На лыжах - Василий Брусянин

От всей его речи веяло какой-то наивностью и простотой и чем-то бессильно-ветхим и умирающим. И нельзя удивляться тому, что партия старофиннов с каждым годом уменьшается, и политическое значение её падает. Консерватизм и национализм этой дряхлой партии бессилен побороть хотения молодой жизни финнов, которые, независимо от того, к какой партии принадлежат, все как один хотят уберечь свою конституцию и законы свои охраняют, не утрачивают и национального самосознания. Очевидно только, что политическая жизнь последнего времени передвинула симпатии большинства населения от «общих евангельских мест» в сторону реальных и злободневных запросов существования.

К сожалению, на этом собрании мне не удалось слышать речи представителя рабочей партии, потому что она не была произнесена. Младофинны, устраивая собрание накануне выборов, не имели ввиду полемики с представителями других партии, недаром во время скучной речи старофинна в рядах слушателей заметно выражалось нетерпение, и даже раза два кто-то негромко произнёс: «piisaa!» [5] Специальный оратор-младофинн объезжал районы спешно, имея ввиду сосредоточить внимание избирателей-единомышленников на главных пунктах программы и, так сказать, подвести итог выборной кампании.

Пекко вступил с ним в частную беседу, прося его и председателя собрания разрешить сказать несколько слов. Но гельсингфорсский учитель, вынимая часы, отрицательно помотал головою и называл районы, где ему ещё надо побывать до вечернего гельсингфорсского поезда, а назавтра он должен поспеть в столицу страны, чтобы опустить в урну свой бюллетень. Он торопился к выходу и пикировался с Пекко, который всё же успел сказать ему несколько неприятных слов. Я не знаю смысла последней фразы, которую обронил гельсингфорсский учитель, садясь в сани. Пекко же бросил ему вдогонку крылатую фразу:

— Me teemme työta käsillä! [6]

Ночь накануне выборов я провёл в крошечной холостой хатке Пекко Лейнен. Всю ночь я плохо спал, лежал с открытыми глазами и чувствовал себя в какой-то странно-фантастической обстановке.

Бледный отсвет ночи вливался в оконца хатки деревенского сапожника. За стеной гудела буря. После далёкого лыжного пути во всём теле чувствовалась усталость, не хотелось читать, и спать я не мог. Всё думал о Пекко, его жизни, его работе в своём районе и о его горячей преданности интересам своей партии. Черкнёшь спичкой, чтобы разжечь потухшую папиросу, и из тьмы ночи выплывут все подробности обстановки жилья моего спящего хозяина. Низенький столик с инструментами, обрезками кожи, дратвою, коробки с гвоздями, — у окна. В углу стол, за которым мы с Пекко ели ветчину и яичницу и пили чай. Над столом самодельная этажерка, набитая книгами и газетами. Над рабочим столом сапожника крошечная жестяная лампочка. Направо небольшая печь с чёрным от сажи челом, на плите два-три горшка, чашки, стаканы. Налево в углу кровать, на которой спит утомившийся Пекко Лейнен, свободный гражданин своей страны, на долю которого выпадает такое благо — опустить в урну бюллетень с именем, в которое Пекко верит как в себя. В избе неуютно и нехозяйственно, но как-то по-своему мило. Чувствуется, что живёт здесь человек одиноко, но живёт в своём одиночестве для других, для всех. А я — только зритель, только наблюдатель чужой жизни для всех… Я — листок, оторвавшийся от ветки родимой, а Пекко Лейнен — молодой отросток прекрасного, хорошо и весело растущего дерева с именем — дорогая родина.

Лежу в темноте. Прислушиваюсь к тихому и ровному дыханию Пекко, и тихая грусть заполняет мою душу.

А утром, часов в девять, мы с Пекко опять идём на лыжах по лесной дороге. До избирательного участка километров десять. Торопимся в пути и молчим. Впереди меня идёт Пекко и голову держит прямо, а когда обернётся ко мне, я вижу его весёлое и довольное лицо. И я с завистью смотрю на него и жду, что он скажет мне, идущему с опущенной головой. Но Пекко сосредоточен и молчалив, только лицо его выдаёт те чувства, с какими он подходит к урне, около которой и осуществит своё человеческое право, которое ещё не всеми завоёвано на свете.

Идём и молчим. Обо всём переговорено, надо только сделать дело. Пекко опустить в урну свой бюллетень, а я посмотрю, как он это сделает. Финляндия и в этом отношении не похожа на нашу Россию: люди, не имеющие права опустить своего бюллетеня в урну, беспрепятственно могут посмотреть, как это делают другие. И знакомая грусть снова сжала мне сердце.

Забелели на пригорке за лесом кровли домов под пеленой снега. Это деревня С., в которой большая народная школа, в которой и помещался избирательный участок.

У крайней избы деревни повстречали старика и молодую женщину. Это избиратели, неспешно идущие к урне. Оба одеты по-праздничному, идут деловито, утопая в рыхлом, выпавшем за ночь снегу. Пекко здоровается с ними, здороваюсь и я. Идём дальше. По уклону широкой улицы навстречу нам на лыжах мчатся школьники. Сегодня они не учатся — воскресенье. Сегодня они уступили свою школу избирателям. Хохочут школьники, догоняя друг друга, и мне хочется хохотать вместе с ними таким же беспечным смехом. Вот двое из них затормозили лыжи, остановились и смотрят на Пекко, старика и молодую женщину. Смотрят серьёзно и знают, для чего эти люди идут в их школу. Вот они крикнули что-то в нашу сторону и опять помчались на лыжах. И опять слышен их здоровый смех… Смейся весело, молодая Финляндия! Если много горького у тебя в настоящей жизни, то будет много радостей в будущем: твои граждане чрез избирательные урны отвоюют это лучшее будущее и себе, и будущим поколениям.

На крыльце школы, прекрасно оборудованного обширного здания, стоять два человека с национальными двухцветными лентами через плечо. Это — выборные, наблюдающие за порядком. Пекко здоровается с ними, что-то говорит, кивая в мою сторону, и меня пропускают беспрепятственно в помещение избирательного участка, не спросив, кто я? зачем?

Посреди обширной комнаты, с географическими картами и разными таблицами на стене, расположен обширный стол под тёмно-серым сукном. За столом заседает выборная комиссия из представителей всех партий. Направо, ближе к окнам, два столика отгорожены ширмами. Цинковая урна в виде усечённой пирамиды стоит около стула председателя. Урна с громадными красными печатями, а бюллетени опускаются в щель верхней плоскости урны.

Избиратель подходит к столу и называет себя. Его имя быстро отыскивается в списке. Ему вручают заготовленный для него листок, и он идёт с ним к одному из столов за ширмой, отмечает здесь красными чернилами имя кандидата и идёт к урне. Председатель кладёт на бюллетень штемпель участка, и избиратель сам опускает бюллетень в урну.

Проделывается всё это медленно, но деловито. В обширной прихожей густая толпа избирателей. Одни уже уходят, исполнив свой долг, другие запасаются порядковыми номерами и идут к урне. В первый день выборов, к двенадцати часам, было подано уже 220 бюллетеней из 630.

В толпе избирателей тихий говор: никакой агитации, ни спора, ни серьёзной деловой речи. Финны вообще не любят шуток, а около урны ещё серьёзнее и молчаливее.

Слежу за тем, что будет делать Пекко Лейнен. Вот он подходит к столу, здоровается с председателем за руку, и они оба улыбаются, обмениваются какими-то краткими фразами. Пекко опускает бюллетень и исчезает в толпе.

В прихожую выходят два члена комиссии, осматривают меня с любопытством. Обращаюсь к ним с вопросом. Отвечают неохотно, но я чувствую, что недаром они подошли ко мне. Ищу глазами Пекко. Вот и он, подходит к нам, знакомит меня с членами комиссии, называет газету, где я предполагаю напечатать свои впечатления, и прежней холодности и подозрительности в отношении ко мне как не бывало. И я получаю все нужные мне сведения.

Выхожу с Пекко наружу покурить.

— Пекко, почему они неохотно со мною говорили, пока не подошли вы?

— Они опасались, не от правой ли газеты вы.

Чувствую, что краска бросилась мне в лицо, стыдно стало за публицистов «справа», а Пекко улыбается и говорит:

— Черносотенному корреспонденту никаких сведений не дали бы!.. Так, конечно, кто хочет, может войти и смотреть…

Был свидетелем интересной бытовой сценки.

Мимо школьной ограды проходят две молодые девушки, в коротких жакетах, в тёплых платках.

— Идите на выборы! — крикнул им высокий стройный финн, теребя ещё как следует не пробившиеся усики.

Девушки хохочут, что-то отвечают.

— Боятся женихов! — громко выкрикивает человек с седыми усами и с трубкой в углу губ.

— Мы не скажем!.. Идите!..

Общий смех и говор. Девушки приостановились, говорят что-то, смеются и машут руками.

От Пекко узнаю любопытную бытовую особенность. Как оказывается, многие незамужние женщины Финляндии избегают участия в выборах только потому, что считают возраст свыше 24 лет неудобным для положения невесты.