он боится; достаточно того, что его страху можно найти объективное оправдание или просто представить себе его причину.) Страх этот бессознателен. Однако Ваш друг должен подобрать «разумное» объяснение своему нежеланию ехать, т. е. «рационализацию». Он может ежедневно изобретать новые виды рационализации (каждый, кто пытался бросить курить, знает, как легко даются рационализации) или, наоборот, настаивать на одном. Фактически не имеет значения, годится ли рационализация как таковая; важно то, что она не является ни эффективным, ни достаточным основанием для его отказа ехать. Самое поразительное, однако, в том, с каким неистовством он реагирует на Ваше упоминание о подлинном мотиве его поведения, насколько сильно его сопротивление. Разве не следовало бы нам ожидать, что он будет доволен этим замечанием и благодарен нам за него, поскольку оно дает ему возможность овладеть подлинным мотивом своего нежелания? Но как бы мы ни представляли себе, что он должен был бы почувствовать, факт тот, что он этого не чувствует. Он просто не может вынести мысли о том, что он боится. Но почему? Есть несколько возможных объяснений. Возможно, его нарциссический образ самого себя исключает страх, и, если этот образ нарушить, его нарциссическое самолюбование оказалось бы под угрозой, а вслед за ним чувства самоценности и безопасности. Или, может быть, его сверх-Я, усвоенные им моральные представления о том, что хорошо и что плохо, сложились так, что в них резко осуждались страх и трусость; поэтому признать наличие страха означало бы для него признать, что он нарушил моральные нормы. Или, возможно, он испытывает потребность сохранить для своих друзей представление о себе, как о человеке, которому неведом страх, потому что он настолько неуверен в их дружбе, что опасается, как бы они не перестали его любить, если узнают, что он боится. Любой из этих доводов может сработать, но почему это так? В первом случае ответ заключается в том, то его чувство самотождественности связано с этими образами. Если они «неистинны», кто же он тогда? Что есть истина? Каково его место в мире? Раз уж встают подобные вопросы, человек чувствует серьезную угрозу: он утратил привычную систему ориентации и вместе с ней – уверенность. Пробудившееся беспокойство – это не только боязнь чего-то особенного, вроде угрозы гениталиям или жизни и пр., как его рассматривал Фрейд; помимо этого оно вызвано еще и угрозой самотождественности человека. Сопротивление – это попытка защититься от испуга, который можно сравнить с испугом при небольшом землетрясении: ничего надежного, все колеблется; я не знаю, ни кто я, ни где я. В самом деле это переживание сродни некоторому умопомрачению, из-за которого в тот момент – даже если он длится всего лишь несколько секунд – становится в высшей степени не по себе.

О сопротивлении и страхах позже еще будет сказано, но сначала нам надо вернуться к обсуждению еще кое-каких аспектов бессознательного.

В психоаналитической терминологии, ставшей теперь очень популярной, термином «бессознательное» пользуются, чтобы обозначить место внутри человека, нечто вроде подвала в доме. Эта мысль подкрепляется известным Фрейдовым делением личности на три части: Ид (Оно), Эго (Я) и супер-Эго (сверх-Я). Ид (Оно) представляет собой совокупность инстинктивных желаний и в то же время, поскольку большая часть их не допускается до уровня осознания, его можно отождествить с «бессознательным». Эго (Я), представляющее оформленную часть личности, насколько она охватывает действительность и осуществляет реалистическую оценку ее, по крайней мере в том, что относится к выживанию, можно считать выражением «сознания». Супер-Эго (сверх-Я), усвоенные отцовские (или общественные) требования и запреты, может быть и осознанным, и бессознательным, поэтому его нельзя отождествлять ни с бессознательным, ни с сознанием соответственно. Топографическое использование понятия «бессознательное» стимулировалось в дальнейшем основной тенденцией нашего времени мыслить категориями обладания, о чем речь еще впереди. Люди говорят, что у них бессонница, вместо того чтобы сказать, что они плохо спят, или что у них проблема депрессии, вместо того чтобы сказать, что они подавлены; они говорят, что имеют машину, дом, ребенка точно так же, как о том, что у них есть проблема, чувство, психоаналитик и – бессознательное. Вот почему столь многие сегодня предпочитают говорить о «подсознательном»; им кажется более ясным представить себе место, нежели функцию; но если я могу сказать, что действую бессознательно в чем-то, то нельзя сказать: «Я действую под сознательно»[58].

Другая трудность фрейдовой концепции бессознательного состоит в том, что в ней прослеживается тенденция отождествлять некоторое содержание, т. е. инстинктивные стремления Ид с определенным состоянием осознанности или неосознанности, т. е. с бессознательным, хотя Фрейд позаботился о том, чтобы развести понятия бессознательного и Ид. Не следует упускать из виду то обстоятельство, что здесь мы имеем дело с двумя совершенно разными понятиями: одно связано с некоторым набором инстинктивных импульсов, другое – с определенным состоянием восприятия – неосознаваемостью или осознаваемостью. Так уж случилось, что обычный человек в нашем обществе не осознает некоторых инстинктивных потребностей. Зато каннибал прекрасно осознает свое желание вобрать в себя другое человеческое существо; человек с расстроенной психикой прекрасно осознает то или иное архаическое желание, как, впрочем, и большинство из нас в сновидениях. Что такое бессознательное, станет более ясным, если мы последовательно проведем разграничение между представлениями об архаическом содержании психики, с одной стороны, и о состоянии неосознаваемости, бессознательности – с другой.

Термин «бессознательное» – это в сущности мистификация (хотя его можно использовать из соображений удобства, что я, грешный, и делаю на этих страницах). Нет такой вещи, как бессознательное; есть только переживания, осознаваемые нами или не осознаваемые, т. е. остающиеся для нас бессознательными. Если я ненавижу человека, потому что боюсь его, и если я осознаю свою ненависть, но не страх, то можно сказать, что моя ненависть осознана, а страх бессознателен; но это не значит, будто мой страх покоится в загадочном месте под названием «бессознательное».

Но мы вытесняем не только сексуальные импульсы или аффекты вроде ненависти и страха; мы не допускаем до осознания и то, что могло бы вступить в противоречие с идеями и интересами, которые мы не хотели бы ставить под угрозу. Хорошие примеры такого рода вытеснения предлагает нам сфера международных отношений. Мы находим здесь много случаев вытеснения общеизвестного из памяти. Как простой человек, так и политический деятель благополучно забывают те факты, которые не укладываются в их политическое мышление. Например, весной 1961 г., обсуждая берлинский вопрос с очень умным и знающим корреспондентом, я упомянул о том, что, по-моему, мы дали Хрущеву основание считать, будто склоняемся к компромиссу в Берлинском вопросе при соблюдении условий, которые обсуждались в 1959 г. на конференции министров иностранных дел в Женеве: о символическом сокращении вооруженных сил и о прекращении антикоммунистической пропаганды из Западного Берлина. Корреспондент стал настаивать на том, что подобной конференции никогда не было, как не было и обсуждения подобных условий. Он совершенно вытеснил из сознания то, что знал двумя годами раньше.