Аттестат зрелости - Евгения Изюмова

Чарышев, невысокий мускулистый парнишка, гибкий и ловкий, метался по спортзалу за мячом. Юркий, как ящерица, он обманывал, обводил соперников и, если рядом не было друзей, сильным толчком бросал мяч Оленькову, снайперу команды. Длиннорукий Оленьков перехватывал мяч и небрежным броском отправлял его в корзину противника. Он скалил при этом зубы, вздёргивая слегка верхнюю губу с чёрной тенью будущих усов и азартно кричал:

- Еще пара очей!

«Ашники» изо всех сил старались, но сравнять счёт не могли. В перерыве Чарышев устало опустился на маты рядом с Герцевым - побледневший, измученный...

- Сссс-ерёг-га-а, Т-т-то-моч-к-ка не хочет мириться... - настроение у Чарышева - хуже некуда, хоть в воду головой - вот какое настроение, оттого и заикался больше прежнего.

Колька давно дружил с Томочкой Тимирязевой, тихой и улыбчивой девочкой. Одноклассницы завидовали Томе, а Кольку уважали за верность, в один голос твердили, что Колька с Томочкой - подходящая пара.

Но появилась Осипова, и парни словно с ума посходили: на улыбчивой девочкой. Одноклассницы завидовали -Томе, в Кольку уважали за верность, в один голос твердили, что Колька с Томочкой - подходящая пара.

Но появилась Осипова, и парни словно с ума посходили: на всех переменах вертелись около её парты, наперебой упражнялись в остроумии. Осипова кокетничала со всеми одинаково, даже Ваську Окуня не выделяла, а уж он-то старался больше всех, даже волосы выкрасил в чёрный цвет, болтал, что начинает новую жизнь. И вдруг Виктория, к великому удивлению класса, из всех выделила Кольку Чарышева, хотя он не принадлежал к числу её восторженных воздыхателей, чаще сидел на своем месте и тихо переговаривался с Томочкой. И ничего-то в нём особенного не было: заикался немного, а ростом ниже Осиповой. И вообще не её модернового полета голубь. Да и разница в воспитании: отец Виктории был командиром полка, а его родители работали на стройке каменщиками, правда, отец имел орден за свою работу, и когда началось строительство Олимпийского комплекса, его даже командировали в Москву. Но вот почему-то выделила Осипова именно Кольку, который ходил тенью за Томочкой, выделяясь тем, что не таращился восторженно на Викторию, не стремился к дружбе с ней.

Чарышев недолго сопротивлялся. Он ходил по школе - грудь колесом, на каблуки ботинок сделал набойки, чтобы дотянуться ростом до Осиповой, потертости на локтях пиджака почистил бензином. Но потом случилось то, что Светлана Рябинина назвала «сменой фаворитов» - место Чарышева занял Окунь.

От стыда Колька готов был не только провалиться сквозь землю, а даже вообще раствориться в воздухе, стать невидимкой, но это, увы, не случилось, и Колька неделю не появлялся в школе, пока за ним не пришла Новикова. Колька получил хорошую «баню» от Кузьмы Петровича, ребята-дружки откровенно смеялись над ним. Но самое ужасное было в том, что Томочка, тихая скромница Томочка, решительно отвергла Кольку, безжалостно и бесповоротно.

Не раз Колька робко подходил к Томочке и негромко, виновато предлагал:

- Я провожу тебя, Том?..

- Зачем? Я  и сама дорогу знаю, а ты Осипову провожай, - был неизменным ответ.

- Ну, Томик! - Колька чуть не ревел от её непреклонности.

А сегодня она выпалила ему прямо в лицо:

- Не ходи за мной никогда! Ты... - она всхлипнула, - ты - предатель! Вот ты кто! - и это было явным следствием слов Анны Павловны о любви, дружбе, верности и преданности...

Колька, как побитый, поплёлся на тренировку, совсем не подозревая, что на улице Томочка дала волю слезам от невозможной боли в сердце.

Да, Колька совсем плохо знал свою Томочку. Он был уверен в её преданности. Считал самовлюбленно, что стоит «свистнуть», и Томочка простит его. А выходит, что с девичьей гордостью шутить нельзя.

- С-с-се-рё-га, п-п-помоги!

- Не надо было тебе с Инфантой путаться...

- Не надо было! А если бы тебе она сказала, что любит? Сама, первая, а? Понимаешь, любит! - выкрикнул в отчаянии

Колька. - Да и не думал я, что Томочка гордая такая.

- Балда же ты... Кто любит, тот никогда об этом кричать не будет. Ты заметил: в письме Татьяны к Онегину ни одного восклицательного знака нет. А у него? Сплошные восклицания! Вот как раз Томка и любит тебя, хоть и ни разу тебе не говорила. Обиделся, понимаешь – «гордая»! Ей же обидно: дружил, дружил с ней, а Инфанта поманила, ты и побежал без оглядки... - Сергей рассуждал, не заботясь о том, слушает ли его Чарышев. - Я  вот знаю одну девчонку, она тоже, наверное, любит, а молчит - потому что - гордая. Думает - тот парень плохо к ней относится, потому и молчит...

- Серёга, ну придумай что-нибудь, а? Как помириться? Помоги!

«Помоги... Мне б самому кто помог во всем разобраться...» - подумал Сергей. С некоторых пор он стал замечать пристальное внимание Осиповой к себе. Что ж, Витка - девчонка красивая. Только что-то отталкивало Сергея от нее - высокомерие, что ли... Впрочем, это ерунда. Хотя какая же это ерунда, если человек делит окружающих на три ранга - выше, равных и ниже. И разговаривает с ними соответственно «рангу».

Герцев давно приметил, что Осипова обращается к препода-вателям ровным и вежливым голосом, с обаятельнейшей улыбкой на лице, редко смотрит им в глаза, а если и смотрит, то в её глазах, наверное, светится беспредельное уважение. А в классе с теми, кого считала равными ей - таких единицы! - она говорила спокойно, однако с оттенком легкого превосходства. Ну, а с теми, кто по её мнению был «ниже» - кто знает, почему она так считала - Осипова разговаривала бесцеремонно, могла и обидеть едким словом, а то и просто, окатив с ног до головы нелюбезного сердцу одноклассника холодным презрительным молчанием, пройти мимо. И человек сначала застывал на месте, потом начинал мучительно вспоминать, что же он такого сказал ей смешного или неправильного, что получил такую внушительную порцию презрения.

- Ты знаешь, Николка, я читал где-то: «Друга выбирай подумав, а, выбрав, верным другом будь...» - сказал Герцев Чарышеву.

Колька ничего не ответил. Он только сейчас понял, что лучше, красивее, чем Томочка, на свете девушки нет.

Сосны в лесу закутались в снежные шали по самые вершины. Снег лениво сыпался на деревья, запорашивал лыжню. День стоял ласково-теплый.

Герцев не спеша катился на лыжах к Третьему омуту. Есть за городом речка-малютка. В одном месте она разливается небольшим омутком, названным почему-то Третьим. И был он такой же таинственный, словно Третья планета в книге Кира Булычёва. Берега у реки там крутые, поросшие мелким соснячком и кустами шиповника. Чудо-уголок, где запросто можно свернуть шею. Но именно здесь и любил кататься Герцев.

Издали Герцев услышал ребячий галдеж и недовольно поморщился: опять мелюзга на омуте, и крутые берега не пугают. Он остановился на краю обрыва. Ребятишки, человек десять, катались на противоположном, более пологом берегу. Они лихо устремлялись вниз, падали и вновь упрямо лезли вверх.

- Настырные, черти... - проворчал Герцев, сожалея, что на омуте оказался не один. Стоял, размышляя: то ли здесь остаться, то ли подняться выше по речонке, там тоже есть одно местечко с головоломным спуском.

Ребятня загалдела громче, и Герцев вновь посмотрел на них.

На краю спуска стоял высокий лыжник в серой заячьей шапке-ушанке, чем-то неуловимо знакомый Герцеву. Сергей пригляделся, но черты лица разглядеть не мог - далеко. Лыжи понесли человека вниз, и ясно было, что скорее лыжи управляют лыжником, чем лыжник - лыжами.

- Эй, ворона! Колени согни, ковырнёшься ведь! - крикнул, смеясь, Герцев, но опоздал: лыжник нелепо взмахнул руками и завалился на бок, вспахав лыжами укатанный спуск.

- Ура! - завопили восторженно ребятишки. - Рябинушка тоже свалилась! Ура!

«Рябинушка»? Да уж не Рябинина ли это? Она же вожатая в каком-то классе!»

Сергей скользнул вниз с обрыва, рисуясь, затормозил около мальчишек, горделиво приосанился, как я, мол, съехал лихо - учитесь, салаги...

Светлана вытаращилась на Герцева, как на привидение:

- Ты не с Луны свалился?

- С обрыва!

- А слабо съехать ещё раз оттуда, - махнул палкой, показывая, откуда, самый маленький мальчишка в куцей цигейковой шубёнке, из рукавов которой торчали руки в заплатанных рукавичках. - Кувыркнёшься! Там ещё никто не спускался, и тебе - слабо!

- Мне? Слабо? - загорячился Герцев. - А ты знаешь, кто я?

- А чо... Серёжка Герцев ты, - лениво отмахнулся от него мальчишка и даже сплюнул на снег сквозь зубы. - Не съедешь, кувыркнёшься... - и стоял, смотрел нахальными и хитрыми глазами.

- Это я?! Кувыркнусь? - Герцев прямо-таки рассвирепел.

- Ага, ты... - мальчишка равнодушно глянул на обрыв с одинокой лыжней, проложенной Сергеем, и полез на гору, давая этим понять, что, мол, разговор окончен: Герцев всё равно не съедет.

Сергей молча, прыжком, развернулся и тоже полез наверх по крутому склону.