Мистерии (пер. Соколова) - Кнут Гамсун

— Нѣтъ, такъ съ разбѣга я не могу этого сказать.

— Напримѣръ, убійство? — спросила она.

— Да, можетъ быть; я бы, пожалуй, могъ убить эскимоса, содрать съ него кожу и сдѣлать изъ нея бюваръ для васъ.

— Браво! Ха-ха-ха! Ну, а для фрейлейнъ Андресенъ — что могли бы вы сдѣлать? Что-нибудь неслыханно-хорошее?

— Да, можетъ быть, не знаю. Кстати я вѣдь это гдѣ-то читалъ насчетъ эскимоса, не думайте, что это моя собственная выдумка.

Послѣ этого дурачества, безсодержательнаго и безсмысленнаго, оба притихли; словно каждый изъ нихъ размышлялъ о томъ, что другой могъ подразумѣвать подъ этимъ, какая загадка таилась надъ словами, какое значеніе эти слова заключали. На одно мгновеніе всѣ замолчали; но когда тотчасъ послѣ того пришла изъ спальни госпожа Стенерсенъ, только-что вымывшая руки и надушившаяся, Нагель подошелъ къ ней и сдѣлалъ замѣчаніе относительно канарейки, пѣніе которой онъ услышалъ черезъ полуоткрытую дверь въ столовую.

Адьюнктъ тайкомъ взглянулъ на часы.

— Да, было бы вамъ извѣстно, — сказала хозяйка, — но вы не должны уходить, пока не вернется мой мужъ. Строго воспрещается! Дѣлайте что хотите, но только не уходите.

Затѣмъ появился кофе, и общество тотчасъ оживилось. Прокуроръ, спорившій съ юнымъ студентомъ, этотъ толстый человѣкъ, вскочилъ, словно перышко, и въ восторгѣ хлопнулъ въ ладоши; студентъ потеръ себѣ пальцы и сѣлъ за рояль, на которомъ взялъ два-три аккорда.

— Ахъ, да, — послышались восклицанія, — какъ могли мы забытъ, что вы играете! Теперь вы должны продолжатъ во что бы то ни стало!

Студентъ собственно охотно бы поигралъ. Онъ не много знаегъ пьесъ, но, если всѣ непрочь послушать немножко Шопена или вальсъ Ланнера…

Теперь Нагель казался развязнѣе. Онъ горячо аплодировалъ музыкѣ, перекинулся нѣсколькими словами съ судьей, а также съ фрейлейнъ Ольсенъ; но когда Дагни сѣла возлѣ печки, онъ также отошелъ отъ стола и сталъ ходить взадъ и впередъ между окнами. Затѣмъ онъ обратился къ Дагни и сказалъ:

— Не правда ли, когда слышишь подобную музыку, то хочется сѣсть гдѣ-нибудь въ отдаленіи, гдѣ-нибудь въ сосѣдней комнатѣ, съ рукой своей возлюбленнаго въ своей рукѣ и сидѣть тихо, тихо! Я этого не испыталъ, но мнѣ всегда представлялось, что это такъ, такъ отрадно.

— Да, — сказала она, — только не нужно, чтобы было такъ свѣтло, правда? И стулья должны быть низенькіе и мягкіе. Но на дворѣ должно быть темно и долженъ итти сильный дождь.

Онъ кивнулъ головой и взглянулъ на нее. Сегодня она была совершенно необыкновенно хороша. Эти синіе, искристые глаза на ея свѣтломъ лицѣ придавали ей почти странный видъ и хотя зубы ея не были безукоризненно бѣлы, она легко смѣялась, смѣялась даже надъ самыми незначительными вещами; и губы ея также были полны и пунцовы, такъ что тотчасъ обращали на себя вниманіе. Но, пожалуй, самымъ замѣчательнымъ въ ней было то, что каждый разъ, когда она начинала говорить, нѣжный, розовый румянецъ заливалъ ея щеки и тотчасъ исчезалъ снова.

Нагель хотѣлъ что-то сказать, какъ вдругъ госпожа Стенерсенъ воскликнула:

— Ну, вотъ, адьюнктъ-то опять исчезъ. Да, конечно, конечно! Никто не можетъ повліять на этого человѣка, онъ всегда останется вѣренъ себѣ. Я, по крайней мѣрѣ, надѣюсь, что вы, господинъ судья, проститесь прежде, чѣмъ уйдете.

Адьюнктъ ушелъ по черному ходу, ускользнулъ совершенно безшумно, какъ онъ всегда имѣлъ обыкновеніе это дѣлать, утомленный своей шумливостью, блѣдный и сонный, и ужъ больше не вернулся. При этомъ извѣстіи Нагель вдругъ измѣнился въ лицѣ: ему мгновенно пришла идея, что онъ можетъ теперь предложить Дагни проводить ее на обратномъ пути вмѣсто адьюнкта. Онъ тотчасъ сталъ просить ее объ этомъ и глазами и склоненной внизъ головой и наконецъ прибавилъ ко всему этому:

— И я буду такимъ паинькой!

Она засмѣялась и отвѣтила:

— Ну, что же, если вы будете паинькой, я согласна и благодарю васъ.

— Ахъ, да, вотъ увидите, увидите, какъ я хорошо вести себя!

Теперь онъ только дожидался возвращенія доктора, чтобы уйти. Въ ожиданіи этого путешествія съ нею черезъ лѣсъ онъ сталъ еще оживленнѣе, чѣмъ прежде, болталъ о всевозможныхъ предметахъ, смѣшилъ всѣхъ и былъ изысканно любезенъ. Онъ былъ въ такомъ восторгѣ, былъ такъ счастливъ, что обѣщалъ госпожѣ Стенерсенъ осмотрѣть ея садъ и въ качествѣ какъ бы спеціалиста изслѣдовать въ самой основѣ почву тамъ, гдѣ растутъ захирѣвшіе кусты смородины. О, да, онъ доберется до этихъ травяныхъ вшей, и когда онъ заговоритъ ихъ, имъ придется сократиться!

Развѣ онъ умѣетъ ворожитъ?

Да, онъ всюду понатерся немножко. Вотъ, напримѣръ, кольцо, невзрачное желѣзное кольцо, но съ удивительными свойствами. Можно ли подумать это, глядя на него? А между тѣмъ, если онъ потеряетъ это кольцо въ десять часовъ, то до двѣнадцати онъ непремѣнно долженъ снова найти его, иначе съ нимъ произойдетъ какое-нибудь несчастье. Онъ получилъ это кольцо отъ одного старика, грека, купца въ Пиреѣ; онъ оказалъ этому старику одну услугу, а кромѣ того подарилъ ему за кольцо кипу табаку.

Вѣритъ ли онъ этому на самомъ дѣлѣ?

— Да, немножко. Право! Оно однажды исцѣлило его.

По направленію отъ моря донесся собачій лай. Госпожа Стенерсенъ посмотрѣла на часы. Да, это докторъ, она узнала голосъ собаки. Вотъ это хорошо, только-что минула полночь, а онъ уже возвращается. Она позвонила и велѣла еще подать кофе.

— Такъ вотъ какъ? Это, значить, совсѣмъ особенное кольцо, господинъ Нагель? — сказала она. — И вы такъ твердо вѣрите этому?

Довольно твердо; т.-е. у него есть основаніе не очень въ этомъ сомнѣваться. Да и не все ли равно, вѣритъ человѣкъ или нѣтъ, разъ въ глубинѣ души онъ одинаково готовъ склониться и къ тому и въ другому. Кольцо спасло его отъ нервности, быть можетъ, вѣрнѣе, чѣмъ любая микстура.

Госпожа Стенерсенъ посмѣялась минуту, а потомъ стала горячо возражать ему. Нѣтъ, она не можетъ выносить подобныхъ необдуманныхъ безсмыслицъ, она проситъ извиненія, но не можетъ назвать это иначе, какъ необдуманными безсмыслицами, — и она твердо увѣрена, что господинъ Нагель въ данномъ случаѣ не вѣритъ тому, что говоритъ. Если слышишь такія вещи отъ людей образованныхъ, то чего же ожидать отъ простонародья? Къ чему можно притти такимъ путемъ? Въ такомъ случаѣ докторамъ лучше вовсе убираться по добру, по здорову.

Нагель сталъ оправдываться. И то и другое хорошо; все зависитъ отъ воли, отъ вѣры и расположенія паціентовъ. Но докторамъ вовсе нѣтъ надобности устраняться, у нихъ своя область, свои вѣрующіе; у нихъ образованные классы, а образованныхъ людей можно исцѣлятъ микстурами, тогда какъ еретиковъ, простолюдиновъ исцѣляютъ желѣзными кольцами, жжеными человѣческими костями и кладбищенской землей. Развѣ не было примѣровъ, что больные выздоравливали отъ простой воды, когда имъ внушали, что это чудное цѣлебное средство? Сколько опытовъ было произведено между прочимъ, напримѣръ, съ морфинистами! Когда ознакомишься съ подобными замѣчательными фактами, то ужъ не станешь, если только ты не доктринеръ, на всякій случай не станешь раздражать чорта. Какъ же не провозглашать зависимости между вѣрой и врачебнымъ искусствомъ? Впрочемъ онъ вовсе не хочетъ произнести некого впечатлѣнія, какъ будто онъ что-нибудь понимаетъ въ этихъ вещахъ; онъ совсѣмъ не знатокъ и не имѣетъ достаточныхъ свѣдѣній. А главное — онъ въ данную минуту въ такомъ хорошемъ настроеніи, что вовсе не желаетъ портить настроеніе другимъ. Госпожа Стенерсенъ должна великодушно простить его.

Онъ поминутно поглядывалъ на часы и уже застегивалъ пиджачекъ.

Во время этой болтовни появился докторъ. Онъ былъ нервенъ и разстроенъ, кланялся всѣмъ съ принужденною любезностью и благодарилъ за то, что гости еще не разошлись. Ну, да, съ адьюнктомъ ужъ ничего не подѣлаешь и Господь съ нимъ! Остальная же компанія повидимому вся въ сборѣ. Ахъ, что за борьба идетъ на этомъ свѣтѣ!

Затѣмъ онъ началъ по обыкновенію разсказывать свои похожденія. Кислый видъ его проистекаетъ оттого, что паціенты его обманули всѣ его ожиданія; они показали себя идіотами, ослами, онъ бы съ удовольствіемъ обрекъ ихъ на заточеніе. Да ужъ хоть бы этотъ домъ, въ которомъ онъ былъ сейчасъ! Жена больна, отецъ жены боленъ! И вонь во всемъ домѣ невообразимая! Но всѣ прочіе члены семейства краснощекіе, ребятишки прямо здоровенные! Непостижимо, баснословно! Нѣтъ, онъ отказывается это понять. У старика, отца жены, рана вотъ какой величины! И вотъ они зовутъ знахарку, и та остановила кровь, дѣйствительно, остановила; но чѣмъ она ее остановила? Возмутительно, непростительно! Выразить невозможно, какъ это воняло, прямо хоть святыхъ вонъ выноси! и при этомъ, во-первыхъ, въ лучшемъ случаѣ — антоновъ огонь въ ранѣ! Богъ знаетъ, не будетъ ли этого уже сегодня же вечеромъ! Да, слѣдовало бы распространить законъ о преслѣдованіи шарлатанства. слѣдовало бы! да прибрать бы къ рукамъ тѣхъ людей, которые……. Ну, кровь была остановлена. Но вотъ является сынъ, взрослый сынъ, долговязый дѣтина, подцѣпившій себѣ экзему на лицѣ. — Я передъ тѣмъ уже прописалъ ему мази и ясно сказалъ ему: эту желтую мазь втирать на одинъ — одинъ — часъ, а ту, бѣлую, цинковую мазь, на остальные 23 часа. Что же онъ дѣлаетъ? Разумѣется, совершенно наоборотъ: мажетъ бѣлой мазью одинъ часъ, а желтой, которая жжетъ и кусаетъ какъ дьяволъ, втираетъ на весь день и на всю ночь. Такъ поступаетъ онъ цѣлыхъ двѣ недѣли. Но, что всего замѣчательнѣе, это то, что онъ все-таки выздоравливаетъ, этотъ шутъ гороховый, выздоравливаетъ, несмотря на всю свою глупость; выздоравливаетъ! Быкъ, верблюдъ, который отъ всего поправится, разъ онъ, чортъ его дери, къ чему нибудь приспособится! Сегодня является ко мнѣ со своей щекой и со всей своей мордой, на которой не найдешь ни единой морщиночки! Счастье, дурацкое счастье! онъ могъ бы надѣлать себѣ невообразимыхъ штукъ на лицѣ, но ему хоть бы что!… Ну, а матъ этого молодца, хозяйка дома? — Она больна, нервна, обезсилена, шумъ въ ушахъ, отсутствіе аппетита, словомъ — скверно. Ванны! предписываю я. Ванны и обтиранія и обливанія тѣла водою и еще души, чортъ меня побери! Сварите телятины и наѣдайте себѣ хоть немножко мяса на кости, откройте окно и впустите свѣжаго воздуха, выходите гулять и т. д.; но прежде всего ванны и обтиранія и снова ванны; иначе моя медицина не поможетъ. — Ну, на телятину у нея денегъ нѣтъ, это, конечно, возможно; но вотъ она полощется, полощется, смываетъ немножко грязь; ей холодно, она дрожитъ, зубъ на зубъ не попадаетъ отъ этой чистки, но она снова и снова возвращается къ этой вознѣ съ водой. Нѣтъ, она не въ состояніи больше переносить этого омовенія. И что же? Она запасается цѣпочкой, цѣпочкой отъ ревматизма, гальваническій браслетъ или какъ тамъ эта штука называется и навѣшиваетъ ее на себя. Я прошу показать мнѣ: цинковая пластинка, пара крючковъ, пара маленькихъ крючковъ — вотъ и все. Зачѣмъ, чортъ возьми, вы это употребляете? Да, это немножко помогло ей, право помогло, облегчило головную боль, опять согрѣло ее. Очень это вѣроятно, нечего сказать: крючки и цинковая пластинка принесли ей облегченіе! Ну, что дѣлать съ такими людьми? Я бы могъ поплевать на щепочку и подать ей; это принесло бы точно такую же пользу; а поди-ка, скажи ей кто-нибудь это: бросьте это, иначе я ничего больше для васъ не сдѣлаю, я не притронусь къ вамъ больше! И что же, вы думаете, она сдѣлала? — Она не разсталась со своими пластинками, а мнѣ предоставила удалиться! О Боже! Нѣтъ, не стоитъ быть врачомъ, лучше быть ученымъ медикомъ….