Я дрался в 41-м - Артем Владимирович Драбкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И если бы вы там были, то тоже бы поверили. И среди нас находились серьезные люди, старшие командиры с большим жизненным и военным опытом, которые не могли не видеть, что творится вокруг. И что же они? Тоже поверили этому генералу. Я после часто думал об этом эпизоде. Но ведь полковники, находившиеся среди нас, должны были себе четко представлять, что повернуть к немцам большую, примерно в пять тысяч человек, абсолютно небоеспособную группировку войск, где половина красноармейцев была без оружия, группировку — без артиллерии, без боеприпасов, без всякой техники — что это? Как воевать с немцами? Чем? Что же они?… Но никто из них тогда не возразил.
Наивная слепая вера в лозунг — «Бить врага на его территории» — погубила всех нас. Для меня много позже стал ясен смысл этого предательства.
Если бы эти тысячи кадровых красноармейцев и командиров прорвались на восток и смогли бы соединиться со своими — то это существенное пополнение для Красной Армии. А повернуть их на запад — значит сдать в плен или просто уничтожить. И ведь мы до этого видели, пробираясь по лесам, огромные колонны пленных красноармейцев, и не могли не понимать масштабов разгрома.
Но на речи «генерала» все купились!..
Все части, находившиеся в лесу, были заново разбиты на роты и батальоны, всех солдат построили в колонны, и мы пошли назад к границе.
Передовой дозор даже уничтожил какой-то немецкий обоз и мелкий гарнизон в одном селе. Потом наша огромная колонна вытянулась на дороге, с двух сторон — молодой лес. Пролетела «рама», и сразу за ней налетели самолеты. Люди кинулись в лес по обе стороны дороги. Но немцы обрушили на этот лес такой шквал артиллерийско-минометного огня, что от деревьев ничего не осталось. Лес был заранее пристрелян артиллерией, мы просто попали в подготовленную ловушку…
Этот обстрел продолжался очень долго. Меня контузило, но мой товарищ по училищу Ваня Волегурский смог вытащить меня из смертельной западни, из сметаемого артогнем горящего леса.
Уцелевшие во время этого побоища бойцы выползали в безопасное место и бежали от бушующей за нашими спинами смерти.
Нас мало уцелело в тот день. Немцы все очень толково продумали.
Снова разбились на группы и пошли на восток. Доставали гражданскую одежду, где могли. Но документы в землю никто из нас пока не закапывал.
Со мной до Немана дошли пять красноармейцев, старшина Губанов и лейтенант Волегурский. Мой товарищ по училищу лейтенант Зайцев выходил из окружения в составе другой группы. Неман — река широкая, с быстрым течением.
А все мои товарищи по группе — степные русаки и украинцы, все или плохо плавают, или вообще не умеют плавать. Но я вырос на реке Сож, и для меня переплыть эту реку не составило серьезной проблемы.
Сказал им — ждите, попробую достать лодку на том берегу.
А на берегу нет никаких лодок! Поднялся по откосу. Прямо передо мной село. Зашел в крайний дом, а мне говорят, что немцы приказали все лодки спустить вниз по течению, чтобы лишить «окруженцев» плавсредств для переправы на восточный берег. Вернулся к реке, продолжил поиски. Пошел вдоль нее и вдруг заметил большую лодку на берегу, забитую песком и илом, сверху залитую водой. Пытался ее сдвинуть с места — ни в какую.
Вдруг мимо проходит женщина, ведет коня к реке на водопой. Говорит мне: «Вон старый забор, видишь? Оторви от него доски и выгребай ими песок из лодки». Так я и сделал, а она стала мне помогать. Умаялись, вычерпывая воду и ил, но удалось лодку столкнуть на воду, и я отправился в обратный путь.
Греб оторванной доской, но лодка вся дырявая, пока до своих ребят доплыл, половина лодки наполнилась водой. Мне красноармейцы говорят: «На этой лодке не поплывем, сразу потонем, она же как решето!» Никто не хотел в нее садиться. Стали забивать щели кусками шинелей, законопачивать их тряпками и часам к 5 утра кое-как, наудачу, переплыли реку. Стали искать своих.
Показалась черная легковая машина. Над ней алело красное полотнище, которое мы приняли за полковое знамя. Но в машине оказались немцы. Знамя ветром развернуло, а там — на середине белый круг и внутри — свастика.
Немцы нас подозвали. Вышел пожилой офицер и на ломаном русском языке, с помощью разговорника стал допрашивать: «Ви болшевик, зольдат?» — «Нет. Мы гражданские. Пасем лошадей, пришли на реку искупаться (все были в трусах, только что из лодки вылезли)». — «Где лошади?» — «Рядом, в деревне». — «Как называется деревня?» Я назвал какое-то знакомое село из родных мест. Офицер достал карту, и, естественно, название не совпало. Но немец нам «помог», сказал своим попутчикам, что это, наверное, новое, «сталинское» название. Они уехали.
На этот раз пронесло. Но стало ясно, что сразу за Неманом наших нет.
Один из нас молча развернулся и ушел в одиночку. Сдаваться?..
Оставшиеся зашли в поселок под названием Великое село, это уже по ту сторону старой границы. Попросили поесть.
Женщины сказали, что на другом краю поселка стоят немцы, вынесли кое-что из гражданской одежды, дали по куску хлеба и завели на колхозную молочную ферму. Прибежал заведующий фермой и стал нас прогонять: «Сталинские выродки, — кричал он нам, — комсомольцы поганые! Суки! Житья от вас не было! Не дам вам молока, лучше немцам все отдам!» Я только спросил его: «За что ты на нас, на красноармейцев, так орешь? Мы же с тобой советские люди! Как тебе не совестно?! Опомнись!» Мужик схватил косу и кинулся на меня. Но его дочь набросилась на него, повалила на землю и держала изрыгающего брань и проклятия, бешеного от ненависти родного папашу.
Я только произнес: «Мы с тобой, сволочь, еще встретимся!»
Интервью и лит. обработка — Г. Койфман
Седой Александр Степанович
В начале июня 1941 года начались постоянные учебные тревоги, которые проходили буквально каждый день. И рано утром 22 июня нас подняли по очередной тревоге и направили на запасную артиллерийскую позицию. Мы не знали, для чего подняли часть, так что разожгли маленькие костры, у которых начали греться. И вдруг, когда уже начало рассветать,
