Звездный человек - Александр Полещук

— Знаете что? — сказал неожиданно Коля. — Знаете что? Возьмите меня для опыта! Да, меня… Я это съем. — Он указал на зеленые таблетки. — А через год, если я не буду меняться, вы все убедитесь…

— А это идея, — сказал кто-то. — Но только опасно…

— Нет, нет, — торопливо заговорил Коля. — Я очень быстро меняюсь. Вы только подумайте, прошлый год я был на четыре сантиметра ниже…

— Год ждать, — проговорил Дмитрий Дмитриевич. — И потом, ты же хотел, кажется, еще вырасти?

— Не нужно мне больше расти, — сказал Коля, — если не нужно расти, то я и не буду расти… — Он протянул руку, взял одну из таблеток и, прежде чем кому-нибудь пришло в голову его остановить, отправил ее в рот. У него мгновенно закружилась голова, зеленая пена выступила на губах.

— Воды! Скорее воды! — закричали за столом. Дмитрий Дмитриевич ринулся на кухню, где ему набрали прямо из крана стакан теплой воды, и побежал назад. Коля лежал на сдвинутых стульях, зрачки в его глазах дрожали у переносицы. Все стояли притихшие, испуганные…

— Что там? Что там случилось? — спрашивали за соседними столиками.

— От духоты, наверно?

Коля медленно стал приходить в себя. Его запястье крепко стиснул Человек, и по его сосредоточенному лицу было видно, что он считает пульс…

Через несколько минут Коля поднялся. Сотрудники заторопились на ученый совет. Колин поступок произвел на них впечатление. Все притихли, каждый углубился в свои мысли. Коля собрал оставшиеся зеленые конусы с тарелочки, задумчиво на них посмотрел и сунул в карман куртки…

КОНЕЦ КАРЬЕРЫ ПШЕНИЧНОГО

Совет еще не начался. Наталья Степановна возилась с высоким черным креслом, стараясь подвинуть его поближе к столу президиума. Пшеничный торопливо отдавал какие-то приказания.

— Что произошло? — спросил Андрей Петрович. — Что случилось?

— Ах, Андрей Петрович, — бросилась к нему Наталья Степановна, — вы уж оставьте ваши колкости, резкости, только на сегодня оставьте! Ужас какой, какой ужас!

— Но все-таки в чем дело?

— Старик едет! Наш… академик Коршунов. Вот что! Нам сейчас позвонили, что он никаких врачей слушать не хочет, ему подали машину, и он к нам едет… Он, оказывается, прочел повестку, а там про это бессмертие. Он прочел и заволновался, говорит: «Что бы там ни говорили, а этого я пропустить не могу: я, кажется, у них все-таки директор»…

Пшеничный вошел в зал, быстро прошел к своему столу.

— Рассаживайтесь, товарищи, скорее рассаживайтесь, нам нужно срочно, совершенно срочно принять выработанную нами резолюцию…

— Как так? — тихо сказал Андрей Петрович и смутился.

— Продолжайте, — потребовал Пшеничный, устремив на Андрея Петровича пронизывающий взгляд.

— И скажу. — В голове Андрея Петровича, где-то пол лобной костью, разлилась боль, заныл глаз. Эта боль посещала его в минуты волнения с детства, и сейчас он ей обрадовался и еще больше испугался. — И скажу! Все скажу… — Потом, потом! — замахал руками Пшеничный.

В зал мелкими медленными шагами входил маленький высохший старичок. Его белая как лунь голова непрерывно кивала. «Старика» подвели к креслу и усадили.

— Наталья Степановна, — вполголоса сказал Пшеничный, — вот вам ключ, там у меня в столе коробочка с его леденцами лежит…

— Не беспокойтесь, — дребезжащим голосом сказал «Старик», — не нужно беспокоиться.

Леденцы были принесены на голубом стеклянном подносе от графина с водой.

— Прошу вас, продолжайте совет, — сказал «Старик».

— Я прошу слова, — сказал Андрей Петрович и подчинялся.

— Совет принял следующее решение, — не обращая внимания на Андрея Петровича, сказал Пшеничный. — Мы отвергаем предложение группы авторов. Нам, товарищи, не нужно это бессмертие, которое…

— У вас же просят слова, — едва слышно сказал «Старик», и Пшеничный, не окончив фразу, нервно пододвинул «Старику» поднос с горкой леденцов и запинаясь сказал:

— Кушайте, пожалуйста, кушайте…

— Я, — сказал «Старик», — очень заинтересовался первым вопросом повестки дня… Наконец-то, наконец-то в поле зрения нашего института попадают действительно большие, можно сказать, грандиозные вопросы. — «Старик» замолчал, пососал леденец и твердо указал на Андрея Петровича сморщенной рукой. — Даю вам слово, уважаемый, даю.

— Нам принесли интересную мысль, и все не так просто, как изображает здесь Павел Александрович. Давайте разберем эту мысль по существу… Пусть она неверна, но за одну только необычность ее нельзя отклонять! Я уверен, что, если бы принести проект охотничьего ружья пещерным людям, они подняли бы его на смех…

— Согласен, хе-хе-хе, — засмеялся «Старик», отправляя в рот очередной леденец. — Пещерные люди ужасно смеялись бы, ужасно…

— Мы не должны отвлекаться, не должны. — Пшеничный звонко постукивал карандашом по подносу с леденцами. — Не должны… Почему вы, — обратился он к Коле, — тянете руку вверх? Вы просите слова?

— Да, — сказал Коля, — прошу.

— Дайте ему слово, дайте, мы хотим выслушать авторов! — зашумели сотрудники.

— Говорите, — выдавил из себя Пшеничный.

— Мы ничего плохого не хотим, мы просто хотим, чтобы все люди были бессмертными, всегда сильными, всегда молодыми. Так много нужно сделать… Мы хотим, чтобы весь мир стал другим, лучшим… Вот эти таблетки, — Коля раскрыл ладонь: на ней лежали полурастаявшие от человеческого тепла зеленые конусы, — вот они. Человек говорит, что одной таблетки хватит на всю жизнь, навсегда. Вот… — Коля подошел к столу президиума и положил на поднос один из конусов.

— Мы благодарим вас за ваше содержательное выступление, — едва приметно улыбнулся Пшеничный. — Для вашего возраста очень, очень дельно… Мы объективные люди и во избежание кривотолков попросим выступить первого автора… — Директор посмотрел в повестку. — Человека… Здесь, простите, не опечатка? Может быть, Человекова?

Человек вскочил на ноги и заговорил; заговорил негромко, опустив голову. Все повернулись к нему с любопытством. Его голос, нарастая в силе, казалось, шел со всех сторон; было похоже, что заговорили столы и стулья, тонко зазвенело, запело стекло в окне. Сотрудники переглянулись — в шуме столовой они не обратили внимания на его голос.

— В мире, откуда я, в моем мире такие заседания, записанные в ампулах, хранятся в специальных музеях, их изучают, показывают детям, как вы изучаете наконечники каменных стрел. — Человек расстегнул ворот гимнастерки; теперь его голос гремел, как могучий поток, как лавина камней. — Я хочу, чтобы вы жили вечно! Мне говорил Коля, что вы стараетесь не думать о смерти, что здесь ничем не поможешь, что всегда так было и так будет… Но разве вы всегда умели стрелять и печатать книги, строить дома и рыть шахты? Что было бы с вами, если бы все люди говорили так, как вы? «Не было, но будет!» Потому что вы сами этого хотите, потому что этого хочу и я, мне это нужно. А вам я сокращу на пять веков путь исканий, потерь и заблуждений, каждому из вас и всем вместе…

— Вы сказали, что в мире, откуда вы? — Павел Александрович поискал глазами начальника отдела кадров, и тот, выбравшись из дальнего угла и спотыкаясь о ноги сидящих на клеенчатом диване, остановился в дверях. — Да, да, я не ослышался! Вы сказали о мире, откуда вы пришли! А откуда вы пришли? Откуда вы явились? Кто вы? Иностранец? Англичанин? Француз? Или, может быть, вы бедуин? — последнее слово Пшеничный произнес с каким-то особенным оттенком. Он сам, стесняясь кого-нибудь спросить, пересмотрел массу географических карт в поисках страны бедуинов, которая, естественно, должна была называться «Бедуиния», и, не обнаружив ее на карте, взял эту национальность под сомнение. — И потом, раз вы из другого мира, может быть, там разбираемое изобретение давно уже известно? Прекратите, Дмитрии Дмитриевич, жестикуляцию!

— Да, в моем мире это всем известно. У нас все живут столько, сколько хотят…

— Так вы не являетесь истинным автором изобретения?! Ваш паспорт! — резко сказал Пшеничный.

— У него… — начал было объяснять Дмитрий Дмитриевич.

Но Пшеничный отмахнулся:

— Не с вами, не с вами разговаривают! Как его пропустили в институт?

— Его вписали в мой пропуск, — сказал Коля. — У него нет паспорта.

— Вообще нет паспорта? Это очень интересно… — Пшеничный кивнул начальнику отдела кадров, и тот быстро выбежал в коридор. — Вы забыли, Дмитрий Дмитриевич, забыли, что авторские свидетельства выдаются только гражданам Советского Союза, что иностранцу выдается патент, а патенты мы не обсуждаем.

— Не вижу разницы, — сказал Дмитрий Дмитриевич, — не вижу!

— Нет, это ужасно, — сказал Пшеничный, — ужасно! Мы делились своими высококвалифицированными заключениями черт знает с кем! Это моя оплошность, моя вина, я объявляю выговор начальнику отдела кадров. Вам, товарищ Михантьев, тоже выговор, третий по счету, если мне не изменяет память. Я должен быть требовательным к себе, должен! Совет окончен! Решения мы не примем!