Кто услышит коноплянку - Виктор Лихачев

- Человек он и впрямь хороший. И проповеди душевные говорит. А что бродяги к нему ходят, может, и впрямь бабы брешут.

Они еще о чем-то говорили, но Киреев уже засыпал. Увидев это, разбрелись по своим уголкам и хозяева. Ему, гостю, выделили кровать, на которой никто не спал. Иван вообще не стал раздеваться и лег на печке, на сундук, освобожденный теткой Анюткой, отправилась ее младшая сестра. Со стен на Киреева смотрели фотографии молодых Ивана, Елены, Анны. Запел свою ночную песенку сверчок. Тикали ходики - эти часы были старше Киреева, но ходили так же справно, как много лет назад. Все как в далеком беззаботном детстве, не хватает только звуков гармошки за окном и звонких девичьих голосов. Но не хватает не только этого. Тогда, в детстве, юный Миша был уверен, что каждый следующий день будет лучше предыдущего. А потому хотел, чтобы скорее наступило завтра. Сегодня он желал обратного. Чтобы не кончался этот вечер, чтобы подольше тянулось каждое его мгновение. Теперь он хорошо знал: завтрашнего дня может и не быть. Для него, тетки Анютки, тетки Лены... Сегодня в церкви его мир - внутри и вокруг него, раньше понятный и легко объяснимый, раскололся. Кто-то повернул трубочку калейдоскопа. Или снял еще одну повязку с глаз. Смутно он догадывался, что начинает смотреть на окружающий мир другими глазами. Глазами, на которых больше не было повязки... И совершенно неожиданно для себя он произнес слова, которые не говорил никогда, но которые давным-давно слышал от бабушки. Та, засыпая, всегда произносила шепотом: "Слава Тебе, Господи. И спасибо за все!" И он тоже произнес эти слова. Произнес и, словно застыдившись, прислушался. Но все оставалось по-старому: пел сверчок, тикали ходики, а с освещенной луной стены смотрели на него молодые хозяева этого дома.

Глава двенадцатая

Себя перебороть, переродиться, Для неизвестного еще служенья

Привычные святыни покидая, И в каждом начинании таится

Отрада благостная и живая. Все круче поднимаются ступени...

Когда Киреев повторял под стук колес скорого поезда ставшие любимыми строки и пытался объяснить себе, что же произошло с ним в маленькой сельской церквушке, Софья Воронова решала для себя самый главный на тот момент вопрос: идти ей на день рождения Аллы Петровой или нет. Покойный дядя учил ее, что решение можно принимать сколь угодно долго, но, приняв его, ни в коем случае нельзя жалеть о выборе. С одной стороны, не прошло еще девяти дней после смерти Смока. Целый год носить по нем траур, как безутешная вдова, Софья не собиралась, но все-таки: удобно ли идти на день рождения ей, племяннице недавно убитого человека? Причем она с каждым днем все более и более скорбела об утрате, понимая к тому же, какой опоры в жизни лишилась. Но тот же Смок подсказал когда-то ей средство от невзгод и житейских бед: "Займись делом, любимым делом. Войди в него без остатка - и любая скорбь отступит". Она так и сделала. И это помогало - пока она занималась делами. А вечером печаль возвращалась. Ей захотелось на кого-нибудь опереться, поплакаться спокойному, рассудительному человеку. И чтобы он был похож чем-то на дядю. Вспомнила про Алекса. Этот мальчик у нее хоть и задержался дольше остальных, но и к нему Софья серьезно не относилась. Но в тот момент, когда душевная пустота от утраты не давала покоя, она позвонила ему. Примчался он сразу, но, не успев толком сказать "добрый вечер", схватил ее за задницу и потащил в постель. Вот тебе и излила душу! Впрочем, Софья не подала вида, что разочарована. Более того, в постели постаралась быть очень нежной с мальчишкой: она поняла, что это их последняя встреча. Когда Алекс расслабился и закурил сигарету, отрешенно глядя в потолок, Софья неожиданно спросила его:

- Алекс, я тебя все по имени называю, а фамилию твою не знаю.

- Хочешь сменить свою? Я не возражаю. Только моя не слишком благозвучная - Слесарев.

- Алексей Слесарев. Разве плохо звучит?

- Алекс, просто Алекс - лучше.

- Ну, что ж, просто Алекс, давай прощаться. Он оторопело посмотрел на нее.

- Что случилось?

- Бал окончен, свечи погасли.

- Но я же... я же не игрушка. Поиграла - бросила? Скажи, что ты шутишь.

- Все, что делается в этой жизни, Лешенька, делается к лучшему. Ты можешь не быть игрушкой если оденешься, поцелуешь меня в щечку и уйдешь. Навсегда.

- Но объясни, почему?! - Алекс чуть не плакал. Его большие карие глаза и впрямь налились слезами. - Ты только что была такая... нежная.

- Мне трудно объяснить. Когда ты пришел сюда - у тебя был шанс.

- Какой шанс?

- Остаться здесь надолго. Может быть, навсегда. Но я ошиблась. Одевайся. Он психанул. Одеваясь, то сыпал упреки, то давал обещания, не известно, правда, кому:

- Сначала звонит: приходи, дает себя трахнуть, а потом, как собачку...

- Ты ошибаешься, дорогой.

- Что?

- Это я тебя трахнула.

- Ну, ладно, ты еще прибежишь ко мне. Плохо ты меня знаешь. Сама приползешь, вот увидишь. Софья равнодушно слушала его причитания. Когда он оделся, спокойно спросила:

- На дорожку коньячку выпьешь? Хороший коньяк, армянский. Настоящий.

- Пошла ты со своим... - И он выскочил из квартиры. Это было вчера. А сегодня она вновь и вновь думала о предстоящем дне рождения Аллы. Была в этом деле и другая сторона медали. Подруге исполнится сорок один год. Прошедшую дату - сорок лет из суеверных соображений Петрова отмечать не стала, и Софья ее тогда поддержала: "Мы с тобой в следующем году свое возьмем. Пир на весь мир устроим". Кто знает, стоит верить суевериям или не стоит, но для Аллы год выдался непростым, и она, на взгляд Софьи, с честью вышла из всех передряг. День рождения себе Петрова заслужила. А близких друзей у этой пусть взбалмошной, суетливой, но все-таки доброй и верной женщины было мало.

Все перевесил звонок Алле воскресным днем. Софья поздравила подругу, пожелала ей счастья. Алла, поблагодарив, неожиданно робко спросила:

- Сонюшка, ты... придешь? Я понимаю и не обижусь, честное слово. А может, перенесем мой день рождения, а?

- Глупости не говори.

- Нет, правда. Жизнь, как у желудя: не знаешь, с какой ветки свалишься и какая свинья тебя съест. Только чуть-чуть просвет наступает - и опять тебя по голове.

- Не переживай, у Воронова была своя жизнь, у тебя своя. Не должна ты свой праздник отменять. Ты что, плачешь?

Петрова действительно всхлипывала.

- Прекращай. У нее такой день, а она воду разводить вздумала.

- Сонь, у меня ведь беда...

- С дочерью что-то случилось? Что же ты молчала?

- Нет, с Наташенькой все в порядке. Собиралась ее в июне в Анталию свозить. Сама отдохнуть хотела. А то я, кроме базаров стамбульских, ничего в Турции не видела. Челнок челноком, одним словом.

- Так поезжайте. Слушай, прекращай реветь. Объясни все толком.

- Я деньги потеряла, - Алка взревела в голос.

- Понятно. И много?

- Много. Три тысячи баксов. Только поменять успела рубли.

- Алка, успокаивайся и слушай меня. В жизни есть только одна неразрешимая проблема - это когда человек умирает. Пока он жив - все поправимо. Нашла о чем реветь. Обидно, конечно, но не смертельно. Я тебя ссужу деньгами - отдашь, когда сможешь. Можешь частями, а не отдашь - не обижусь.

- Сонь, да ты что? Правда? - Алла на секунду прекратила всхлипывать, затем заревела опять: Так я еще паспорта, и свой, и Наташки, потеряла. Представляешь?

- Ну ты даешь, подруга. Как же ты умудрилась?

- На работу зашла. Ко дню рождения продуктов купила. Пакетов много было. А деньги, паспорта в маленькой сумочке лежали.

- Срезали, что ли?

- Нет. Мы с Тоней Шишкиной, ты ее знаешь, на бульваре посидели, покурили. Вот. Посидели, потрепались, а сумки все я от себя в сторонку положила.

- И дальше?

- А дальше встали и пошли. Может, сумка упала с пакетов, может, что еще... Я пакеты в обе руки, села в машину - и домой. Приезжаю, первым делом за деньгами полезла, а их нет. Ой, какая же я дура!

- А когда это все случилось?

- Два часа назад...

- Постой, а может, сумочка в машине лежит, под сиденье упала.

- Мы с Наткой все перетрясли, везде искали. Я уже и на бульваре побывала.

- Какой, кстати, бульвар?

- Волжский. Рванула туда, а вдруг, думаю, сумочка лежит там? Разбежалась, дура. Господи, ну почему мне так не везет?

- Ты же сама сказала почему.

- Почему?

- Ты сама сказала - почему. Судя по возникшей паузе, Алла решала, обидеться ей на "дуру" или нет.

- Что же мне делать, Соня? - Петрова решила не обижаться.

- Вечером встречать гостей. Ты уже приглашения всем направила. Ведь так?

- Обзвонила вчера, обещались семеро, если, конечно, ты придешь.

- Куда же я денусь? У меня, кстати, есть хороший знакомый в паспортном столе твоего округа. Думаю, решим проблему.

- Ой, что бы я без тебя делала, солнышко ты мое. Вороненок, а у меня тебе сюрприз есть.

- Какой еще сюрприз?

- Вечером увидишь. Целую, мне готовиться надо. Пока. * * *

Почтительно относясь к годам, уважительно - к месяцам и неделям, снисходительно к часам, люди совершенно не замечают минуты. И напрасно. В нашей жизни все решают именно они. В тот момент, когда обезумевшая от потери Алла Ивановна Петрова лихорадочно бегала от одной скамейки на Волжском бульваре к другой, она и не догадывалась, что всего лишь пять минут назад маленькая сумочка из натуральной кожи светло-коричневого цвета спокойно лежала на земле, никем не замеченная. Впрочем, народу на бульваре было мало, а дворник Михеев, в чьем ведении находился этот участок, выполнил свою работу задолго до того, как тогда еще абсолютно довольная жизнью Алла Ивановна трепалась на скамейке со своей подругой. Итак, пять минут назад на скамейку присел среднего роста, средних лет мужчина. Это был Михаил Прокофьевич Киреев. Он никому не мог бы объяснить, почему он пришел именно на эту скамью. Случайность - скажет кто-то. Судьба - возразит другой. Нам же только остается констатировать факт: он присел на краешек скамьи. "Сейчас отдышусь - и пойду дальше", - думал Киреев. Чувствовал он себя плохо. Во-первых, не выспался. Иван повез его в четыре утра в Богоявленск, где ему повезло - почти сразу удалось сесть на поезд, идущий в Москву. В поезде прикорнуть, разумеется, не удалось. Во-вторых, у него дико болел желудок. Вдобавок еще в дороге Киреева буквально вывернуло всего наизнанку. Наверное, топленка не пошла, решил он. Но тошнота не проходила. Тетка Лена, провожая, обещала писать. А еще попросила передать небольшой гостинчик сестре своего покойного мужа. Сестра жила на Волжском бульваре. Только что Михаил Прокофьевич выполнил поручение. Задерживаться в гостях у незнакомых людей не стал, а поспешил к ближайшей станции метро. Тошнота опять подступила к горлу, и он решил идти к метро не по улице, а бульваром, надеясь в случае повторения неприятности меньше привлекать к себе внимания. Так он оказался на скамье.