Воспоминания гермафродита - Эркюлин Барбен

Там, сказала мне эта прекрасная женщина, вы будете жить вместе с юными девицами, преимущественно богатыми и знатными. Вашими подругами в учебе и играх больше не будут безродные дети, с которыми вы жили до сего дня, и вы, без сомнения, скоро забудете тех, кто заменял вам вашу мать. Как я уже, кажется, сказал, я очень любил добрую сестру М., и эти ее обвинения сильно меня задели.

Я сжал ее руку и, не умея выразить свои чувства, глубоко взволнованный, поднес ее к своим губам.

Этот немой протест успокоил ее относительно моих чувств, хотя вряд ли заставил забыть о том, что отныне моими привязанностью и уважением будут пользоваться другие люди.

Несколькими днями позже меня приняли в монастырь С. на правах пансионерки. Добрая сестра М. пожелала проводить меня туда и лично передать в руки начальницы этого заведения.

В жизни не забуду чувство, посетившее меня, когда я впервые увидел эту женщину. Никогда еще под монашеским одеянием не скрывалось столько достоинства, гордости и в то же время несравненной красоты. Матушка Элеонора, как ее здесь называли, принадлежала, как мне стало известно позже, к одной из самых знатных семей Шотландии.

Ее уверенная осанка внушала уважение. И одновременно невозможно было представить себе лицо более открытое и привлекательное. Стоило лишь однажды увидеть ее, чтобы полюбить навсегда. Она была не только чрезвычайно образованной женщиной, но еще и очень умело и разумно руководила вверенным ей учреждением. Безграничное уважение, которым она пользовалась в высшем свете, создало ей прочное положение в городе.

И все в один голос подтверждали, что она этого безусловно заслуживает.

В день, когда я пишу эти строки, ее земной путь уже завершился, и я знаю, что вечно буду ее оплакивать. Я вспоминаю о ней с бесконечной нежностью и теплотой. В моей полной горя и страданий жизни ее ангельская улыбка озаряла меня, подобно лучу надежды, и делала меня чуточку счастливее.

Вскоре это богоугодное заведение стало для меня родным домом, где я был окружен теплом и заботой, отчего бессознательно ощущал гордость и уверенность в себе.

В пансионате воспитывалось много юных девиц, которые позже вполне могли занять в обществе довольно высокое положение: либо благодаря своему происхождению, либо в силу удачного стечения обстоятельств.

Посему между нами существовала естественная граница, на преодоление которой требовалось некоторое время.

Тем не менее, мне никогда не приходилось страдать из-за этого различия, которое молодежь часто слишком быстро осознает и которым она, по примеру других, — как взрослых, так и детей, — порой жестоко злоупотребляет.

Все девушки полюбили меня, но, должен сказать, я не особенно обольщался на этот счет, так как думал, что моя привязанность не имеет в их глазах ни малейшей ценности.

Обучение было основательным, ибо его доверили по-настоящему умным людям.

А поскольку я всегда была очень старательной и ощущала сильную тягу к серьезным занятиям, я тут же с радостью этим воспользовалась.

Довольно быстро я добился успехов, и не раз приводил в изумление своих достойных наставниц.

Иначе обстояло дело с ручным трудом, к которому я постоянно демонстрировал глубочайшее отвращение и величайшую неспособность.

Пока мои подруги создавали маленькие шедевры, предназначенные для украшения салона или же для подарка младшему брату, я проводил время за чтением. Особенно меня привлекала история — как древнего мира, так и новейшая. Я находил в ней пишу для жажды знаний, завладевшей всем моим существом. Это любимое занятие еще и помогало мне отвлечься от неясной тоски, порой безраздельно овладевавшей мною.

Сколько раз я отказывалась от прогулки с подругами, чтобы иметь возможность с книгой в руке бродить в одиночестве по живописным аллеям нашего прекрасного сада, в конце которого находилась небольшая рощица из тенистых и пышных каштанов!

Оттуда открывался великолепный вид на просторы, покрытые роскошной растительностью, обычной в южных краях.

Сколько раз мадам Элеонора заставала меня погруженным в неясные грезы, и ее взгляд сразу же заставлял меня забыть обо всем! Я радостно бросался к ней навстречу, ожидая поцелуя, охваченный негой, сжимал ее в объятиях — подобных чувств мне не суждено было испытать больше никогда.

Порой мне так необходима была живая и искренняя привязанность, но, как ни странно, я никому не решался даже намекнуть на это.

У меня было много достойных подруг, однако особенно я сблизился с дочерью придворного королевского советника.

Я полюбил ее с первого взгляда, несмотря на вполне заурядную внешность, однако все ее существо излучало невыразимую фацию; ее нельзя было назвать красивой, и хотя ее черты были пленительно правильными, в них ощущалось гибельное прикосновение болезни, которая ищет свои жертвы по преимуществу среди самых молодых и удачливых. Бедная Леа была из их числа. Ей только что исполнилось семнадцать, однако на челе ее лежала печать тайных мучений, не предвещавшая ей ничего хорошего в будущем. Я понял, что эту страдалицу ждет преждевременная смерть.

Возможно, нашему сближению способствовало физическое сходство, иначе я этого объяснить не могу, ибо нас разделяла солидная разница в возрасте: ведь мне еще не исполнилось и двенадцати лет. Некоторые привязанности невозможно объяснить. Они рождаются сами собой.

В то время я и сам был слаб, и здоровье мое оставляло желать лучшего.

Мое состояние вполне могло вызывать серьезные опасения, чем и объяснялось отношение ко мне окружавших меня добрых монахинь. Я, как и Леа, был предметом постоянных забот, и мы с ней не раз оказывались вместе в лазарете.

Я относился к ней с самозабвенной преданностью и идеализировал ее.

Я был ее рабом, ее верным и преданным псом. Я любил ее со страстью, свойственной мне во всем.

Я почти плакал от радости, когда ко мне склонялись эти длинные, роскошно изогнутые ресницы, как будто ласкавшие меня.

Какую гордость я чувствовала, когда в саду она опиралась на мою руку!

Обнявшись, мы прогуливались по длинным аллеям, а вокруг цвели великолепные розовые кусты. В ее речах, как и во всей ее натуре, чувствовался дух возвышенный и язвительный.

Ее прекрасная светлая головка склонялась ко мне, и я благодарил свою спутницу горячим поцелуем.

Леа, говорил я тогда, Леа, я люблю тебя! Вскоре нас заставлял расстаться звонок. Надо сказать, что мадмуазель де Р. была одной из лучших учениц. Она уже завершила свое обучение и оставалась в монастыре лишь для того, чтобы углубить познания в сфере изящных искусств, в которых она уже достигла такого успеха, что вполне могла прославить своих учителей.