На войне и в плену - Белль Бойд

Угрожающие намеки в письмах, адресованных миссис Хардиндж, утверждавшие, что публикация ее книги может подвергнуть опасности жизнь ее мужа, небезосновательны, поскольку в Вашингтоне есть немало высокопоставленных чиновников, о которых она знает больше, чем кто-либо, и которых она намерена ярко и правдиво представить в своей книге. Эти люди боятся правды.

Ко всему вышеизложенному особенно приятно добавить, что когда о бедах и неприятностях Белль Бойд узнал Лондон, весь нобилитет Англии буквально засыпал ее щедрыми предложениями о помощи. Прошло несколько лет, и я не могу не отметить, что истинные аристократы Англии – самые благородные и гостеприимные люди в мире. А вот плантаторы Юга – увы! – они безнадежно отстают».

Но, это было лишь лирическое отступление. А теперь давайте посмотрим, как другие описывают Белль Бойд в тот период времени, когда она была в заключении.

В августе 1862 года, редактор «Iowa Herald», Д. А. Махони, эсквайр, влиятельный расист-республиканец, но, тем не менее, энергичный и красноречивый сторонник Конституции и Союза, был вытащен из своей постели, а затем его, не имевшего никакого представления о там, за что он арестован, без предъявления какого-либо обвинения спешно доставили в Вашингтон и бросили в «Старый Капитолий». О том, что он там видел и как страдал, он уже поведал миру в словах, которые покрыли вечным позором преступных и гнусных его преследователей.

А вот отрывки из дневника мистера Махони, опубликованные Карлтоном, Нью-Йорк, дающие нам некоторое представление о том, какая была Белль Бойд в тюрьме:

«В то время, когда меня сидел в «Старом Капитолии», там, среди других узников была и знаменитая Белль Бойд, которой вменялось в вину поражение генерала Бэнкса, в битве с «Каменной стеной» Джексоном в долине Шенандоа. Белль – так ее по-простому, дружески называли арестанты, а с оттенком особой нежности и любви – конфедераты, сидела в тюрьме по обвинению в шпионаже…

То, что среди узников Старого Капитолия находится дама, нам, недавно прибывшим, стало ясно после первой ночи нашего пребывания там – мы услышали «Мэриленд, о мой Мэриленд» – и без сомнения, песню эту пела женщина. Мы спросили – кто это? – и нам сообщили, что это пела Белль Бойд. Некоторые из нас никогда не слышал об этой леди раньше, и посыпались новые вопросы – кто она, откуда, за что сидит…

Белль содержалась в отдельной комнате, но ей было разрешено выходить, и по вечерам ее можно было увидеть в холле у выхода на лестницу. И всякий раз, когда она пользовалась этой привилегией (а так она поступала очень часто), более всех старались встретиться с ней именно жертвы политического террора. Ее камера находилась на втором этаже, а на третьем обитали жители Фредериксбурга…

Но, вернемся к Белль Бойд. Я услышал ее голос в свою первую ночь в этой тюрьме, напевавший «Мэриленд, о, мой Мэриленд», впервые в жизни я услышал песню Юга. Эти слова, волнующие сердце каждого южанина она выпевала в особой, только ей свойственной манере, и вкладывала в них столько чувства, что эта песня не могла оставить равнодушным даже того, кто не сочувствовал Конфедерации. Невозможно было оставаться равнодушным, слушая пение этой леди, вкладывавшей всю свою душу в выражение своих чувств преданности Югу, открытого неповиновения Северу и ее ласковые призывы к Мэриленду, судьба которого и стала сюжетом этой знаменитой песни. Пафос её голоса, а также, похоже, то отстранённое состояние, в котором она находилась, когда её душа, казалось, улетала в те места, о которых была эта песня, её меланхолическая манера трогала всех, кто слышал её, и вызывала не только сострадание, но и интерес (он постоянно увеличивался), и иногда между заключенными и охранниками вспыхивали конфликты.

Кроме камеры Белль Бойд в холл выходили двери еще трех камер – в них сидели, в основном, офицеры Конфедерации. Некоторые из них были лично знакомы с Белль, и они часто беседовали. По вечерам этим заключенным разрешалось ненадолго покидать свою комнату, и они могли перекинуться с Белль парой слов. После того, как эта небольшая привилегия была запрещена, Белль пошла на хитрость – она раздобыла довольно увесистый мраморный шар, потом она писала записку на листе очень тонкой бумаги, заворачивала шар в этот лист, и стоило только охраннику отвернуться, как она толкала шар, и тот катился в одну из камер, где сидели арестованные офицеры. Они читали письмо, писали ответ, заворачивали шар в бумагу – и тот возвращался обратно к Белль. Таким образом, между Белль и ее друзьями установилась стабильная и надежная связь. А вот что произошло после того, как некоторых из нас перевели из комнаты № 13 в комнату № 10.

В комнате № 10 имелся старый и грязный, давно утративший двери встроенный шкаф. И однажды, исследуя его содержимое, я и м-р Шевард обнаружили в полу небольшое отверстие, через которое пробивался свет из камеры снизу – именно эту камеру занимала Белль Бойд. Какое чудесное открытие! Мы тотчас написали записку и на нитке спустили ее вниз через отверстие. Белль заметила ее и сразу же прислала ответ. С той поры все почта стала проходить через дырку в полу камеры № 10 и, хотя лейтенант Миллер и суперинтендант тюрьмы Вуд очень гордились своей прекрасной осведомленностью о каждом случае нарушения тюремного порядка, которое основывалось – как они утверждали – на прекрасном знании состояния каждой камеры (кроме камеры Белль Бойд) – эта почтовая линия – «сквозь пол», так никогда и не была обнаружена. Подробный рассказ об этом мог бы стать не самой скучной главой в истории «Старого Капитолия», если бы она была опубликована в записках Белль Бойд. Но время для этого пока еще не пришло».

Последние слова Махони свидетельствуют о том, что Белль Бойд, «мятежница-шпионка» владеет огромным количеством информации о причастности некоторых высокопоставленных чиновников Вашингтона к различным политическим махинациям и скандалам частного характера, и которую, как она считает, публиковать еще рано и неблагоразумно. «Время еще не пришло».

«Белль обычно начинала свою вечернюю развлекательную программу, – пишет Махони, – с «Мэриленд». И по сей день, эта патриотическая и воодушевляющая песня, написанная молодым Рэндаллом из Балтимора, несомненно, является своего рода «Марсельезой» Юга. Поскольку в Англии она пока мало известна, я приведу здесь ее полный текст:

«The despot’s heel is on thy shore,Maryland! my Maryland!His torch is at thy temple door,Maryland! my Maryland!Avenge the patriotic goreThat flecked the streets of Baltimore,And be the battle queen of yore,Maryland! my Maryland!Hark to a wandering son’s appeal,Maryland! my Maryland!My MotherState, to thee I kneel,Maryland! my Maryland!For life and death, for woe and weal,Thy peerless chivalry reveal,And gird thy beauteous limbs with steel,Maryland! my Maryland!Thou wilt not cower in the dust,Maryland! my Maryland!Thy beaming sword shall never rust,Maryland! my Maryland!Remember Carroll’s sacred trust,Remember Howard’s warlike thrust,And all thy slumberers with the just,Maryland! my Maryland!Come! ’tis the red dawn of the day,Maryland! my Maryland!Come with thy panoplied array,Maryland! my Maryland!With Ringgold's spirit, for the fray,With Watson’s blood at Monterey,With fearless Lowe, and dashing May,Maryland! my Maryland!Dear mother! burst the tyrant’s chain,Maryland! my Maryland!Virginia should not call in vain,Maryland! my Maryland!She meets her sisters on the plain:Sic semper, ’tis her proud refrain,That baffles minions back amain.Maryland! my Maryland!Come! for thy shield is bright and strong,Maryland! my Maryland!Come! for thy dalliance does thee wrong,Maryland! my Maryland!Come to thine own heroic throng,That stalks with Liberty along,And gives a. new Key to thy song,Maryland! my Maryland!I see the blush upon thy cheek,Maryland! my Maryland!And thou, wert ever bravely meek,Maryland! my Maryland!But, lo! there surges forth a shriek,From hill to hill, from creek to creek:Potomac calls to Chesapeake.Maryland! my Maryland!Thou wilt not yield the Vandal toll,Maryland! my Maryland!Thou wilt not crook to his control,Maryland! my Maryland!Better the fire upon thee roll,Better the shot, the blade, the bowl,Than crucifixion of the soul,Maryland! my Maryland!I hear the distant thunder hum,Maryland! my Maryland!The Old Line’s bugle, fife, and drum,Maryland! my Maryland!She is not dead, nor deaf, nor dumb.Hurrah! she spurns the Northern scum!She breathes, she lives; she’ll come, she’ll come![3]

«Из-за этой песни, – продолжает Махони, – у Белль часто возникали конфликты с дежурным охранником, прохаживавшимся у дверей ее комнаты. Это была, конечно, провокация, но есть ли вообще такое место на земле, где можно было бы держать под арестом женщину, в особенности, такую, которую – каковы бы ни были ее преступления, – весь мир считал настоящей леди?»…

Многие патриотически настроенные леди Балтимора был арестованы федералами за пение «Мэриленд». Однако, что скажет английский читатель о таком случае? На одном из самых знаменитых лондонских салонов с угощением и концертной программой, излюбленном месте отдыха литераторов, актеров, поэтов, и интеллектуалов, за последние, как минимум, сто лет, знаменитому хору мальчиков, лучшему хору в мире, не считая хора Сикстинской капеллы, после того как они выучили слова и прониклись духом песни «Мэриленд», запретили петь ее из-за опасений, что это может нанести оскорбление. ОСКОРБЛЕНИЕ КОМУ?! Они бы скорее оскорбили кого-то, если бы спели Марсельезу.