Урманы Нарыма. Роман в двух книгах - Владимир Анисимович Колыхалов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пять тягачей впрягли, как пять норовистых коней, но точного, единого натяжения не было, и толстые тросы из-за рывков лопались.
— Добейтесь синхронности в натяжении! — кричал инженер дизелистам.
И добились ее
Целые сутки ушло тогда на укладывание дюкера через Кудельку. Захваченный общим азартом, Хрисанф Мефодьевич не уходил. Он увлекся, ему было радостно в этой людской сознательной толчее.
— Бросай охоту, переходи к нам! — шутил начальник подразделения.
— Боюсь, тайга по мне заскучает, — отвечал бодро Савушкин.
И пришел час, когда начала продвигаться нефть, — медленно, выдавливая с шипением воздух сквозь вантузы. Савушкин, не менее взбудораженный, чем другие, жадно смотрел на все это, прислушивался к разговорам. По внутренней связи переговаривались:
— Ну как там у вас, на Кудельке?
— Шипит!
— Хорошо, что шипит! Подходит нефть. Ждите! Поток продвигается к вам беспрепятственно.
Шли часы — напряженные, длинные. Показалась эмульсия… И вот она — нефть! Хрисанфу Мефодьевичу запомнилось точное время, когда это случилось: шесть часов тридцать минут утра.
Момент был, конечно, торжественный. Подводники кидали вверх шапки; не удержался и Савушкин — тоже подбросил свой треух. Все одержимо кричали, обнимались, как бывает только в час наивысшей радости. В свете огней, казавшихся уставшими, как и люди, руки и лица рабочих блестели жирными пятнами нефти. И Хрисанфа Мефодьевича помазали нефтью. По трубе нефтепровода она шла чистая, теплая — настоящая кровь земли.
Наступил день — облачный, светлый. Пора была возвращаться Савушкину. Начальник подводников и все сердечно прощались с ним. Инженер выглядел уже не угрюмым, взъерошенным человеком, а молодцом. И сказал, не гася блеск в своих синих глазах:
— Один француз тонко заметил, что родина у человека там, где проплывают самые прекрасные облака. Стоит взглянуть на это вот небо, и убедишься в справедливости сказанного.
Белые, грудастые облака плыли неторопливо в высоком мартовском небе. Они вызывали в душе Хрисанфа Мефодьевича глубокие чувства к родной земле…
День вообще тогда был полон тепла и света. Все далеко вокруг виделось, все сквозило и ласково дышало первым земным испарением. Проталины еще не проглядывали, но корки сугробов вычернились от вытаявшего на них сора. У старых берез снег приосел, и вот-вот у стволов должны были обозначиться темные ободы. Выглянет скоро земля из-под зимней шубы!
Крепко запомнились те дни Савушкину.
Не забылись ему и другие…
Много позже того, что было с ним на Кудельке, познакомился Савушкин в Кудрине с инженером-нефтяником Ватрушиным из управления разведочного бурения. Ватрушин был чем-то похож на Румянцева. Оба среднего роста, остроносые, сухопарые, только Виктор Владимирович казался замкнутее, но временами и из него, как из Румянцева, прорывалось веселье, искренний смех. Но редко таким можно было видеть Ватрушина: его хозяйство в ту пору устройства на необжитом месте переживало большие трудности. Когда забот полон рот, то тут не до шуток, не до веселья.
Однажды Ватрушин и Савушкин оказались вдвоем в вертолете. Виктор Владимирович летел на Север по своим служебным делам, а Хрисанф Мефодьевич забирался подальше в тайгу, чтобы лучше устроиться и заранее осмотреть угодья, где ему предстояло в очередной раз вести промысел. Пролетали Кудельку, и Савушкин крикнул, склонившись к уху Ватрушина, что он тут когда-то бывал и даже участвовал в прокладке дюкера… Потом заблестело внизу заповедное озеро с круглым огромным зеркалом. И на темной глади его все увидели лебедей. Они явились глазам, как внезапное озарение.
— Чудо! Вы только взгляните! — воскликнул Виктор Владимирович. — У нас на Волге сейчас такое можно увидеть лишь в Астраханском заповеднике!
— Я тут проходил один год, как раз мимо этого озера! — прокричал Савушкин. — Лебеди здесь гнездятся!
Хрисанф Мефодьевич встряхнулся от приятного воспоминания, передернул плечами. Тогда они с тунгусом Кириллом Тагаевым ночевали у этого озера, а чтобы ничем не тревожить лебедей, выбрали место подальше от берега.
— Чуткая птица и самая ранняя! — все восторгался Савушкин лебедями, хотя озеро уж давно скрылось из виду. — Позже всех улетают на юг, а возвращаются — чуть солнышко повернет на весну. Еще метелит, снежит, но лебеди уже набиваются стаями по полыньям, по пропаринам, ждут, когда разольются воды…
— Вы как поэт говорите! — похвалил охотника инженер Ватрушин.
Вертолет шел над землей метров на триста. Расстилалась тайга — до самого горизонта. Лесистые — между болот — острова (по-нарымскому гривы), петлястые узкие речки, стиснутые мшистыми зыбунами, осколки озер и крохотных озерушек. Мнилось, что щедрая чья-то рука расплескала по этой земле злато-серебро, и блещет оно, и сверкает в погожие дни под солнечными лучами.
Лето уже закатилось, и воды почти повсюду пестрели скоплениями уток. На мелких местах, в густой порыжелой траве, жировали кряковые, шилохвость, соксуны. По илистым бережкам елозила чирковая мелкота. Глубоких рыбных озерец держались щеголеватые гоголи и разного вида чернеть. Еще более глубоководных обширных озер — горбоносые турпаны. Глаз человеческий невозможно было насытить всеми теми картинами, красками, узорами. Пестрый цветистый ковер выткала на болотах природа. Затейливо, сочно, дивно! Разнообразные мхи впитали в себя и охру, и сурик, и зелень различных оттенков.
— Вы вот с Волги, а я там никогда не был, — сказал Хрисанф Мефодьевич. — Так где красивее, Виктор Владимирович, у вас или здесь?
— На Волге — свое. На Оби — свое. Одно другого не исключает, не заменяет, — ответил Ватрушин. — К какой земле чувства больше лежит, там и есть глубинная, сокровенная красота.
Савушкин покивал, поулыбался и вновь замолчал.
Душа охотника чуяла, что скоро осень пройдется холодным дыханием по листьям осин и берез, опалит их до звонкой румяности. Но перед тем, как на землю упасть, жар листвы порадует взор человека.
Летели над поймой Оби. Тут была уже своя живописность. Постриглись луга, прибрались, уставились сплошь стогами. С поднебесья стога особенно были похожи на богатырские шлемы. Посмотришь — и впрямь рать несметная и могучая, готовая принять на себя все бури и
