Имя для парохода - Владимир Андреев

С Романом она познакомилась на дне рождения подруги. На необычного гостя она обратила внимание, едва вошла в комнату. На вид ему было лет тридцать. Загорелой кожей и орлиным профилем он напоминал героев приключенческих книг, которыми она зачитывалась в детдоме. И так же молчаливо и неподвижно, упираясь ладонями в бедра и широко расставив локти, он восседал за столом. Гету поразило то, как Роман управлял окружающими: едва заметным жестом мог навести в комнате тишину, а затем одним негромко произнесенным словом вызвать взрыв гомерического хохота. Сам при этом лишь усмехался, глядя перед собой. Гета вдруг со смущением заметила, что не спускает с него глаз. Когда все уже расходились, хозяйка с заговорщицким видом подвела загадочного гостя к Гете и представила их друг другу. Он вызвался проводить ее до дома.

О десяти годах, проведенных в тюрьме, Роман рассказал Гете не сразу, а мог бы и в первый день: это ничего не изменило бы. Сидел он за убийство насильника. Роман пришел в общежитие к невесте, услышал из-за двери крики, распахнул дверь — а дальше он уже ничего не видел и не слышал, нанося удары ножом куда-то в кровавый туман… После тюрьмы он прибился к цыганам, с одним из которых сидел, — колесил с ними по стране, курил анашу, пел песни; только что лошадей не воровал. Потом вернулся в Ленинград, остепенился, устроился на завод электриком.

Когда Нателла получала паспорт, она, хоть и оставила себе отцовскую фамилию, отчество выбрала — Романовна. Больше детей в семье не было: Гертруда все-таки облучилась…

5

Воспоминания о раннем детстве у Нателлы сохранились обрывочные. Одно из первых: длинная платформа, гудки поезда, окна вагона, черный проем двери; у матери беспокойное лицо, Нателла обхватила ее за шею — вдруг мать кричит и перестает ее держать; перед лицом Нателлы что-то сверкает, она падает на землю и плачет.

Второе воспоминание. Подвал. Холодно. Нателла сидит на коленях у бабушки. Рядом мама. Все молчат. Дедушка Магомед поднимается по лестнице, приоткрывает дверь, затем качает головой: вам нельзя. Сам выходит за едой. Бабушка с мамой полушепотом переговариваются. Нателла не знает, кто такой Сталин и откуда его вынесли, но теперь им с мамой на улице показываться нельзя. Надо подождать, пока все успокоится. Потом они уедут.

Третье воспоминание. Москва. Красные зубчатые стены — она много раз видела такие же на картинках. Мама говорит: «Это Кремль». Потом коридоры, большой кабинет. Мама была рядом, о чем-то просила, потом ушла куда-то с бумагами. На столе перед Нателлой стакан чая в красивом подстаканнике и печенье на блюдце. Она сидит на коленях у пожилого человека в зеленом френче и с седой щеточкой усов под носом. Он гладит ее по голове. Она жует печенье и смотрит в окно.

А вот почему она, сколько себя помнила, все время злилась на дядю Рому, она сказать не могла. Он был веселый и ничего плохого ей не делал, а она то и дело искала причину, чтобы с ним поругаться. Хотя до смертельных ссор не доходило. Она вообще ни с кем никогда не ссорилась. Мальчишки бегали за ней с детского сада, оттого и девчонки старались держаться к ней поближе.

Когда Нателла пошла в школу, в ее жизни опять появился отец. С тех пор она проводила каждое лето в доме, который когда-то был ее родным. Бабушка учила ее готовить сациви, чанахи и люля-кебаб, дедушка водил за руку в город — смотреть старинные дома, пальмы на газонах и, конечно, море… Отец за ужином глядел на нее с гордостью и все время повторял: «Подрастешь, красавица, — жениха тебе найдем самого лучшего». Посматривал он при этом в сторону соседского дома. Семь лет спустя оказалось, что слова эти были не пустые. Отец в очередной раз приехал забирать Нателлу на лето и по дороге на вокзал радостно объявил ей, что дома уже все приготовлено к свадьбе. Она улучила момент и сбежала. Больше отец не приезжал.

6

Ей было пятнадцать, когда подошла очередь на квартиру. Семья покинула «немецкий городок» и переехала в новый дом на берегу Невы. Чай на кухне поначалу пили часами, смотря при этом не друг на друга, а в окно. Нателла любила садиться справа от него, чтобы видеть мост, по которому сновали туда-сюда машины и не спеша передвигались фигурки пешеходов. Дядя Рома занимал место слева и смотрел туда, где в закатной дымке таяли подъемные краны и мачты катеров. Матери неизменно выпадало место посередине, так что ей оставалось созерцать мрачную громаду здания исполкома на противоположном берегу и огромные металлические буквы с подсветкой «Слава КПСС!». Мать ругалась. В районе из-за аварий часто гас свет, но надпись продолжала гореть и в кромешной тьме. Если бы не она, мать, наверное, ругала бы коммунистов меньше, а так начинала крамольные речи, едва усевшись за стол и посмотрев в окно. Чаще других звучало в этих речах слово «вранье». Однажды Нателла не выдержала:

— Ну и пусть врут, мама! Нам-то что?

Мать буквально остолбенела от такого предательства.

— Да ты же не для того живешь, чтобы жрать! Запомни: человек живет, чтобы постичь истину! А как он ее постигнет, если ему все время врут?!

— Да успокойся ты, Гета, — подал голос до этого молчавший дядя Рома. — Может, тебе и жить не захочется, когда ты ее постигнешь.

— Рома, не говори банальностей! — вспыхнула мать. — Знаем мы это: Во многой мудрости… и прочее…

— Не знаете, — покачал головой дядя Рома.

Получив в один прекрасный день повестку с предписанием явиться в такой-то день в КГБ, мать кинулась искать по всей квартире потайные микрофоны, но, как выяснилось, компетентным органам о ее вольнодумстве пока ничего не известно — мать разыскивали немецкие родственники. Поскольку она была ведущим инженером «почтового ящика», ей было настоятельно рекомендовано подписать заявление об отказе от встречи. В тот день мать смотрела в окно с особой злостью…

Как-то зимним вечером, усевшись пить чай, вся семья разом ощутила недоумение и тревогу: непонятно где и в чем произошло какое-то роковое изменение… Нателла первая поняла, в чем дело:

— Мама! — весело воскликнула она. — «Слава КПСС!» погасла…

Мать медленно, с торжествующей улыбкой, поднялась из-за стола. Некоторое время она удовлетворенно смотрела в окно, затем направилась в коридор.

— Алло! Невский райисполком? — послышался ее суровый голос. — Звонят из обкома партии. Мы получили информацию, что у вас на крыше не горит надпись «Слава КПСС!». Хотелось бы узнать почему. При чем тут электрик? Вы понимаете, что это политическое дело?! Немедленно примите меры!

Ровно через десять минут меры были приняты. Мать взглянула на ненавистную надпись, устало вздохнула и мрачно покачала головой:

— Горит… Куда ж она денется?

Затем ее привычно понесло…

По выходным в дом приходили гости: братья дяди Ромы с семьями или коллеги матери по работе. Коллег дядя Рома не жаловал и нередко, выведя мать за руку в коридор, приглушенно выговаривал ей:

— Кого ты опять притащила?

Мать оправдывалась: хороший, дескать, человек — честный, порядочный…

— Гони его к хренам! — с ровной интонацией, сквозь зубы цедил дядя Рома. — Я десять лет сидел — сразу вижу, кто передо мной.

Дядя Рома не ошибался. Кто-то из гостей злоупотребил доверием хозяйки дома, и вскоре сотрудники КГБ сами пожаловали в квартиру. У матери изъяли несколько томов самиздата, у дочки из-под подушки — шведский журнал для взрослых, у отчима — самогонный аппарат. Дядя Рома с Нателлой отделались испугом, мать прошла по уголовному делу как свидетель.

Глядя, как аккуратные молодые люди привычными движениями упаковывают ее книги, ставшие вдруг «вещественными доказательствами» непонятно чего, Гертруда впервые испытала желание уехать куда глаза глядят. Постепенно желание переросло в твердое решение. Впрочем, слово «твердое» можно было и не добавлять: какое бы решение она ни принимала, оно всегда было твердым. Выбор на семейном совете пал на Австралию: чтобы как можно дальше — и с концами. Деньги на дорогу и обустройство дядя Рома в шутку предложил экспроприировать у богатых.

— А что, Гета? — лукаво усмехался он, глядя в окно. — Не сам ли Ильич завещал нам грабить награбленное?

Гертруда отмахнулась: дескать, вот сам и грабь! — однако о чем-то хмуро задумалась.

7

Раньше Нателла не обращала на него никакого внимания: щуплый, маленького роста, еще и молчаливый. На школьных вечерах играл на барабанах, из-за которых его едва было видно. Из армии вернулся подросшим, раздавшимся в плечах. На встрече друзей взял гитару, запел, чуть покачиваясь и пристально глядя в глаза Нателле, белогвардейский романс про «тонкие лебеди девичьих рук». Потом взялся провожать ее через мост, но до моста они дошли не скоро: завернули в полузаброшенный парк на берегу. Там взобрались на причудливо изогнутый ствол одичавшей яблони и долго смотрели, как залитую лунным светом лощину медленно заполняет клубящийся туман. Потом бродили по колено в этом светящемся тумане, а мост тем временем развели, и ночевать пришлось среди яблонь…