Прелюдия (СИ) - "_lepra"

Об учебе, которую так никогда и не закончит. О тех днях, проведенных в Хогвартсе, которые ни капли не ценил, а сейчас бы так хотел вернуться в прошлое хотя бы на час и прожить его без груза военных лет, который теперь будет неотъемлемой частью него до самого конца. Думал о родителях, оставшихся в Англии. Вспоминал о друзьях — тех, кто погиб, и тех, кто остался жив. Казалось, проговорил в голове имя каждого, воскрешая уже смутные образы.

В его воспоминаниях Блейз всегда улыбался. По-другому и быть не могло, и Драко было плевать, что большую часть времени Блейз скучающе источал недовольство происходящим, а даже самый маленький намек на радость появлялся лишь в крайне редких случаях. Нет, в его памяти на лице лучшего друга всегда красовалась широкая белоснежная улыбка, а темно-карие глаза блестели веселыми искорками. Он хотел запомнить его таким, а хмурое выражение лица он воскресит в памяти, посмотрев на небольшое количество колдографий, которые он бережно хранил. Блейза не стало почти семь месяцев назад. Вместе с ним исчезло что-то очень важное, что делало Драко самим собой, но он не мог подобрать слов, чтобы описать это. Лишь ощущение, что в него всадили клинок и прокрутили несколько раз, чтобы потом оставить медленно истекать кровью на холодном каменном полу. И он лежал в своей же крови, что пропитывала одежду и оставалась на языке металлическим привкусом, и не мог заставить себя подняться.

Но когда он наконец нашел в себе силы вытащить клинок, что так и торчал из левой части груди, на его место встал новый. Пэнси была убита немногим более чем через три месяца после потери Блейза. А Драко до сих пор считал, что ее кровь на его руках, ведь на той операции он стоял во главе отряда Ордена по захвату цели. Паркинсон тоже улыбалась в его воспоминаниях, только чуть более презрительно, чем Забини. А еще она частенько говорила свою излюбленную фразу: «Теодор, какой же ты невыносимый!», а потом обязательно закатывала глаза и делала вид, что раздражена, а на деле же ее с головой выдавала полуулыбка алых губ.

Где сейчас был Тео, Драко не знал, но он хотя бы был, и это слегка успокаивало. Не Драко было винить друга, который покинул Англию, ведь он сам сейчас находился не в родной стране, а сидел за роялем в своем поместье во Франции близ небольшого города Лилль, расположенного неподалеку от границы с Бельгией. Малфой не сомневался, что множество людей посчитают, что он сбежал, но ему было плевать. Пусть говорят, что хотят, больше его это не касается. Англия принесла ему слишком много боли, и если бы он мог, то уехал бы еще в самом начале. Но он бы не оставил ее, а она бы не оставила Англию.

Глупая — подумал он, и улыбка вновь появилась на его лице. Только теперь она была пронизана не болью, а чем-то похожим на мимолетную радость. Драко всегда улыбался, когда думал о ней, и каждый раз ловил себя на этом. Сначала он сильно злился из-за этого, потому что все эмоции, связанные с ней, были чем-то совершенно новым и неизведанным, что существовало вне его контроля, а потом просто принял, осознав, что это делает его чуточку счастливее.

Малфой не мог ответить себе на вопрос, что она с ним делала — это было выше его понимания. Когда она находилась рядом, ничто не было важно — существовала лишь она, ее тихий смех, нежные прикосновения и огромные глаза цвета некрепкого черного чая, что смотрели на него с таким доверием и верой, с которыми никто и никогда не смотрел.

У его счастья были карие глаза. И больше ему было ничего не надо. А внутри все плавилось и искрилось, когда она была рядом.

Она была для него всем — с того момента, как первая переступила через себя и заговорила с ним, сыном Пожирателя смерти, который нашел силы сменить сторону и вступил в Орден в роли доносчика. Она смогла закрыть глаза на его прошлое, дала шанс, игнорировала его колкости в начале их общения, стала той, кто вела за собой, как лучик солнца, который являлся маяком на поверхности для тонущего человека. И Драко выплыл, но только благодаря ей. Его чувства стали ее территорией.

И Малфой был готов сделать ради нее все, только вот она не всегда была готова принимать это самое «все». Он неисчислимое количество раз предлагал ей уехать, оставить войну и сделать хотя бы что-то для себя. Был готов увезти ее в тот же момент, стоило ей лишь едва заметно кивнуть. Но она каждый раз молча смотрела на него, а он понимал, что она не оставит друзей, которые стали ей родными. И все, что ему оставалось, — это быть рядом. Драко не отпускал ее одну ни на одно дело — это было его условием, когда Грюм и Люпин настаивали, что бы он взял под свое командование отряд. Он убивал за нее и сделал бы это снова, если бы ей грозила хоть какая-нибудь, даже самая незначительная опасность. И Непростительное перестало бы быть таковым, если бы на одной чаше весов было ее благополучие. Он не видел границ, терял тормоза, когда чувствовал, что она находится не в полной безопасности.

Однажды она почти неделю не могла прийти в себя, а он, казалось, перестал существовать на эти дни. Малфой исправно выполнял миссии, которые не мог пропустить, ведь являлся лидером своего небольшого отряда, но на те несколько дней это был не он. Тео потом сказал ему, что он напоминает робота, а Драко не понял, что друг имел в виду, и только чуть позже она объяснила ему значение этого слова, что как нельзя верно описывало его состояние. На третий день после того, как ее, всю измазанную в крови и без сознания, принесли в одно из убежищ, во время очередной миссии Драко выпустил восемнадцать искрящихся изумрудным цветом заклинаний и ни разу не промахнулся. Весь отряд возвращался в гробовой тишине, хотя обычно все шумно праздновали победу. А он, не сказав ни слова, занял свое ставшее обыденным за те три дня место возле ее узкой кровати. Но она была все так же неподвижна. Драко всегда говорил себе, что она просто спит. Какая наглая ложь. Четвертый день он провел там же, отойдя лишь пару раз. Малфой почти не спал и напоминал скорее воскресшего из мертвых, но никто не смел ничего сказать ему, совершенно не зная, чего ожидать. Он сам даже и не строил догадок о том, что бы с ним случилось, не проснись она. И когда она на пятый день легонько сжала его руку, совсем слабо, ему даже сначала померещилось, что он впервые за долгое время заплакал. Тихо, настолько незаметно, что видела и знала только она. Но Малфой плакал, потому что понимал, что не мог потерять ее. Он бы этого не выдержал.

Она стала всем. Именно ради нее он каждое утро открывал глаза и шел на новую бойню. Ради нее он все еще оставался в Англии, потому что не допускал и мысли о том, что сможет ее оставить. Нет, об этом и речи даже не шло. Пару раз его посещала навязчивая идея увезти ее силой, но Драко знал, что она никогда ему этого не простит и все равно найдет выход, чтобы вернуться назад.

Это она выбрала его, никак не наоборот. Ее место было на войне рядом с друзьями, а его — рядом с ней, с той, которая стала самым близким человеком за ничтожные сроки. С той, которая по иронии судьбы стала единственной, кто смог его понять. С той, которой он мог безоговорочно доверить всего себя, свои мысли, свои травмы, свою душу, а она в ответ делала то же самое.

Если бы ему сказали, что любви не существует, то он бы поклялся, что этот человек либо лжец, либо никогда не любил, а его не любили в ответ. Драко уже давно не боялся этого слова — нет смысла отрицать то, что стало невероятно огромной частью тебя, без которой ты — уже не ты. Он любил ее, а она любила его, и в моменты, когда Малфой находился рядом с ней, ему больше ничего не было надо. Им удалось создать синергию, несмотря на то что были полярно разными. Дополняли друг друга, возмещали потерянные части себя, стали одним целым. И он благодарил мир за то, что она стала стержнем, поддерживающим его в каждой ситуации, когда он был готов переломиться пополам, словно сухой прутик.

И однажды он сказал ей максимально банальную фразу, в которую сам почему-то верил.

«Грейнджер, это ангелы плачут, потому что скучают по тебе».