Последнее песнопение - Саки

— Поздновато для «Коронационной оды»[6], вы не находите? — сказал Берти.

— Разумеется, — сказал Кловис, — это будет «Последнее песнопение дурбара[7]», а вещи такого рода никогда не устаревают.

— Теперь я понимаю, почему вы оказались именно здесь, — сказал Берти ван Тан с таким видом, как будто внезапно разгадал неразрешимую до этой минуты головоломку. — Здешняя температура как нельзя лучше подходит для создания такого стихотворения.

— Я приехал сюда, чтобы не слышать дурацких реплик недоумков, — сказал Кловис, — но, кажется, я просил у судьбы слишком многого.

Берти ван Тан приготовился уже использовать свое полотенце в качестве оружия, но, поразмыслив, что у него самого довольно много ничем не защищенной береговой линии, и обнаружив, что Кловис вооружен авторучкой и таким же полотенцем, вновь опустился на свое место.

— Не могли бы вы прочесть что-нибудь из вашего бессмертного произведения? — спросил он. — Обещаю, это не помешает мне купить номер «Заядлого курильщика» с вашими виршами.

— Хотя это сильно напоминает метание бисера… в чью-то там кормушку, — смягчившись, заметил Кловис, — но я ничего не имею против того, чтобы вы услышали отрывок. Начало таково: участники дурбара расходятся…

Назад домой уходят в Гималаи,Подобно галеонам, Куч-Бихара[8]Бесцветные и бедные слоны…

— Думаю, что Куч-Бихар вряд ли имеет отношение к Гималаям. — Прервал его Берти. — У вас должен быть атлас под рукой, когда вы сочиняете такие вещи; и почему слоны «бесцветные и бедные»?

— После бессонных ночей и всего пережитого так и должно быть, — сказал Кловис, — и у меня сказано: «домой… в Гималаи». Гималайские слоны вполне могут быть в Куч-Бихаре, так же, как ирландские лошади — в Эскоте.

— Вы сказали, что они уходят назад в Гималаи, — возразил Берти.

— Ну, разумеется, их отправили домой, чтобы восстановить силы. В тех местах это обычная вещь: отправить слонов в Гималаи, мы же у себя отправляем лошадей погулять по травке.

Кловис льстил себя надеждой, что пышное великолепие Востока сгладит оплошности его стиха.

— Стих будет белым? — спросил критик.

— Разумеется, нет. Четвертая строчка обязательно завершится словом «…дурбара».

— Это безусловно смелое решение, но зато оно объясняет, почему вы остановились на Куч-Бихаре.

— Между географическими топонимами и поэтическим вдохновением существует гораздо большая связь, чем это принято считать; одна из главных причин, почему у нас так мало действительно великих стихов о России, заключается в том, что вы не можете найти рифму к таким названиям, как Смоленск, Тобольск или Минск.

Кловис говорил с убежденностью человека, который уже пытался это сделать.

— Конечно, вы могли бы рифмовать Омск с Томском, — продолжил он, — и хотя они там, кажется, именно для этого и существуют, публика вряд ли будет долго терпеть подобное.

— Публика многое стерпит, — сказал Берти язвительно, — а русский язык знает столь малая ее часть, что вы всегда можете указать в сноске, что последние три буквы в слове «Смоленск» не произносятся. Это будет выглядеть так же правдоподобно, как ваше заявление о пастьбе слонов на склонах Гималаев.

— У меня есть нечто совершенно замечательное, — продолжил Кловис с невозмутимым спокойствием, — вечерний пейзаж в окрестностях гималайской деревни:

Где в сумерках шипит злорадно кобра,Пантеры коз преследуют недобро.

— В тропических странах не бывает сумерек, — заметил Берти снисходительно, — но мне нравится мастерски переданная недосказанность, скрывающая подлинные причины злорадного шипения кобры. Неведомое, как известно, пугает. Могу представить себе возбужденных читателей «Заядлого курильщика», всю ночь не выключающих свет в своих спальнях и пребывающих в кошмарной неопределенности, по какому же все-таки поводу злорадствовала кобра.

— Кобрам свойственно злорадствовать по самой своей природе, — сказал Кловис, — так же, как волки жадно рыщут по лесу просто по привычке, даже тогда, когда только что наелись до отвала. Чуть позже есть прекрасный живописный отрывок, — добавил он, — в нем я описываю рассвет на Брахмапутре:

Рассвет лучом янтарно-золотистымКоснулся гор кровавым аметистомИ рощи манго высветил сапфиром.Упал туман сиреневым эфиром,А попугаи в сумраке бездонномСияют хризолитом, халцедоном.

— Я никогда не видел рассвета на Брахмапутре, — сказал Берти, — так что, не могу судить, хорошо ли у вас получилось, но мне это больше напоминает список похищенного из ювелирной лавки. В любом случае попугаи придают вашему пейзажу замечательный местный колорит. Надеюсь, вы добавите парочку тигров в вашу картину? Индийский пейзаж будет выглядеть голым и незавершенным без тигра или двух на заднем плане.

— Где-то есть у меня тигрица, — сказал Кловис, порывшись в своих заметках.

Вот желто-полосатая тигрицаНесет детенышам павлина или паву —В предсмертном хрипе захлебнулась птица,Здесь, в джунглях, колыбельная кровава.

Берти ван Тан подскочил и кинулся к стеклянной двери, ведущей в соседнее помещение.

— Я думаю, что ваше описание семейной жизни тигров повергнет читателей в ужас, — сказал он. — Кобра достаточно зловеща сама по себе, но внезапный хрип, раздавшийся у колыбели тигра, — это уж слишком. Если вы хотите, чтобы меня бросало то в жар, то в холод, я лучше отправлюсь в парилку прямо сейчас.

— Послушайте хотя бы еще одну строчку, — сказал Кловис, — она прославила бы даже начинающего поэта:

                    …колеблясь наверху,Приносит пунка[9] бриз и с ним прохладу…

— Большинство ваших читателей решит, что пунка-бриз — освежающий коктейль, и будет требовать от издателя рецепт его приготовления, — сказал Берти и исчез в клубах пара.

«Заядлый курильщик» в скором времени напечатал «Последнее песнопение», которое стало его лебединой песней, поскольку следующий номер газеты так никогда и не вышел.

Лууна Бимбертон оставила свое намерение посостязаться в сочинении последнего песнопения и отправилась в частную лечебницу в Суссексе. Нервный срыв после особенно напряженного сезона — в таком объяснении ничего необычного не нашли, и оно было с пониманием принято всеми, но есть три или четыре человека, которые знают, что на самом деле Лууна не смогла оправиться от впечатления, произведенного на нее описанием рассвета на реке Брахмапутра.

Примечания

1

Ивлин Во. Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. Из дневников 1911–1965 / Перевод А. Ливерганта. — М.: Текст, 2013. — С. 332.

2

 Из уже упомянутого предисловия к «Непереносимому Бассингтону». Цит. по: The Essays, Articles and Reviews of Evelyn Waugh / Ed. By D. Gallagher. —  L.: Methuen, 1983, p. 324.

3

Есть еще один рассказ Саки, в котором он пробует себя в стихосложении, но на этот раз вместе с другим своим персонажем — Реджинальдом. Рассказ так и называется «Реджинальд пишет стихотворение о мире».

4

Запись датирована 13 июля 1934 г. См. Ивлин Во. Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. — С. 175.

5

На Джермин-стрит в XIX веке располагались турецкие бани. (Здесь и далее — прим. перев.).

6

Скорее всего, имеется в виду коронация Георга V, состоявшаяся в 1910 г. Рассказ опубликован в 1911 г.

7

Дурбар, дарбар — в мусульманских странах совет или торжественный прием у правителя. В переводе сперсидского — аудиенция. Дурбар — это еще и площадь и дворец в Катманду. По распоряжению королевы Виктории в 80-е г. XIX в. к Осборн-хаусу, летней резиденции на острове Уайт, было пристроено новое крыло, в котором появился зал Дурбар. Король Георг V в 1911 г. посетил Индию, в Дели по случаю визита императора был устроен дурбар.

8

Куч-Бихар — небольшое княжество в Восточной Индии, существовавшее с 1586-го до 1949 г. До Гималаев действительно неблизко.

9

Пунка — род опахала, которое приводил в движение слуга.