Разорванный круг - Владимир Федорович Попов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Алексей Алексеевич похолодел при мысли, что ему будет оказана честь играть в преферанс в таком кругу.
Но сего не произошло, поскольку следом пожаловала еще одна партнерша, внешним обликом совершенно выпадавшая из этой компании, молодая, громкоголосая, эксцентрично одетая.
Полина Викентьевна представила Брянцева гостям.
— Знакомьтесь, Алеша Брянцев…
— Алексей Алексеевич Брянцев, — поправила Леля, — мой соученик.
— О, это была трогательная влюбленность. Истинно рыцарская, я бы сказала, — защебетала Полина Викентьевна, стараясь выглядеть приветливой и бодрой. — Алеша преодолевал все преграды, стоически выдерживал… О, юность, юность!.. Faites connaissance[4], супруги Дьяковы.
— Очень рад.
— В один день венчались. Я с покойным мужем — царство ему небесное — и они. В нашем соборе. С тех пор…
— Тогда позвольте рассказать о презабавной встрече в Париже, — оживился Алексей Алексеевич. — Решил я посмотреть знаменитый оперный — Париж без него вроде бы и не Париж. Иду, иду и чувствую — заплутал. Спрашиваю у одного, у другого прохожего на плохом немецком, как пройти к опере. Смотрят недоуменно, силятся понять — тщетно. Возле меня уже целый кружок образовался. И тут, откуда ни возьмись, средних лет мужчина. «Вам оперный? Пойдемте, провожу». По пути объясняет…
— …что французы говорят опера́,— вставила Леля, — и не поняли тебя. — Укорила: — Ах, Алеша, это так элементарно.
— Каюсь. Бескультурье подвело. Ну, и я ему: как хорошо, мол, встретить русского при таких сложных обстоятельствах. «А мне тем более, — отвечает со скорбью в голосе. — Моя заветная мечта — попасть перед смертью в Россию. И попаду! Непременно попаду! Вы из каких мест?» — «Издалека, — говорю. — Сибирь. А родом из Новочеркасска». — «Боже мой! — издает страдальческий вопль мой собеседник. — Так и я ж оттуда! Батюшка мой архиереем был в тамошнем соборе. Сладкопевцев. Может, слышали?»
— Сладкопевцев! — в радостном захлебе вскричала Полина Викентьевна. — Он ведь нас с мужем венчал!
— Дальше, дальше, пожалуйста, — заинтересованно попросил Дьяков.
— Походили с ним сколько позволяло мне время и разошлись с досадливым чувством — не наговорились. Когда пожимали руки, заплакал он, и снова: «Непременно поеду в Россию и, конечно же, побываю в Новочеркасске. Это единственная моя устойчивая мечта. Родина — великое слово. С ним мы умираем…»
— Все это так интересно. Голос Полины Викентьевны дрогнул. — Однако же займемся…
— А знаете что? Мы не будем мешать вам, — перебила мать Леля. — Пойдем побродим.
— На кладбище? — не удержалась от язвительного вопросика Полина Викентьевна.
В глазах Лели запрыгали бесята.
— А что, это мысль! Ты как, Алеша?
Полину Викентьевну оскорбила дочерняя непочтительность, но на сей раз она и бровью не повела.
— Нет уж, уволь.
— Осмотрительнее стал?
— Умнее.
— Спускайся вниз, мне нужно чуть-чуть привести себя в порядок.
Алексей Алексеевич отвесил общий поклон.
— Я подожду тебя на улице. Или лучше знаешь где?..
У Лели просияло лицо, стало детски-радостным.
— Ты еще помнишь?..
— Не только помню, я уже побывал там.
Брянцев топтался на «Углу встреч», у самого начала «Аллеи дум», стараясь ослабить внутреннее напряжение, превозмогая растерянность, твердя какие-то слова, которые, как ему казалось, способны были успокоить, мысленно обращался к себе на «вы», величал «Алексеем Алексеевичем», даже назвал чокнутым — слово, которым корил себя еще в ту пору, когда томился на этом углу в ожидании появления Лели, не зная куда себя деть. Кое-как ему удалось, как он говорил, «приземлиться». Но ненадолго. Услышав стук каблучков по тротуару и увидев легкую, стремительную фигуру Лели, понял, что приземлился непрочно…
Леля улыбнулась ему совсем как тогда, в те годы, с ходу поцеловала в щеку и, взяв под руку, притянула к себе. Пошли по аллее, непринужденно болтая, стараясь скрыть друг от друга волнение, уравновеситься.
Было уже поздно, для этого города поздно. Шум на улицах стих, только из городского сада доносились звуки оркестра. А когда затихли и они, стало слышно, как в лугах, окружавших город, гомонили лягушки, да где-то совсем неподалеку пробовал голос кузнечик. Бездонная чернота неба, влажная мягкость южного вечера, музыка, лягушечий концерт, знакомое шуршание гравия под ногами, касание рук — все это стерло у обоих ощущение реальности, неотвратимо погрузило в прошлое.
— Неужели минуло девятнадцать лет? Целая жизнь… — раздумчиво произнесла Леля, как бы обращаясь к самой себе. — Даже страшно становится, если вдуматься серьезно. Кстати, ничто так не подчеркивает, сколько тебе лет, как встреча со старыми друзьями. Недавно увидела Музу Слободчикову. Смотрела на нее и сокрушалась: огонь-девчонка была, а стала степенной, солидной, погасшей. Подумала: неужели и я так выгляжу?
— Нет, нет, ты тем и удивительна, что в тебе не потухла искорка, — поторопился успокоить Алексей Алексеевич. — Я говорю это не ради того, чтоб сказать приятное. Это действительно так. — Резко повернулся. — Ну, здравствуй, Ленок!
Это была их старая манера вот так, ни с того ни с сего среди разговора напомнить друг другу, что они вместе. Не в мечте, не в воображении, не во сне, а наяву.
— Здравствуй! — охотно подхватила Леля навсегда врезавшуюся в память игру.
— В тебе все еще горит живая искорка молодости.
Леля улыбнулась той особой улыбкой, застенчивой и в то же время открытой, которая очень нравилась Алексею Алексеевичу.
— Может быть, если ты увидел.
— Это ребячество… Мне оно дорого.
— Мне тоже. Как ты узнал, что я здесь?
— Я ничего не знал. Пошел, потому что… сердце вело. Ты веришь в судьбу?
— Теперь поверила…
— Вот тут стояла наша скамья…
— Да, стояла… Еще три года назад стояла. Я приходила сюда на воображаемое свидание с тобой, садилась и предавалась легкой грусти.
Алексею Алексеевичу стало бесконечно тягостно и больно.
— Вот так и бывает в жизни, Ленок…
Леля улыбнулась каким-то своим мыслям.
— Ты что? — насторожился Алексей Алексеевич.
— Вспомнила, что как-то в записке ты написал «Линок». Мама нашла ее после того, как мы… как ты уехал, и потом с год изводила меня. А правда, то было особое время? Безмятежное, радужное. Лека, ты слышишь меня?
«Лека». Только Леля называла его так. Друзья звали Лешей, Лешкой, Лешим, а Лекой — одна она.
— Слышу, конечно, слышу… — машинально отозвался Алексей Алексеевич, думая о том, что вот идут они сейчас по этой когда-то хоженой-перехоженой аллее, и ему кажется, что никогда не расставался с Лелей, что не было того отрезка жизни, который прошел без нее. Прошлое вползло в настоящее, настоящее отступило в
