Искусство любовной войны - Марта Кетро

— О нет, я всё вижу. Когда спрашиваешь, нужно внимательно наблюдать за собеседником, в первые полсекунды он обязательно выдаёт честную реакцию. И ты криво улыбнулась!

В этот момент она обычно смотрит на него с интересным выражением лица. Если у них всё-таки любовь, она думает что-то вроде «мой простодушный котик» и говорит: «Боже, какой ты проницательный». Если же терпение её закончилось, она думает: «И-ди-от, я последние полчаса дала тебе столько сигналов своего недовольства, что и мёртвый бы встревожился». И она говорит: «Боже, какой ты проницательный».

И это ещё лучшие из них.

Не доводи меня до героизма

Недавно я была возмущена невниманием мужа и некоторое время ходила по дому, громко стуча пятками. И вдруг вспомнила себя приблизительно в четыре года; я тогда гневалась точно так же и была тяжёлая, как кирпич. И вот одним трудным вечером, когда жизнь стала особенно несправедливой, в дверь позвонили. Мама открыла. На пороге стоял наш сосед снизу, двухметровый дядька в красных спортивных штанах. Человек он был, в общем-то, вежливый, и потому сказал: «Я просто хотел посмотреть, кто может так топать». Мама пролепетала что-то про «ребёнка», и тут я — стуча пятками! — вышла из-за её юбки и уставилась на него снизу вверх, угрюмо выдвинув челюсть. Да, я доставала ему примерно до колена, но на мне тоже были красные штаны. Он минуту созерцал меня, а потом засмеялся и ушёл.

С тех пор я уверена, что главное оружие воина — свирепость. И красные штаны.

Но если судить по книжкам и киношкам, героизм различных народов имеет специфическую национальную окраску. Допустим, каких-нибудь янычаров принято представлять визжащими от ярости, их атака происходит на пике бешенства несколько истеричного свойства. Свирепость берсерка имеет грибную природу и окрашена безумием. Самурай всегда сохраняет внутри себя точку спокойствия и осознанности. Рыцари тоже казались довольно рассудочными воинами. А вот насчёт русского героизма у меня нет отчётливой картинки. Такое впечатление, что в России героем может стать каждый, причём не проходя специальной психологической подготовки. Типичная ситуация — это когда человек сосредоточенно плетёт лапоть, иногда кланяясь свистящим над головой пулям, потом в произвольный момент времени говорит «да что ж такое», откладывает лыко и уходит убивать. Героизм начинается, когда кончается терпение; когда нет другого выхода или созревает уверенность в однозначной правильности поступка. И тогда смешивается и янычарская ярость, и самурайская осознанность, и рыцарское понимание долга. Но всё это выглядит как-то простовато и без пафоса и никак не проговаривается ни до, ни после. Кажется, наш человек по доброй воле не станет формулировать «я сделал это, потому что», только если перед пионерами заставят выступать. Что же касается меня, то с возрастом я растеряла и свирепость, и красные штаны и пришла к выводу, что героизма в мирное время надо избегать. То есть не доводить до ситуации, когда он потребуется. Но я, конечно, не боец, потому не возьмусь утверждать.

О верности

От весенней невозможности думать о чём-то, кроме любви, я всегда спрашиваю героя о женщинах: как с ними и что? Лучше, чтобы его далёкая любимая ждала, или проще быть одиноким бойцом, у которого не болит душа ни о ком.

Вопрос мой не случайный, потому что мужчины — ревнивцы. Многих я встречала, которые говорили, что нет, но во всех связях бывает переломный момент, когда герой закуривает и нарочито равнодушным голосом произносит: «Скажи, а может быть такое, чтобы ты нашла себе человека, которому никогда-никогда не изменишь?» Это горький миг, после которого обычно всё заканчивается, если у женщины не хватает ума ответить: «Ты — этот человек!» Если она, дура правдивая, переворачивается на живот и говорит: «Не знаю, думаю — да, но жизнь такая длинная», — конец.

Но ведь они и охотники, которые только убегающую добычу считают желанной. Попробуй, приди к ними со всеми своими дарами — с преданностью и любовью, они окинут это мимолётным взглядом, отщипнут кусок каравая, обмакнут в соль и, дожёвывая, отправятся покорять кого-то нового и недоступного, а ты рыдай потом в кокошнике над порченой своей хлебобулкой.

И я поэтому страстно спрашивала многих, а они говорили одно: лишь бы ждала. Никто не захотел быть волком-одиночкой, всем нужна девушка, о которой можно мечтать в свободную минутку, но обязательно — преданная, «а если нет, то и не надо никакой».

Но как же интрига и флирт, удивлялась я, как же холодок неопределённости, когда «любит — не любит, плюнет — поцелует, к сердцу прижмёт — к чёрту пошлёт»? Неужели ускользающая женщина-морок не интересней, чем терпеливо сидящая у окошка «всегда твоя, Маруся»?

Но они смотрели странно, и в глазах их читалось то, что из вежливости сказать было нельзя: да пошла такая женщина со своим мороком и неопределённостью куда подальше. Для мирных игр на сенокосе интрига, может, и нужна, но для войны, когда мужчина весь превращается в стрелу, летящую в цель, за спиной ему нужны очень простые вещи — любовь и верность.

И если у вас остался невостребованный запас этого добра и булочек, обратите свой взор на тех, кто имеет интересы за пределами межполовых отношений, кто смотрит чуть выше и дальше, кому хватает драйва на работе — или на службе, — и он не ищет его в семье.

Но в связи с этим я задумалась об ожидании как о традиционной теме женского фольклора. Женщине приходится много ждать, если не ребёнка, то мужчину — с войны или хотя бы с работы. Иногда это единственное деяние, которое ей вообще доступно: сидеть, смотреть в окно, ну и немножечко шить.

Мне всегда казалось, что довольно тягостно, когда часть твоей души не с тобой, даже думать ни о чём невозможно толком, на границе сознания всегда маячит тот, кто должен однажды вернуться. Но построить жизнь как-то иначе, чтобы совсем без этого, невозможно, разве что никого не любить или никогда не расставаться, а это утопия. Причём трудно выносимая.

Одно из первых испытаний женского терпения, которое выпадает некоторым девушкам, — ждать мужчину из армии. Сейчас это длится год.

Полагаю, большинство дам, читающих меня, уже вышли из возраста, когда крутят романы с допризывниками, но ещё не вошли в счастливый беспамятный маразм и могут вообразить, как это вообще бывает. И мне интересно, задумывались ли они, как я, что проще — ждать в восемнадцать или в тридцать пять?

С одной стороны, в юности время течёт ужасно медленно, и год идёт за два. С другой, взрослая женщина однажды осознаёт, что ей остаётся быть красоткой непонятное количество лет — может, пять, а может, пятнадцать, как гормоны лягут. С этого момента каждый год кажется бесценным, и тратить его впустую ей слишком тревожно. С третьей — она, по идее, должна бы уже нарастить какие-то мозги и силу духа, а девочки слабы и тоже не свободны от тревожности (ааа, все подруги по парам, одна я как дура сижу).

И кто бы из взрослых женщин согласился сейчас ждать мужчину год? Одно дело, при условии, что он внезапно удалился в солдаты и точно или почти наверняка не изменит. Разлюбить может, никто не застрахован, но другую в полевых условиях вряд ли найдёт. Но если он уехал просто по делу, туда, где полно женщин, тогда как?

Понятно, что вопрос сложный только при условии любить. Без того всё просто — нежно попрощаться, а дальше жить как придётся, а потом встретиться и сверить часы. Но если всё-таки любить?

Не уверена, что у меня бы хватило духу. Но я бы, конечно, попыталась.

Женщина и магия

Если изучить рекламу во всевозможных СМИ, начинает казаться, что женские головы набиты вещами приземлёнными и бытовыми. Вроде бы ничего нас не интересует, кроме простых вопросов — «“Тайд” или кипячение?», «Юбка или брюки?», «Как есть булочки и не толстеть?», «Как сохранить вечную молодость?» и «Почему он меня не любит?». На самом деле мир женщин бесконечно глубже, разнообразней и почти не поддаётся обобщениям — за единственным исключением. Есть занятная болезнь, которой подвержены почти все взрослые женщины. Буквально каждая хотя бы раз заинтересовалась странным развлечением под названием «магия».

Булгаковской Маргарите уже исполнилось тридцать, у неё были кудряшки из парикмахерской и усталая кожа, когда Азазелло научил её, как стать невидимой и свободной. Он дал ей волшебный крем, а что может быть естественней, чем вера в чудодейственное средство в золотой баночке, которое делает тело таким лёгким, что можно взлететь, а сердце освобождает от всего пережитого. «Я стала ведьмой от горя и бедствий, поразивших меня», — написала Маргарита своему бедному мужу, и вряд ли найдётся хоть одна тридцатилетняя женщина, у которой в прошлом не наберётся достаточного количества неприятностей, чтобы стать ведьмой. У всех есть тягостный багаж, от непоступления в театральный и любовных неудач до настоящих серьёзных несчастий. И так хочется поверить, что существуют способы переплавить боль в чистую магическую силу.