История Манон Леско и кавалера де Грие - Антуан Франсуа Прево

Поэтому, первые недели я думал только о том, чтоб приятно пользоваться моим положением; требования чести, а равно остаток опасения со стороны полиции, заставляли меня откладывать со дня на день возобновление союза с обществом Трансильванской гостиницы; я ограничивался игрою в некоторых менее опозоренных обществах, где благосклонность удачи избавляла меня от, унижения прибегав к плутням. Я проводил в городе; часть послеобеденного времени и возвращался к ужину в Шальо, часто в сопровождении г. де-Т., чья дружба к нам возроптала с каждым днем. Манон нашла средство от скуки. Она сблизилась с несколькими соседками, которых весна заманила в деревню. Прогулки и другие удовольствия, свойственные их полу, были предметом их занятий. Игра в карты, причем они определили пределы, проигрыша, доставляла средства на наем кареты. Они ездили на прогулки в Булонский лес, и возвращаясь вечером, я замечал, что Манон все хорошеет, становится довольнее и страстнее.

Тем не менее, находили тучки, которые, по-видимому, грозили прочности нашего счастья. Но они бесследно разошлись, и игривая резвость Манон придала развязке такой комический оттенок, что мне доселе сладостно воспоминание, говорящее мне о ее нежности и прелести ее ума.

Единственный лакей, бывший у нас в услужении, однажды отвел меня в сторону и с великим смущением сказал мне, что имеет мне сообщить по секрету нечто важное. Я сказал ему, чтоб он говорил смелее. После нескольких обиняков, он дал мне понять, что незнакомый важный господин, по-видимому, сильно влюбился в m-lle Манон. Волнение крови отразилось у меня во всех жилах.

– А она в него, – спросил я его более резко, чем того, ради разъяснения дела, требовало благоразумие. Моя вспышка испугала его.

Он, с встревоженным лицом, отвечал мне, что его проницательность не заходила так далеко; но что заметив, несколько дней тому, что этот незнакомец прилежно посещает Булонский лес, выходит из кареты и гуляя по боковым аллеям, по-видимому, ищет случая, чтобы увидеть или встретиться с барышней, он надумался несколько сблизиться с его людьми, чтоб разузнать, как зовут их барина; что они его именуют итальянским князем и сами подозревают, что у него завязалась какая-нибудь интрижка. И дрожа он добавил, что не мог, собрать других сведений потому что в это время князь вышел из лесу без церемонии подошел к нему и спросил как его зовут; затем, точно догадавшись, что он, у нас в услужении, поздравил его с тем, что он, находится при прелестнейшей в свете особе.

Я нетерпеливо ждал продолжения рассказа. Он заключил, его робкими извинениями, которые я приписал, моей неблагоразумной вспыльчивости. Напрасно я настаивал, чтоб он говорил все без утайки. Он уверял, что больше ничего не знает; что все, что он рассказал мне, случилось вчера, и он с тех пор не видел людей князя. Я поощрил его не только похвалой, но и достаточным вознаграждением, и не выказывая перед ним ни малейшего недоверия к Манон, более спокойным тоном приказал ему следить за всеми происками незнакомца.

В сущности, его страх поверг меня в жестокие сомнения. Он мог заставить его скрыть часть истины. Впрочем, после некоторого размышления, я оправился от тревоги и даже раскаивался, что поддался такой слабости. Нельзя же мне было вменить Манон в преступление то, что в нее влюбляются.

Выло много причин предполагать, что она не знает о своей победе, и что за жизнь пришлось бы ей вести, если б я был способен с такой лёгкостью допускать ревность в мое сердце? На следующий день я отправился в Париж, не имея иного намерения, как при помощи большой игры ускорить свое благосостояние, дабы получить возможность, при первом, же тревожном признаке, переехать из Шальо.

Вечером я не узнал ничего вредного для моего спокойствия. Незнакомец снова появлялся в Булонском лесу и, благодаря тому, что произошло накануне, счел себя в праве подойти к моему наперснику и говорить с ним о своей любви, но в таких выражениях, которые не давали ни малейшей возможности предположить, будто ото делается с ведома Манон. Он расспрашивал его на счет тысячи подробностей. Наконец, он пытался переманить его на свою сторону, делая значительные обещания, и, вынув письмо, которое было приготовлено заранее, он безуспешно предлагал ему несколько луидоров за передачу его барыне.

Два дня прошло без дальнейших приключений. Третий оказался более бурным. Воротясь довольно поздно из города, я узнал, что Манон, во время прогулки, не на долго отходила от своих подруг, и что незнакомец, следовавший за нею в недалеком расстоянии, подошел к ней по сделанному ею знаку, и она передала ему письмо, которое тот и взял с радостным порывом. Он мог его выразить только тем, что любовно поцеловал письмо, потому что она тотчас же отошла, Но затем весь день она, казалось, была необыкновенно весела и, воротясь домой, осталась в том же расположении духа. Понятно, я вздрагивал при всяком слове.

– И ты уверен, что не обманулся? – спросил я печально моего слугу.

Он призвал небо в свидетели своей правдивости.

Не знаю, до чего бы довели меня сердечные мучения, если б Манон, услышав, что я воротился, не вышла ко мне на встречу с нетерпеливым лицом и жалобой на мою медленность. Она не дождалась моего ответа и осыпала меня ласками; и, оставшись со мной наедине, с живостью стала упрекать меня за то, что нынче я стал возвращаться так поздно. Я молчал, и она могла продолжать свою речь сказала, что вот уже три недели, как я не пробыл с нею ни одного дня целиком; что она не в силах сносить таких долгих отсутствий; что она просит меня оставаться, хотя изредка, на целый день, и что завтра же она желает видеть меня возле себя с утра до вечера.

Не сомневайтесь, я останусь, – отвечал я ей несколько резко.

Она не обратила особого внимания на мое огорчение и в порыве радости, которая мне показалась следствием особого оживления, стала с тысячами забавных подробностей описывать мне, как она провела день.

Странная девушка! – говорил я про себя, – чего же ждать мне после этой прелюдии?

Мне вспомнились обстоятельства нашей первой разлуки. Впрочем, мне верилось, что в глубине ее радости и ласк я усматриваю некоторую правдивость, которая согласуется с их наружным выражением.

Мне не трудно было отбросить печаль, которой я не мог перебороть во время ужина, по случаю сделанного мною проигрыша, за что я пенял на себя. Я считал весьма благоприятным для себя обстоятельством, что она сама подала мне мысль остаться завтра в Шальо. Я таким образом выигрывал время для обсуждения дела. Мое присутствие устраняло всякое опасение за завтрашний день; и хотя я ничего не замечу, чтобы заставило меня излить злобу по случаю сделанных открытий, я все же решил через день переехать в город, в такой квартал, где мне не пришлось бы вступать в столкновения с князьями. Такое решение дозволило мне провести ночь спокойнее, но оно не избавило меня от огорчения, что я принуждена опасаться новой измены.

Когда я проснулся, Манон объявила мне, что хотя мы и проведем день дома, но она не желает, чтоб я ходил растрепанным, и хочет сама своими руками убрать мне волосы. Она нередко забавлялась этим. Но на этот раз она занялась этим тщательнее, чем когда либо. Для ее удовольствия, я принужден был усесться перед ее туалетом и терпеливо выносить все, что она ни придумывала для моего украшения. Во время прически, она часто заставляла меня поворачиваться к себе лицом; и тогда, опершись руками о мои плечи, начинала смотреть на меня с жадным любопытством. Затем, выразив свое удовольствие поцелуем, другим, она вновь заставляла меня сесть по-прежнему и продолжала свою работу.

Эти шутки тянулись до самого обеда. То, что ее занимало, казалось мне естественным, и в ее веселости не было и намека на искусственность: я не мог согласовать предположения черной измены со столь несомненными признаками; меня подмывало несколько раз открыться ей и освободиться от тяжести, которая начинала уже давить мне сердце. Но я льстил себя ежеминутно надеждой, что она сама все откроет, и уже заранее предчувствовал сладостный триумф.

Мы перешли в ее комнату. Она начала убирать мне волосы, и я угодливо повиновался всем ее требованиям, как доложили, что князь Н. просит ее видеть. При этом имени я вспыхнул.

Кто? какой князь? – вскрикнул я, отталкивая ее. Она не отвечала на мои вопросы.

Просите, – холодно сказала она лакею, и, обернувшись ко мне: – Милый мой, я обожаю тебя, продолжала она, чарующим голосом, – прошу у тебя минутку терпения; я тебя зато буду любить в тысячу раз больше, и ты будешь благодарен мне всю жизнь.

Негодование и удивление препятствовали мне выговорить слово. Она настоятельно повторяла свою просьбу, а я искал выражений, чтоб с презрением отвергнуть ее. Но послышалось, как отворилась дверь из прихожей; она захватила в кулак мои волосы, распустившиеся у меня по плечам, а в другую руку взяла свое туалетное зеркало; она собрала все силы, чтоб протащить меня в таком виде; до дверей, и, толкнув их коленом, она представила остановившемуся по причине шума посреди комнаты незнакомцу зрелище, вероятно немало его поразившее. Я увидел человека весьма хорошо одетого и весьма дурного с лица.