Аквариум. Рассказы - Светлана Мятлик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она осталась одна на поляне в кольце из высоких молчаливых фигур. Она замерла, затихла, предчувствуя недоброе, зеленые соки приостановили свой бег, сердце едва билось. Она знала, что никто не станет с ней танцевать. Ни сегодня, ни когда-либо еще.
Человек в балахоне поднял топор – большой, тяжелый, хорошо заточенный. Первый удар потревожил лишь муравьев, живущих в трещинках коры. Второй – повредил старые отмершие покровы, третий – перерезал нежные волокна и выпустил на волю зеленые соки. Она сжалась, задрожала от боли и страха, а удары все сыпались и сыпались, подбираясь к влажному сердцу.
Человек в балахоне устал, вытер вспотевший лоб и передал топор другому – мужчине с волосами рыжими, как осенняя трава. Тот поворчал немного, вздохнул – мол, ничего не поделаешь – и принялся рубить дальше, проникая гладким лезвием в самую глубину. Клац, клац, клац… В лязгающей песне железа было много куплетов…
Вот топор вонзился в сердце, и могучий ствол, столько лет обращенный к небу, задрожал и пошатнулся. Она заметалась внутри, ища выход, но толстая вековая кора удержала ее от бегства, грозя навсегда оставить пленницей в собственном доме. Тогда она устремилась вниз, к ровной, душистой ране у основания дерева. Вместе с теплым соком и янтарной смолой она стекла в траву, затаилась там и с бессильным отчаянием наблюдала, как падает на землю ее великолепное стройное тело, на котором еще осталось несколько нарядных лент…
Так началась ее бездомная, бесприютная жизнь. Первое время она не смела оставить длинный, утонувший в траве ствол; потом, когда его распилили на большие колоды и увезли в деревню, она долго сидела на широком пне, чувствуя, как от печали и одиночества ее охватывает дрожь.
Теперь она стала дымкой, Зеленой древесной дымкой, свободной странницей, не связанной темницей коры и путами корней. Она ночевала под куполами мухоморов, в теплых дуплах, устланных мхом, вместе с совами и белками. Деревья жалостливо укрывали Дымку своими ветвями, защищая от ветра, готового унести ее прочь как сорванный листок.
Никто не обижал ее в родном лесу, но она была несчастна. Любимые звезды по-прежнему сияли в ночном небе, приглашая поиграть, но как она могла играть с ними, если у нее не было больше пушистой кроны? И зачем путешествовать, если некуда вернуться?
Она скучала по влажному, теплому древесному сердцу, по извилистым дорожкам, проложенным в стволе зелеными соками, по той таинственной жизни, которая день и ночь бурлила, звенела и шепталась в скрытых лабиринтах ее тела.
– Тебе не следовало убегать, – хмуро говорил старый дуб, качая ее на скрипучих сучьях. – Если бы ты осталась внутри, тебя сожгли бы вместе с телом: дым отнес бы тебя прямо к небесам, к Звездному Дереву, ветками которого все мы когда-то были. Если бы люди решили сделать из твоего ствола что-нибудь полезное, ты бы жила в стульях, столах и кадушках, и жизнь твоя, пусть и не похожая на прежнюю, была бы удивительной и интересной. А теперь…
– Что теперь? – со страхом спросила Дымка.
– Теперь… Ты обречена скитаться по свету и тосковать, пока не отыщешь новое тело, согласное тебя принять…
На следующее утро она попрощалась с обитателями знакомой поляны и, подхваченная прохладным северо-западным ветром, отправилась в путь. Рядом с ней кружились в осеннем танце стайки листьев, медленно плыли в синеве бело-розовые облака, сонно жужжали последние шмели. Все вокруг чувствовали себя легко и привычно в просыпающемся утреннем мире, все кроме Дымки. Она не была ни облаком, ни листком, ни деловитым насекомым, – просто комочек тумана, плывущий над землей, одинокий и странный.
Дымка вглядывалась в деревья и кусты, и в каждом, даже самом молодом стволе видела горящий маячок души.
– Здесь живу я, я, я… – говорили оранжевые клены и седые тополя, и сумрачные ели, и можжевеловые кусты, усеянные темными ягодами. И Дымка летела прочь, и ее надежда найти новый дом тихонько угасала.
В полдень она опустилась отдохнуть на старую яблоню, росшую в саду на окраине деревни. Яблоня покачивала черными от копоти ветками и жаловалась на случившийся ночью пожар. Огонь повредил не только многие плодовые деревья, но и дома: они тихо и жутко таращили свои обгорелые глаза-окна, ветер сдувал с соломенных крыш тучки пепла.
Людей она обнаружила на большой поляне возле недостроенной церкви. Они все были там, в бурой осенней траве: лежали в застывших изломанных позах, испачканные кровью и золой.
Дымка узнала сердитого человека в балахоне – солнце играло на маленьком металлическом крестике, выбившемся из-под одежды. Теперь его лицо приняло удивленное выражение, а в стальных глазах заголубело небо. Девушка с пушистыми волосами скрючилась возле телеги: светлые пряди рассыпались по рубашке, из вышитого на груди цветка торчал наконечник стрелы. Прекрасная и бледная танцовщица… А вот и рыжий дровосек. Он тоже неподвижен, до сих пор сжимает в руке меч… Все, все мертвы… Мужчины, женщины, дети, – все будто заснули в траве под стрекот последних сентябрьских кузнечиков.
Медленно, робко души покидают свои дома, зыбкими облачками плывут над землей. Вот белоснежной птицей исчезает в облаках душа танцовщицы, – целая стайка таких птиц выбелила небо и, покружив над застывшими телами, растаяла за горизонтом. Некоторые души черными змеями сползают в траву, скрываются в земляных норах – из глубины доносится их тихое злое шипенье.
Душа человека в балахоне – сгусток серого тумана. Она висит над его худым телом, заглядывая в мертвые глаза, будто не верит в то, что случилось с ее хозяином. Потом расплывчатое облачко несмело плывет в сторону церкви и скрывается в маленьком квадратном окошке – сквозь дыру в куполе слышен горестный вздох.
"Теперь он тоже стал странником, таким же, как и я, – подумала Дымка. – У него нет больше ни дома, ни смысла жить…"
Она почему-то не чувствовала ненависти к своему обидчику – скорее, она видела в нем жертву, перышко, влекомое неугомонным ветром тайных причин и сложившихся обстоятельств.
– Вей-вею-вея-вей… – пропела Дымка на прощанье, поднялась
