Имя нам – Легион - Александр Сивинских

Я вздрогнул и, прихватив чудом заплывшую в этот омут экстремального милитаризма «Войну миров», с позором бежал.

В спину мне хохотали, лязгая гусеницами, не знающие пощады стальные бойцы будущего и значительно переплюнувшие их по части непобедимости современные отечественные ратоборцы.

Любопытно, кто здесь жил до меня? И еще, куда он делся, этот бывший жилец? Дембельнулся? Или гробанулся? Жуть! А вдруг я сплю в кровати покойничка? Ма-мо-чки родныя! Караул!

Заснул я, разумеется, легко и беззаботно.

Разбудил меня какой-то шум, шуршание какое-то, пыхтение и бормотание. Я с трудом продрал глаза. Голова была – как ватой набита. Вот так всегда! Лучше днем и не спать вовсе.

А шум, между прочим, исходил от каптенармуса, копающегося в моем ранце.

– Ну, как, – спросил я его вполголоса, – недозволенные вложения присутствуют?

Он вздрогнул от неожиданности и вдруг пошутил:

– Присутствуют, ядрена! Я сам их только что туда вложил.

– И что именно? Наркотики? Валюту? Произведения искусства, составляющие национальное достояние? – заинтересовался я.

– Сам потом узнаешь.

– Потом – это при обыске, что ли?

– Ну да, ядрена, при обыске. Онзаны его тебе устроят на границе, когда контрабанду выискивать начнут. Так что будь осторожен, шпиён! Не попадайся! – Он расчувствовался и хлопнул меня по плечу.

– Постараюсь, – пообещал я.

– До входа в канал вас доставит транспортер, – напутствовал нас черноусый красавец Семен Семенович. Начальник штаба базы, чем-то неуловимо похожий на моего старого знакомца Игоря Игоревича. – Дальше придется поработать ножками. Ворошить раньше времени тамошний муравейник не след, так что постарайтесь обойтись без стрельбы. Вешки бросайте метров через двадцать. Когда увидите лагерь, ставьте маяк и сразу назад. Никакой самодеятельности. Запомните, ваша сегодняшняя операция к задачам Легиона не имеет ни малейшего отношения. Работаете на гражданскую контору. Но план, тем не менее, разработан нами, и с дипкорпусом заранее согласован. Отступите от него, гражданские предъявят Легиону иск. Возможно, часть его придется возмещать вам, из собственных гонораров. Выполните в точности – получите премию и увольнение на сорок восемь часов. Желаю удачи!

Я на минутку забежал в санчасть и с грустью поведал Веронике о изменении планов и невозможности встретиться, как хотелось, вечером. Служба!

– Я принесу тебе тамошних цветов, – пообещал я. – Самых красивых и душистых!

– Цветов?

Она отвернулась. («Уж не слезы ли прячет?» – заподозрил я.)

– Не нужны мне цветы, – сказала она вполголоса. – Сам вернись!

– Транспортер подгоню через двенадцать часов, – пообещал Меньшиков. – Вернетесь раньше, можете подождать. Не успеете, подожду я.

– За двенадцать можем и не успеть, – с сомнением сказал Генрик. – Но ты все равно жди. Мы и без того набегаемся, чтобы потом еще до базы пешком топать.

Все это я слышал краем уха, пока разглядывал устье межпространственного канала. Или штольни. Или червоточины. Оказывается, если смотреть на него невооруженным взглядом, то не видишь ничего, кроме сгустка тумана. Если же запустить с наручного пульта программу, зашитую в биоэлектронные мозги шлема, то на щитке обрисуется прелюбопытная картинка.

Я откинул бронированную крышку, защищающую пульт управления, и набрал нужную комбинацию. По забралу точно кто-то влажной тряпочкой провел. Вечерний серенький полумрак рассеялся, а на месте клочка тумана возникла глянцевая смолисто-черная капля, окантованная золотым абрисом. Она словно стекала с распушенной верхушки перфоратора, – клонящегося к земле телескопического шеста – никак не умея сорваться и даже коснуться земли. Только пульсировала еле заметно да окутывалась время от времени иглистой бахромой энергетических разрядов. Размером капля была с хорошие гаражные ворота, и от нее пахло. Не скажу, что пахло противно, но – неприятно.

Смертного ужаса перед ней я не ощущал. От инфразвука меня надежно защищала униформа со шлемом.

Генрик вошел в червоточину первым, вызвав целый взрыв черных брызг, почти сразу упавших обратно на ее поверхность. И это – параллельно земле, вопреки закону тяготения! Я зажмурился и, опасливо вытянув руки вперед, шагнул тоже. Сделал вслепую два шага, потом меня встряхнуло – так, что зубы клацнули… а потом кто-то бесцеремонно ухватился за мои запястья и дернул вперед.

Я открыл глаза.

Это был Генрик. Он улыбнулся и сказал:

– Слезай, барин! Приехали!

Было еще темно – последние предутренние часы. Штольня вывела нас в глубокий и сырой овраг, утопающий в зарослях высокорослого лабазника. Густой медовый дух пробудил воспоминания о родных лесах, сенокосе и сладком травяном чае. Я сглотнул слюну и скользнул между стеблей. Стебли качнулись, крошечные белые лепестки осыпали мою голову и плечи ароматной порошей…

Овраг спускался к неширокой речушке, почти ручью. Противоположный берег, насколько хватало глаз, был ровным, точно стол. Редкие и низкие кусты едва выступали над богатым разнотравьем.

Генрик осторожно ступил в воду. Перебрался, покрутил головой и показал рукой «теперь ты». Я без единого всплеска форсировал сравнительно глубокий, до середины бедра, и довольно холодный (это чувствовалось даже через комбинезон) ручей, вскарабкался на глинистый берег, и мы двинулись дальше.

Начальник штаба говорил, что до горной гряды, скрывающей в недрах лаз, придется идти километров семь-восемь. Местность открытая, но пустынная. Опасность быть обнаруженными мала, но присутствует. Онзаны, как сторожа, достаточно беспечны, но целиком полагаться на это не стоит. Слишком много было «но»…

По всему пути Генрик ронял сантиметровые дротики радиовешек, а я вдавливал их в землю каблуком. Когда подобрались к скалам вплотную, рассвет даже не думал заниматься. В свете луны и звезд скалы казались темно-фиолетовыми, заляпанными черными пятнами вьющейся растительности. Поплутав немного, наконец-то обнаружили искомую пещеру. Жутковатый черный провал, отмеченный низким каменным козырьком, так и дышал холодом.

Генрик пригнулся и бесстрашно нырнул под мрачные своды.

Я для чего-то набрал в грудь побольше воздуха, задержал дыхание и последовал за ним.

Ход постепенно сужался.

Скоро нам пришлось опуститься на четвереньки, а затем и на животы. Я полз, старательно вжимаясь в гладкий, словно полированный, камень. Сверху вроде тоже было гладко, но я все равно опасался зацепиться за что-нибудь ранцем или карабином. Раньше я никогда не страдал клаустрофобией и даже думал иногда, что это просто выдумка популяризаторов психологии и киносценаристов. Но перевоплощение в земляного червя и долгое пребывание в его шкуре сыграли свою зловещую шутку и со мной. Я начал задыхаться. Не хочется даже думать, каково было Генрику, в полтора раза более широкому, чем я, с его почетной ролью «первопроползца».

Наконец он торжествующе взревел и нырнул куда-то вниз. Я из последних сил ускорился, колотя ободранными локтями и коленями по скользкому камню, и оказался у выхода из осточертевшего тоннеля.

Предо мною простиралась довольно широкая полость. Дальний край ее терялся в зеленоватом мерцании, рожденном системой ночного видения. Я идиотски хихикнул и вывалился кулем на простор, преодолев десятисантиметровый уступ, которым оканчивался лаз.

Вскочив и жизнерадостно показав комуто невидимому выставленный средний палец, я подошел к вглядывающемуся в даль Генрику. От избытка чувств хлопнул его по гулкой спине и с радостной озабоченностью спросил, нет ли у него желания вернуться, чтобы «попресмыкаться» еще?

Генрик, однако, моей щенячьей радости не понял и приказал немедленно заткнуться. Я заткнулся, но решил отыграться при первой же возможности. Он тем временем закончил рекогносцировку. По-видимому, удовлетворился ею, и все так же молча двинулся вперед.

Я напоследок обернулся.

Узкая дыра лаза напоминала нечто срамное.

Крякнув неодобрительно, я побежал догонять товарища.

Полость медленно, но постоянно расширялась.

Генрик дернул меня за рукав:

– Слушай, Капрал, тебе не кажется, что мы шагаем внутри здоровенной бутылки? Глянь, какие стены ровные и гладкие, з-заразы, аж жуть!

Мне казалось, и я согласно закивал. Бутылка не бутылка, но что-то вроде того. Штоф, скажем. Я мрачно продекламировал: «Попал в бутылку таракан. А вылезти не смог. От злости бедный таракан в бутылке занемог. Он сдох в начале января, прижав усы к затылку. Кто часто сердится, тот зря не должен лезть в бутылку!»

Генрик пригладил свои флибустьерские усы и обиженно сказал:

– Сам ты таракан! И когда здесь январь – тоже неизвестно. Нескоро еще, судя по растительности.

– «…После этих слов командира в мрачном подземелье снова повисла тягостная тишина, нарушаемая лишь отзвуком шагов да шуршанием чьих-то невидимых крыльев», – проговорил я с подвываниями. – «И невдомек было отважным разведчикам, что по их следу спешат уже неутомимые гончие смерти».