Беседы о журналистике (второе издание) (с илл.) - Виктория Ученова

Рассказы о случаях — излюбленный сюжет журналистских перекуров и «трепа». «Журналист» долго печатал специальную рубрику «А вот еще был случай»…

Приобщение к таким рассказам тоже профессиональный опыт, хотя из чужих рук. Все же крупицы этого опыта обогащают начинающего журналиста, могут подсказать решение в, казалось бы, безвыходных положениях.

Журналист «Правды» В. Овчинников много лет работал собственным корреспондентом в Японии, написал несколько публицистических книг. В беседах с молодыми коллегами он нередко рассказывал о поединках, в которых скрещивают свои шпаги его превосходительство Случай и его величество Опыт.

«Однажды вечером, — вспоминал В. Овчинников, — сидя у телевизора в Токио, я узнал, что на следующее утро в порт Сасебо войдет американская подводная лодка „Морской дракон“. В Японии ширятся манифестации против подобных акций. Эти сведения нужно срочно передать в редакцию „Правды“. Порт недалеко от Нагасаки, на самом юге страны, добираться туда сложно». Корреспондент помчался на аэродром, с большим трудом втиснулся в уже переполненный журналистами самолет.

Несмотря на серию приключений, в порт Сасебо ему удалось прибыть точно в срок. Но главные осложнения, как выяснилось, только начинались.

«В самый разгар демонстрации я почувствовал на своем плече чью-то увесистую руку… Оборачиваюсь: передо мной стоят два здоровенных американца из военной полиции и спрашивают:

— Почему без каски? Вы журналист?

— Да, журналист.

— Почему же ваша редакция не снабдила вас каской с названием газеты? Ведь вы видите, что здесь все — и полицейские, и репортеры, и демонстранты — в касках.

Сейчас тут начнется такая катавасия, что вам голову могут проломить… Вам непременно нужна каска.

Поблагодарив за совет, я подумал: „Представляю себе реакцию этих военных полисменов, если бы на голове у меня была каска с надписью „Правда““.

Быстро набросав четыре странички, помчался в первое же почтовое отделение, чтобы передать мое сообщение по телефону в Москву, зная, что в три по местному — или в девять утра по московскому — мой токийский номер должна вызвать „Правда“. Но оказалось, что все каналы телефонной связи с Сасебо заняты.

Самое ужасное для журналиста, когда у него в руках готовый материал, а передать его в редакцию нет возможности. Мелькнула мысль: у американцев здесь, в Сасебо, наверняка есть канал связи с Токио. И я направился к клубу американских офицеров. Смелым шагом вошел туда между двух стоявших у входа морских пехотинцев.

Увидев первый попавшийся телефон, спрашиваю:

— Как позвонить в Токио?

— Очень просто — наберите индекс.

Набрав номер токийского международного пресс-клуба и услышав знакомый голос швейцара, я сказал ему:

— Хироси-сан, позвоните, пожалуйста, на международную телефонную станцию и скажите, когда будут вызывать из Москвы Офуцин никофу, — я произнес фамилию так, как ее пишут и произносят японцы, — что я нахожусь в Сасебо по такому-то телефону.

Швейцар ответил: „Хорошо, сэр!“ — и повесил трубку.

Сел за столик, заказал пиво. Не успел выпить бокал, как зазвонил телефон. Американец с военной повязкой на рукаве обратился ко мне:

— Вы просили Токио?

Беру трубку и слышу раздраженный голос нашей правдинской стенографистки Серафимы Дмитриевны:

— Передавать будете?

— Буду.

Начинаю диктовать свои четыре странички, названия даю по буквам. Тем временем вокруг меня начинается какая-то суета, беготня… Возле меня появляется дежурный из американского офицерского клуба с повязкой на рукаве, подходят еще двое…

— Простите, а кто вы такой будете? Как вы оказались здесь?

— Я из международного клуба журналистов в Токио.

— А какую газету вы представляете?

— Московскую газету „Правда“.

Выставили за дверь, а у меня гора с плеч: репортаж то в Москве».

— Не растеряться в критической ситуации — это и есть верный способ умилостивить Случай.

«Дом номер двадцать девять был обыкновенным, слегка закопченным домом боковой парижской магистрали. Нижний этаж занят автомобильной прокатной конторой и гаражом. Во втором этаже на двери несколько табличек с надписями. Позвонили…

Уже пятнадцать минут, как нас пригласили сесть.

На коленях лежит фотографический аппарат. Мой француз уже скучает. А я нет! Я бы просидел еще столько же, разглядывая полуприкрытыми глазами эту заурядную и невероятную комнату.

Ведь стул, на котором я сижу, — он стоит не в партере театра, где ставят историко-революционную пьесу.

Ведь здесь — настоящий царский военный штаб через пятнадцать лет после полного разгрома и изгнания белых армий!»

Таковы вступительные такты репортажа М. Кольцова «В норе у зверя». Он создан и опубликован в 1932 году. Репортер проник в самое сердце эмигрантской контрреволюции под видом французского журналиста. И вот он ждет…

«Начальник первого отдела — генерал Павел Николаевич Шатилов.

Из боковой двери выходит еще не старый мужчина с длинной кавалерийской талией. Он оправляет на ходу пиджак. И предупредительно улыбается двум приподнявшимся со стульев французским журналистам».

Бесценна важность пристальных наблюдений советского журналиста за повадками притаившегося зверя, за обликом белоэмигрантского врага: «На стене у начальника штаба русской белогвардейщины — маленькая карта Европы и большая карта Маньчжурии. На столе, поверх бумаг, пачка номеров московского журнала „Плановое хозяйство“. Зверь, забившись в берлогу, все еще собирает силы к прыжку. Он не выпускает из глаз те места, в какие ему хотелось бы раньше всего вцепиться когтями и зубами…

— …Мои женераль, вы разрешите сделать снимок?

Он что-то кокетливо бормочет о плохом освещении комнаты. Но доволен, почти в восторге. Он уже видит себя, отпечатанного нежно-коричневой краской во всю страницу роскошного французского журнала. И предвкушает галантный текст: „Известный — ле селебр — русский генерал Поль Шатилофф, глава храбрых русских комбатантов во Франции…“ Нет, милый, ты прогадал.

Это совсем из другой фильмы…»

Глава российской контрреволюции тридцатых годов прогадал в заигрывании с международной реакцией, в ставке на расширение своей популярности, как и глава португальской правой эмиграции семидесятых годов. Прогрессивные журналисты во все времена проявляли массу изобретательности и отваги, чтобы выставить на публичное осмеяние зловещие призраки прошлого.

И напротив: создать всенародную поддержку, протянуть надежную руку дружбы борцам за свободу, узникам фашистских застенков.

Однажды с поезда, прибывшего в захолустный немецкий городок Зонненбург, знаменитый не парками или памятниками, а тюрьмой, сошел молодой респектабельный мужчина и уверенно направился к зданию тюрьмы.

Сейчас он пройдет через три двора, через караулы и контроли, минует вместе с надзирателем «целую систему безупречно белых и безупречно стальных решеток». Кто он? Зачем пожаловал сюда? Об этом он сам расскажет, когда уедет из Зонненбурга и покинет Германию. Но сейчас ему нужно не выдать себя, сдержаться, увидев заключенного Макса Гельца.

М. Гельц, немецкий революционер-пролетарий, участник вооруженных боев в революции 1923 года, приговорен к пожизненному заключению по ложному обвинению как уголовный преступник. На борьбу за пересмотр приговора поднялись международные пролетарские силы.

Каждый коммунистический митинг, каждое рабочее собрание настойчиво требуют свободы для зонненбургского узника, каждая революционная демонстрация протестует против юридической расправы, совершенной классовым судом над политическим противником. И вот сквозь систему «безупречно стальных» решеток к заключенному вестником международной солидарности проникает советский журналист. Это снова М. Кольцов, скрывшийся за псевдонимом. Это снова не просто командировка журналиста, а военный маневр, рискованная операция, подвиг.

А за ним миллионный тираж публикаций об узнике зонненбургской тюрьмы, о его положении и самочувствии и бурная волна откликов, поднимающая на протест и борьбу пролетарские массы.

М. Гельц спустя годы так рассказывал об этой встрече:

«…Однажды товарищ Михаил Кольцов предстал передо мной в кабинете директора… Зонненбургской тюрьмы.

Вот он здесь, он приветствует меня, вот он обнимает меня, наполненный жизнерадостностью и солидарностью.

Товарищ из первого рабочего государства явился с приветом от русских рабочих и крестьян и передал этот привет немецким товарищам, томящимся в тюрьме! Если бы директор Зонненбургской тюрьмы знал, кто со мной разговаривал, он бы в ярости немедленно приказал отвести меня обратно в камеру, а Кольцову указал бы на дверь…