Завтра ветер переменится - Стефания Бертола

– Слушай, пап… Может, попробуешь уговорить маму оставить эту затею с квартирой Галанти? Я ужасно боюсь, как бы чего не вышло…

Папа смотрит на меня как спортсмен, который каждый год надеется взять первое место и каждый раз остается ни с чем.

– Не бойся, пуговка. Смелости у твоей мамы сантиметров на восемьдесят. Даже до метра не дотягивает, а чтобы тягаться с типами из Luxury Home, нужно как минимум метра полтора.

Какое счастье! В знак благодарности я отправляюсь в бар напротив и беру кофе и булочки для него и для Карлы. За это время клиентка наконец-то определяется с выбором и уходит. Отец и Карла пьют кофе и обсуждают обувь. Карла работала в магазине еще до моего рождения, и, похоже, ни о чем, кроме обуви, они с отцом в жизни не говорили.

На обед у меня готовый кускус фирмы Knorr, одно из моих любимых блюд. Я поглядываю на сияющие кеды, стоящие четко в центре обеденного стола. Я смотрю на них с благоговением, размышляя, что бы сказала о них Сара-термоядерщица или Антония с гостиницей в горах. Внезапно раздается звонок в дверь.

Это что, Федерико вернулся? Или мама притащила клиента, не сказав ни слова? Или тетя Розальба пришла осмотреться, прежде чем заказывать декорации?

Я открываю дверь и вижу перед собой женщину с ребенком.

– Здравствуйте, – говорит она, – я жена Дамиано.

12.

Редкая возможность

– Но… Может, для начала стоило бы…

Уже минут двадцать я мямлю что-то в этом роде, но никак не могу поколебать решимость Роберты, которая, конечно, приходится Дамиано бывшей женой. Она хрупкая, невысокого роста, с милым лицом и темным каре. Волосы у нее как у китаянок – прямые и тяжелые, такие всегда хорошо лежат. Одета Роберта странно, как будто похитила одежду из чужого шкафа, причем сделала это с закрытыми глазами: на ней парка на три размера больше, зеленые вельветовые брюки, в целом довольно симпатичные, но совершенно не сочетающиеся с сидящим в облипку полосатым желто-оранжевым свитером, из-под которого торчит просторная розовая рубашка. Даже Агата такого себе не позволяет.

– Мария Соаве сказала, что ты чудесно ладишь с детьми. Именно так. Хотя бы до завтра возьми его, а? Ты меня просто спасешь. Иначе просто не представляю, что мне делать. – И тут она внезапно повышает голос, словно пытаясь изобразить вопль вакханки. – С кем мне его оставить?!!

К счастью, Родольфо – а речь идет именно о нем – уже удалился в свою комнату (которая на данный момент моя), открыл свою половину шкафа и воссоединился со своими игрушками. Когда он вошел, за плечами у него был крошечный рюкзачок. Родольфо сбросил его на пол и, не говоря ни слова, посмотрел на меня точно собака, выброшенная посреди проезжей части.

– Прости, Роберта. Послушай меня внимательно. Подумай хорошенько, не можешь ли ты оставить его с кем-то еще.

– Нет! У меня никого нет, мы одни на целом свете!

– Неправда! – парирую я. Сама того не желая, я перехожу на тон, каким говорила со мной сестра Бертилла на занятиях по катехизису. – Ты говорила, что у него две бабушки. Целых две, Роберта!

– Но моя мама живет в Шикли, под Рагузой! Что мне делать? Не отправлять же бедного ребенка в такую даль?

– А мать Дамиано где живет?

– Недалеко от Асти. Но она не в счет. Она меня ненавидит. К тому же она ужасный человек: она охотится! С ружьем! На фазанов!

На это мне нечего возразить. Я никогда не слышала о бабушках, которые охотятся на фазанов.

– Ну уж на пару дней можно отвлечься от охоты и заняться внуком. Наверняка она будет только рада.

– Да она лучше себя пристрелит вместо фазана, чем согласится мне помочь.

– Мне кажется, ты драматизируешь.

– Такова жизнь, я тут ни при чем. Слушай, у меня здесь никого нет. У Родольфо тоже. Мы одни! Я думала, что Мария Соаве в Турине, а она, оказывается, в Брюсселе.

– Надо было заранее с ней созвониться.

Роберта молчит. Ее плечи вздрагивают, и она разражается рыданиями.

Вот что мне удалось понять из ее всхлипов. Роберта Ди Лео и ее сын, Родольфо Галанти, проживают в Палермо, на Сицилии. Там Роберта работает реставратором – уже три года, с тех самых пор, как рассталась с Дамиано, с которым прожила не слишком долго. Их брак родился из недопонимания: Роберта думала, что Дамиано романтик, он же думал, что у нее в голове есть хоть капля здравого смысла. Как оказалось, оба они ошибались. Когда страсть немного улеглась, а радость по поводу появления ее плода, то есть Родольфо, поутихла, их уже ничего не связывало. Мало того, Роберта поняла, что ее непреодолимо тянет к Ренато, с которым она встречалась в старших классах. Но, к сожалению, Ренато тоже сошел с дистанции. Я не особо поняла, что именно там случилось, но в этом была замешана какая-то девица, которая держала булочную. Родители Роберты проживают в двухстах пятидесяти восьми километрах от Палермо. Не так уж далеко, но, похоже, им не слишком нравится путешествовать.

Несколько дней назад Роберте предложили интересную работу: отреставрировать старинную мебель на какой-то вилле в Монферрато. Хозяин виллы уже обращался к Роберте, когда она жила в Турине, и потому был уверен, что для такого непростого дела ему нужна именно она.

План Роберты был прост, но проверку реальностью не прошел. Она собиралась приехать в Турин, оставить ребенка Дамиано, отправиться в Монферрато, получить работу, снять квартиру и забрать Родольфо.

Она что, не знала, что Дамиано в Таллине?

Нет, не знала. После новогодних праздников они не созванивались, и он ей ничего не сказал.

– Он ничего мне не рассказывает. И я ему тоже. Когда он звонит, то сразу просит позвать Родольфо. Может, он и говорил ему, что уезжает, но что может понять ребенок? Но Дамиано хотя бы честный: алименты платит, Родольфо навещает или берет к себе. Вот на Рождество на неделю забрал.

– То, что вы друг с другом не общаетесь, – это понятно, но позвонить ему перед отъездом можно было…

– Я очень быстро собиралась, да и выбора у меня не было. Я не могла оставить Родольфо в Палермо. Неизвестно же, когда вернусь. Вдруг работа затянется? Это такая редкая возможность. Когда еще будет такой шанс? Я же не могу жертвовать всем только потому, что у меня есть ребенок!!!

Я поняла, что так уж Роберта устроена: на середине фразы она резко меняет тон, переходя к греческой трагедии.

В