Морфология реальности - Вадим Руднев

И люди научились заниматься археологией далеко не сразу. И научившись ею заниматься, они тем не менее продолжали сомневаться относительно природы реальности.

И опять-таки вымышленное тоже в достаточной мере материально. Шерлок Холмс никогда не существовал, поэтому все высказывания о нем не являются ни истинными, ни ложными, и вообще не имеют смысла. Но сказать, что Шерлок Холмс жил на Бейкер стрит, совсем не равно бессмысленно тому, чтобы сказать, что он жил на Парк лейн [8]. Я не могу пригласить на обед Шерлока Холмса [9], но я не могу также пригласить на обед Ричарда Никсона. Считается, что тем не менее Ричарда Никсона на обед пригласить логически не-абсурдно, а Шерлока Холмса невозможно. Однако детям приглашают на Рождество деда Мороза и Снегурочку.

Человек, которому внушили бы, что Шерлок Холмс - реальное лицо, вполне мог бы пригласить его на обед. И более того, тот мог бы прийти к нему, например, в виде актера, одетого Шерлоком Холмсом.

Полагать, что нечто существует, значит полагать, что некто полагает, что это нечто существует. Бессмысленно поэтому сейчас говорить, что ведьмы это вымысел, и в средневековье коренным образом заблуждались относительно их существования.

Но все-таки для людей важно, чтобы что-то было вымышленно. Может быть, потому, что вымышленное - это более просто организованная реальность?

Что же такое все-таки реальность?

Мне представляется, что реальность не что иное как знаковая система, состоящая из множеств знаковых систем разных порядков, то есть настолько сложная знаковая система, что она воспринимается ее средними носителями и пользователями как незнаковая. Но реальность не может быть незнаковой, так как мы воспринимаем ее и пользуемся ею исключительно при помощи знаков. И при этом само слово знак и то, что этот знак означает, носит семиотический характер. Нельзя сказать, что эта вещь - только вещь, или что этот знак только знак. И нельзя сказать, что система дорожной сигнализации - это знаковая система, а система водоснабжения - незнаковая.

Но сама специфика понятия реальности в том и состоит, что в ней столько различных знаковых систем, и они так сложно переплетены, что сама реальность кажется незнаковой. И для людей настолько важно делить все на две половины, на вещи и знаки, на выдуманное и действительное, что им кажется, что это деление имеет абсолютный, ничем не опосредованный характер. Мне же кажется, что это деление имеет только прагматический смысл.

При этом я вовсе не хочу сказать, что семиотический характер того, что мы понимаем под реальностью, означает, что реальность есть нечто кажущееся, что это наваждение. Утверждать так значило бы просто в той или иной мере повторять идеалистическую философию. Что же специфически нового в такой постановке вопроса, в соответствии с которой реальность - это семиотическая система? Мне кажется, то, что, ставя вопрос таким образом, я тем самым делаю закономерным приложение к изучению реальности тех методов, которые ранее применялись к явлениям, семиотическая природа которых не вызывала сомнения, то есть к естественному языку, искусствам, религии, поведению, моде, проще говоря, к явлениям культуры. Ставя так вопрос, я, пожалуй, снимаю традиционное структуралистское противопоставление культуры и природы, потому что природа, как мне кажется, является таким же знаковым объектом, как и культура. Все понятия, которые связываются в нашем сознании с природой - от поэтического воспевания гор и ручейков до таблицы Менделеева - все это тотально знаково и другим быть не может, потому что наше сознание по-другому не умеет воспринимать мир, как только через знаки. Отчасти это даже тривиально. Нетривиальным это может стать в том случае, если мы покажем эксплицитно реальность как множество знаковых систем.

При этом я хочу сразу сделать оговорку относительно двух исследовательных методов, или приемов, при помощи которых эту проблему можно было бы решить достаточно легко, и от которых мы здесь отказываемся.

Первое - это культурно-типологический подход. Когда реальность уходит в прошлое, она сильно упрощается для нас, и тогда она гораздо легче воспринимается и понимается как нечто знаковое. Происходит это, вероятно, потому, что мы воспринимаем прошлое через ряд свидетельств, которые носят эксплицитно семиотический характер. Эти свидетельства закреплены в документах. И мы прекрасно понимаем, что не можем знать всего о прошлом, а только то, что нам расскажут эти документы, достоверность и полноту которых, конечно, проверить полностью невозможно. Эти документы нам явственно показывают, насколько реальность прошлых эпох гораздо более семиотизирована (во всяком случае, нам так кажется), чем наша. Говоря, например, о средневековье, мы вспоминаем о рыцарских турнирах, куртуазной любви, богословских спорах, странных для нас представлениях о времени и пространстве и так далее. Тут мы не сомневаемся в семиотичности этого мира. Ю.М.Лотман показал семиотизированность достаточно близкой эпохи - конца XVIII - начала XIX века. Его замечательные труды о балах, дуэлях, парадах безусловно были очень важным шагом в понимании семиотической природы реальности. Но Ю.М.Лотман изучал документы, и предметом его изучения все же была культура. И я не думаю, что он разделил бы мнение, в соответствии с которым реальность в принципе имеет семиотический характер. Преимуществом лотмановского подхода было то, что он был застрахован от того, чтобы исказить свой материал. Он мог интерпретировать его, как угодно, может быть, ошибочно или произвольно с чьей-то точки зрения, но он не мог переписать лживых мемуаров Д.И.Завалишина и не мог изменить ни строчки в записных книжках П.А.Вяземского. Мы же стараемся изучать живую реальность такой, как она является нам, будучи не только ее свидетелями, но и участниками, не застрахованными ни от чего.

Второе, также очень продуктивное направление, которое тоже объясняет реальность знаково, символически, это мифологическое направление. Конечно, очень просто увидеть знаковый, символический характер яблока, если все время вспоминать Адама и Еву, Елену Троянскую и Исаака Ньютона. Также довольно просто объяснить семиотический характер поведения людей, если каждый раз поминать эдипов комплекс и коллективное бессознательное. Итак, и этим, безусловно, чрезвычайно важным в XX веке методом мы пользоваться не будем.

Что же у нас остается? Ни документов, ни экспериментов, ни апелляции к мифу. Одна лишь интроспекция. Конечно, это очень опасный путь, чреватый субъективизмом. Но мы этого не боимся.

Представим, что вы едете в поезде. Что происходит с вами? Кажется, ничего особенного. Вы слышите стук колес, но думаете о чем-то другом, читаете какую-то книгу, в соседнем купе плачет ребенок, в окне проезжают мимо деревья, вы слышите разговор соседей по купе, но не понимаете, о чем идет речь, потому что они разговаривают, кажется, по-эстонски. Вас раздражает, что по радио передают какую-то идиотскую передачу. У вас болит голова, в купе душно, ваше лицо в зеркале напротив вам решительно не нравится. Вот маленькая модель семиотической реальности. Очень много информационных сигналов совершенно различной природы, часть из которых вам совершенно не нужна, а часть просто мешает. Но вот все меняется. Ребенок перестает плакать, соседи переходят на русский язык и предлагают вам чаю, по радио слышна хорошая музыка, поезд останавливается в каком-то неизвестном городе. Вы перестаете читать, начинаете разговаривать с соседями, голова проходит, вам хочется умыться. Соседи спрашивают, куда вы едете, и конечно от того, куда вы едете, откуда и зачем, все, что находится вокруг, будет приобретать или утрачивать значение.

Конечно, это только пример. Здесь не содержится никакого метода изучения реальности как знаковой системы. Возможно, что такого метода никогда не удастся разработать, возможно, что он и не нужен, как не нужна карта, полностью совпадающая с реальностью.

Но эта карта, если говорить о реальности, и невозможна. Попытка картографировать хотя бы один момент во всей реальности, как мы это сделали в примере с поездом, обречена на провал. Нельзя одновременно и равнодоступно охватить и описать все точки внутреннего и внешнего пространства пусть даже одной нашей планеты. И поэтому нельзя сказать, что сейчас, в данную минуту, что-то точно существует, а чего-то нет. Потому что люди поминутно рождаются и умирают, а те, кто живы и дееспособны, все время вольно или невольно вводят друг друга в заблуждение. Если в данную минуту мое сознание располагает некой суммой информации о мире, содержащейся в виде пропозициональных установок, то только это говорит об определенной стабильности мира во мне и вокруг меня. Это те самые границы моего мира, которые совпадают с границами моего сознания, и о которых писал Витгенштейн.

Можно ли сказать, что если человеку, находящемуся в глубокой депрессии, мир кажется ужасным, то он в действительности ошибается? Можно ли сказать, что умирающему только кажется, что мир уходит, но в действительности он остается? Можно ли сказать, что, если ребенок плачет, то ему только кажется, что все так непоправимо, а на самом деле в действительности все хорошо?