Заговор - Даниил Гранин

В большинстве заявлений, уходя из партии, люди не стеснялись называть пофамильно людей, виноватых в преступлениях советской жизни.

Были и другие заявления. Выходит из партии, например, деятель, который все, что мог, взял от нее, брал все годы, и пишет, что во всем виноваты демократы. Теперь, когда звонок из обкома помочь ему не может, он хлопает дверью и объявляет себя жертвой партийных структур. Обнаружился целый слой наших людей — изворотливых, умеющих быстро приспособиться к новым лозунгам, забыть все, что когда-то сам произносил, и этот новообращенный закричал громче всех: «Коммунистам позор!»

В Смольном до последней минуты не желали обращать внимания на то, что происходит на улице, на предприятиях, все так же подкатывали черные машины, все экстра-класса, новенькие. Работала особая столовая для высшего состава.

Год за годом мы ждали, что вот придет приличный партийный руководитель, образованный, человечный, не бурбон. Не дождались. Сколько их сменилось: Козлов, Спиридонов, Толстиков, Романов, Соловьев — хоть бы кто полюбился ленинградцам, хоть бы о ком осталась добрая память.

Первым настоящим фронтовиком, солдатом в Политбюро был Александр Николаевич Яковлев, фигура единственная в своем роде, человек строгих нравственных правил, всю жизнь применял их прежде всего к себе. Он был исключением, партия не терпела таких руководителей, ей никогда не нужны были принципиальные, порядочные люди, она избавлялась от них, по-хорошему и по-плохому. Конечно, и в ЦК иногда попадали люди идейные. Покойный А. Введенский рассказал, как его вызвали в ЦК и предложили заведовать сектором живописи, вся культура там была разделена на секторы — литература, музыка, театр, кино и т. д., все жанры имели своих начальников, начальники — свои аппараты. Введенский осторожно сослался на то, что в живописи он ничего не понимает, и просит оставить его в Питере, он журналист, и только. На это ему пояснили — очень хорошо, что не понимает в живописи, будет беспристрастен, свободен от вкусовщины. Назначили. Спустя полгода вызвала его заместитель завотдела, крупная дама, мелко завитая, с глазами, всегда влажными то ли от восторга, то ли от сожаления. На этот раз от сожаления. За полгода ослабли все показатели по живописи, бог знает что рисуют, а выставки не запрещают, мало снято полотен, меньше стало критики — в чем же наше партийное руководство? Толя Введенский стоял опустив голову, недовольство шло с самого верха — раньше о формалистах, декадентах знала вся страна, а сейчас запретят выставку и стесняются.

Все его потребности удовлетворены, и что дальше? Можно браться за книги, но он разучился читать.

Сын, аспирант в медицинском институте, рассказал, как они исключали одного профессора, антисоветчика, пособника «убийц в белых халатах». Отец, выслушав, схватился за голову. Профессор спас ему жизнь на фронте, сделал операцию, извлек осколок из груди у самого сердца.

Сын успокоил: «Он же не знает про мое голосование». Отец вздохнул, сказал: «Ты ничего не понял, уходи».

Великий режиссер Вуди Аллен не раз повторял, что в старости нет никаких преимуществ. У кого как. Я, например, уселся в первом ряду и с интересом смотрю спектакль нынешней жизни.

Служба в ОПАБе (отдельный пулеметно-артиллерийский батальон) отличалась стабильностью. Был участок — от подбитого грузовика до железнодорожного переезда. Два с лишним километра. Окопы, блиндажи, ходы сообщения, пулеметные гнезда, было свое батальонное кладбище, два закопанных танка БТ — живи не хочу. Впервые он получил письма — был адрес для полевой почты. Приносили в термосах обед. Во втором эшелоне батальон имел трех лошадей, две полуторки, склады БП (боевого питания). Д. получил свое место на нарах, в своей землянке, над головой три наката бревен плюс шпалы. Уют, дымный, вонючий, но уют. Откуда-то появился топор, сучья рубить для буржуйки. Война войной, а надо устраиваться, заводить хозяйство — ведро, коптилки, раздобыли железный умывальник, бывший железный чайник. Все прятали, чтоб соседи не сперли. Или вот спичек не было, Д. нашел в развалинах обсерватории линзу, при солнышке она помогала.

Имелся распорядок окопной жизни. Завтраки, обеды, дежурства, обстрелы. Война в обороне дает подобие дома. Свистят пули, осколки — не важно, есть свой уголок, где можно скинуть шинель, телогрейку, снять ремень, а то и сапоги… Он никак не мог справиться со своей улыбкой, от этой «спокойной войны».

Для него будущее России не вызывало сомнения. Оно было, разумеется, прекрасным, счастливым и прочным. Спустя десятилетия оно стало шатко, ненадежно. Уцелеет Россия или нет — не знаю.

Бог ты мой, для него невозможно представить, что до того могла дойти страна-победительница.

Где-то к старости выплывают из забвения милые подробности ушедшей жизни: тросточки, футболки, ордена, окруженные розеткой из хитросплетенной красной ленты, ломовые извозчики.

«Малый мир» сохраняется лишь в памяти и исчезает вместе со своим поколением почти начисто. От прошлого остается архитектура, романсы, мебель. Кое-что перемещается в антикварные магазины. Остальное можно найти лишь в фотографиях. Кому нужны старые поговорки, калоши, фибровые чемоданчики или тележка, на которой возили всякий скарб? А ведь именно среди этого старого мира протекала жизнь народная.

Ушли и прошлые звуки, запахи конского навоза, крики газетчиков, цокание копыт.

Покойный мой друг Леша Ансельм сказал мне однажды: «Меня в России интересует десять тысяч человек, не больше. Они должны понимать то, что мне важно. Остальные миллионы ничего не смыслят и ни о чем не думают».

Тогда мне показалось это недопустимым высокомерием. Ныне, спустя годы, вижу, как он прав.

Хочешь чего-то достигнуть — следуй правилам, они веками выработаны, может, не очень благородны, но вечно практичны.

Не нужно иметь дело с несчастными неудачниками.

Дружить надо с успешными.

Лучше спрашивать, чем отвечать.

Лучше слушать, чем рассказывать. Не ошибешься.

Каждый что-то знает лучше тебя.

Успех измеряется деньгами и карьерой.

Не скупись на благодарность.

— Она то и дело, некстати глупо хохотала. Скажет: «У нас нынче рано подморозило» — и заливается смехом. Чего тут смешного? Одно раздражение.

Отца моего в ссылке, в Сибири, как и всех, заставляли подписываться на заём из его скудного жалованья. К концу жизни у него скопилась увесистая пачка разноцветных облигаций. Все годы он ждал выигрыша. Выиграет — и купит домик с участком недалеко от Питера, хотя бы за сто первым километром. Так и не выиграл. Ожидание передалось матери. Должны же они хоть когда-то выиграть. И она не дождалась. Выигрыш олицетворял награду. Облигации были обещание, не какое-то туманное, это были государственные бумаги. По теории вероятности, они должны были выиграть. Потом они добавились к моим облигациям, и все равно никто выигрыша не дождался.

Если соблюдать призыв Солженицына «Жить не по лжи», то на такую жизнь времени останется мало. Все мы живем по неполной правде, по недосказанности, умалчиваем. Сколько раз я недоговаривал; в том, что писал, больше обиняков, чем правды, только так и можно было существовать в СССР. Читатель этот недосказ научился понимать.

Лучшее, что я прочел о Пушкине, это у М. Л. Гаспарова: «Пушкин был <…> замечателен вот в каком отношении: он был абсолютно доброжелателен. Во всех воспоминаниях современников (я этот материал очень хорошо знаю) у него очень хорошие чувства к другим поэтам, никакого ощущения соперничества, ни свысока, ни с ущемленностью, и чем больше поэт (Жуковский, Баратынский), тем больше Пушкин ему радуется. Больше такой хорошей естественности я не знаю ни у кого».

Колдуны, привидения, жрецы, шаманы, парапсихология, гадалки, пифии, оракулы — все это под сомнением. Вся нынешняя эпоха их отвергает. Бездоказательно. «Вы мне продемонстрируйте их чудеса, и не раз и не два». Все сверхъестественное давно запачкано шарлатанами, жульем. Но что-то есть, во всяком случае — было.

Ученый человек, человек науки:

1. Ему нельзя давать срок, подгонять, он сам работает на пределе.

2. Наука хорошо растет не всюду. Кроме благоприятного морального климата нужна природная склонность к ней. У каждого народа есть к чему-то склонность, русские, немцы, французы имеют склонность к естественным наукам, итальянцы к музыке, живописи, ваянию, архитектуре. Ментальность складывается из… а шут ее знает как.

3. Результаты работ публикуются свободно, транслируются всемирно. «Если жизнь — обмен веществ, то духовная жизнь — обмен информацией».