Электрический остров - Николай Асанов

— Во всяком случае, присутствовала! — засмеялся Андрей.

— А больше от жены ничего и не требуется! — оживленно подхватил Улыбышев. — Она должна скрашивать нашу мужскую жизнь именно своим при­сутствием! Я, к сожалению, так одинок…

— Этого легко избежать, — насмешливо заметила Нина. — Стоит лишь жениться.

— Было, — меланхолически ответил Улыбышев, принимая из рук ее чашку чая.— Не вышло.

Орленов уже слышал, что Улыбышев был женат на актрисе, что жена ушла от него через год. С тех пор он жил холостяком. Нине Андрей этих подробностей не рассказывал. Однако она, очевидно, уже разузнала о них, так как довольно бесцеремонно сказала:

— Надо было выбрать такую жену, которая по­стоянно находилась бы под вашим крылышком. Вот так, например, как сделал Андрей. Представляю, что это была бы за жизнь, если бы я работала в театре.

— А что, ревнует? — насмешливо спросил Улы­бышев.

Его не задела бесцеремонность Нины. Он сидел плотно, с охотой брал печенье, говорил свободно. Он так привык чувствовать себя большой персоной, что и в гостях держался, как хозяин.

— Пытается, — засмеялась Нина, — но я не даю повода. Поэтому Андрей особенно злится! Мужчине, как мне кажется, даже приятно ревновать. Этим спо­собом он проверяет привлекательность жены.

— Довольно острый способ проверки, — Улыбы­шев засмеялся и расплескал чай из стакана. — Вы не находите, Андрей Игнатьевич?

— Да, вроде пропуска тока высокого напряжения без достаточной изоляции, — поддержал их веселье Андрей. — Но я стараюсь не показывать своей рев­ности.

— Аккумулируете для будущего взрыва? — про­должая смеяться, спросил Улыбышев.

— Скорее всего, он переводит ее в работу, — пожа­ловалась Нина. — Поверите ли, с того дня, как орга­низовал свою лабораторию, я вижу его только ночью.

— Ночью ты не видишь, я прихожу, когда ты спишь.

Ему было неловко от той бесцеремонности, с ка­кой Нина заговорила о личной жизни Улыбышева, и оттого, что разговор этот перекинулся на их интимную жизнь. Он совсем не хотел показывать ее кому бы то ни было. И зачем Нина говорит, будто он ревнив? Для придания интереса своей особе? Так она и без этого уже владеет воображением Улыбышева. Нельзя не за­метить взглядов, которые Улыбышев бросает на нее. В ней нет классической, как бы застывшей в камне, красоты Марины Чередниченко, она живая, теплая, яркая, ее хочется прижать к себе… Но если это по­нятно Андрею, то не владеет ли такое же чувство и Улыбышевым? И ревность, которой он никогда не знал, которая впервые появилась у него вместе с вме­шательством в их жизнь Бориса Михайловича, вдруг по-настоящему рванула его сердце. Он почувствовал, что бледнеет, и торопливо склонил лицо над бума­гами, лежавшими рядом с его стаканом.

— Э, я вижу, вы доклад из рук не выпускаете, — сказал Улыбышев. Он, как всегда, первый почувство­вал неловкость. — Как вы находите нашу работу в це­лом? Боюсь, что в ней не хватает системы. Беремся за множество проблем и не все доводим до конца.

— Трудно оказать, что является концом в научной работе, — неопределенно ответил Орленов. Он уже справился с волнением, и буквы на заглавном ли­сте доклада перестали извиваться и плясать в его глазах. — Вот, например, ловушки для насеко­мых… — он заговорил об одной из работ лаборато­рии частных проблем.

Молодые исследователи из этой лаборатории при­несли ему любопытные чертежи электроловушки для насекомых-вредителей. Электрический маяк в саду притягивает насекомых на свет. Они слетаются мас­сами и попадают в воздушный поток, создаваемый вентилятором всасывающего действия. Под вентиля­тором находится коллектор — простой мешок. В него насекомые и попадают. Судя по цифрам, за ночь в ло­вушку попадало один-два килограмма насекомых, что в переводе на особи составляет миллионы крылатых тварей.

— А какой вопрос вызывают ловушки? — живо спросил Улыбышев.

Андрей понял, что он все-таки боится, как бы до­кладчик не выскочил из-под его власти и не пустился критиковать работу филиала.

— Вопросов несколько. Например, как добиться отбора насекомых? Ведь вместе с вредителями в нее, очевидно, попадают и полезные насекомые? Или та­кой вопрос: ловушка действует только ночью, а как быть с дневными вредителями? А каков радиус дей­ствия светоловушки? Я понимаю, лов рыбы на свет, например, всегда и во всех условиях достигает своей цели, рыба не делится на вредную и полезную, она де­лится на съедобную и несъедобную. И можно при раз­боре рыбы перед разделкой отобрать несъедобных рыб и сбросить случайно попавшую молодь ценных рыб обратно в море. А как вы разберете полезное и вредное в содержимом мешка?

— Ну, они проводили опыты с окрашиванием на­секомых радиевыми красками, — недовольным голо­сом сказал Улыбышев.

— О чем вы спорите? — перебила Нина. — Мне эти ловушки ужасно понравились! Я смотрела, как при рентгеновском облучении эти подкрашенные насеко­мые светятся. Шура Муратова рассказывала, что од­ной ловушки достаточно для пяти гектаров сада, Чудная картина, когда эти меченые насекомые проходят перед экраном!

— Увы, речь идет не об эстетическом эффекте, а о практическом, — вздохнул Улыбышев.

— Ну, Андрей, если уж тебе так хочется переспо­рить Бориса Михайловича, так, пожалуйста, выбрось эти ловушки из своей лекции!

— Протестую! — наигранно-трагическим голосом сказал Улыбышев. — Этак он выбросит трактор, эле­ктрификацию животноводства, электрификацию рас­тениеводства и прочтет лекцию о токах высокой час­тоты да о ловле рыбы при помощи света! — Он засме­ялся.— Я предлагаю другой выход: рассказать о светоловушках без выводов, просто как об одной из новинок.

— Правильно! — поддержала Нина.

— Сдаюсь!— Андрей поднял руки. — Ну что же, поехали?

Улыбышев шумно поднялся. Нина пошла переме­нить платье. Ожидая ее, мужчины вышли на террасу и закурили. Табачный дым не заглушал запаха садо­вых цветов и лип. Андрей подумал о том, как внут­реннее беспокойство мешает людям ценить природу. Казалось бы, что нужно ему? Работа интересна, при­рода богата, а ему кажется, что день тускл, а сад пред­ставляет из себя род казармы, куда согнали молодень­кие деревца и поставили по ранжиру вопреки природе.

Улыбышев глядел на сад по-иному, с удоволь­ствием. Однако и он не был спокоен. И это сказалось в его словах:

— Я думаю, Андрей Игнатьевич, критический раз­бор нашей работы мы проделаем у себя на Ученом со­вете, а в обзоре вы просто расскажете о работах, ко­торыми филиал занимается… Критика, знаете ли, легка, а искусство трудно…

В голосе его опять звучала некоторая искатель­ность. Андрей не стал протестовать.

Вышла Нина. На ней был строгий костюм. И лицо ее, в полном соответствии с костюмом, приобрело важ­ное выражение. Андрей улыбнулся, представив, как она будет гордиться, если он найдет удачные слова, и как заволнуется, едва он собьется, Ему стало спокойнее. Он с признательностью посмотрел на нее и ти­хонько погладил руку.

Когда они подошли к машине, из соседнего дома показалась Марина Чередниченко. На ней было луково-зеленое платье из плотной материи с путаным узо­ром, падавшее прямыми складками почти до земли. Этот цвет необыкновенно шел к ее глазам и пышной короне волос.

— А я вас ищу! — обратилась она к Улыбышеву, здороваясь со всеми свободным жестом. — Надеюсь, вы захватите меня? Очень интересно послушать Орле­нова. Но какой характер! — продолжила она, обра­щаясь к Нине и Улыбышеву: — Прыгает, как тигр, прямо в середину загона. А вдруг мы все обидимся и растерзаем вас? — она повернулась к Андрею.

Казалось, что ее красота шла впереди нее, осво­бождая ей дорогу. Орленов впервые подумал о том, что эта вызывающая и в то же время холодная пре­лесть опасна для нее самой. Ну кто рискнет заговорить с ней о любви? Каждому покажется, что он слишком мелок для ее величия. Он усмехнулся своей мысли.

Улыбышев и Марина сели впереди.

Город медленно расступался перед машиной, но сейчас он был для Орленовых интереснее, так как они сами стали местными жителями.

Этот старый русский город являл собой смешение различных эпох. Как геологи судят по разрезу зем­ного пласта о возрасте и происхождении пород, из которых пласт сложен, так историк может по откры­вающейся перед ним панораме города проследить по­следовательность его развития и раскрыть его про­шлое. Ни Орленов, ни Нина не были историками, но и они почувствовали тяжелую поступь веков, оставив­ших свои следы в архитектуре Верхнереченска. Даже Улыбышев, которому, казалось бы, город давно стал привычен, не удержался от сентенции:

— Кто-то сказал, что архитектура — это окаме­невшая музыка! Вы не находите?

— Я бы скорее назвал ее окаменевшей историей,— ответил Орленов. Он до сих пор не мог привыкнуть к манере Улыбышева выражать свое отношение к событиям и явлениям с помощью чужих слов. А раз­дражающая красивость улыбышевских афоризмов не­вольно влекла в ответ такие же манерные фразы.