Ферзь – одинокая фигура - Роман Суржиков

– В связи с этим хочу спросить. Давно ли вы перестали трахаться с Петровской?

– Что?.. – свидетель давится воздухом.

– По чьей инициативе и как давно прекратились сексуальные отношения между вами и покойной?

– Я не… вы неверно…

– По какой причине вы бросили ее и в каких словах сообщили ей? Почему вы ожидаете от меня обвинения в смерти Катерины Петровской?

Свидетель мотает головой из стороны в сторону – судорожно. Шепчет:

– Я… нет, простите… Да, я… но нет. Я не знал… не ждал…

Дим встает, неторопливо движется вокруг стола, вокруг сидящего мужчины во фланели, и отрывистыми снайперскими выстрелами мечет фразы.

– Вы были любовниками. Секс был истерически страстным, что для вас характерно. На тумбе в коридоре, прижав женщину спиной к стене. На кухонном столе. Вы любили, чтобы она была в сапогах. Иногда в шляпке. Около месяца назад расстались. Причины не знаю. Возможно, ваша жена. Та, что тщательно стирает и гладит ваши рубашки. Ключ от этой квартиры остался, однако же, у вас. Катерина не отобрала его, то есть, надеялась, что вернетесь. Сегодня вы вернулись.

– Да, подождите, постойте! – вдруг восклицает сидящий и рвется встать. Дим, стоя за его спиной, кладет руку на плечо и прижимает к стулу.

– Вы отперли дверь своим ключом, прошли в ванную комнату, где нашли уже мертвую… Напугались, конечно… Позвонили… Да? Или иначе? Вы пришли, подарили гладиолусы, помирились, под предлогом сексуальной игры заманили в ванную. Там, приставив пистолет к затылку, принудили выпить стакан вонючей жидкости. С божественным удовольствием наблюдали, как обнаженная женщина умирает, сплевывая кровь себе на грудь. Затем избавились от пистолета, уничтожили отпечатки и вызвали нас, представляя дело самоубийством. Такая версия допустима?

– П-послушайте, – свидетель оглядывается, умоляюще смотрит снизу вверх. – Я ни в чем не виноват. Да, мы рассорились, не виделись три недели. Сегодня я пришел, захожу в ванную, там… там… Вобщем, она уже была. Я позвонил. Все, что сделал – это спрятал обручальное кольцо, да. А пистолета никакого не было, да и некуда его девать, вы же все проверите.

– Проверим, это точно, – Дим подмигивает и возвращается на свое место. – Предположим, все так. Но тогда мне две вещи неясны. Первое. Вы же нас до чертиков боитесь – либо того, что на вас повесят убийство, или хотя бы того, что жена все прознает. Вопрос: зачем вообще нам звонили? Вышли бы себе спокойно, и шито-крыто.

Сергей вздыхает.

– Меня консьерж видел. Даже заговорил со мной… – вдруг спасительная мысль проскакивает огоньком в глазах: – Да! Он же может подтвердить время, когда я пришел! Я говорил с вахтером, а через три минуты уже звонил в мент… вам! Не было времени на убийство!

Дим никак не реагирует на это.

– Вопрос второй. Вы не виделись три недели, а сегодня пришли – и попали ровно на первый час после смерти. Какова связь?

– Нет связи, верьте…

– М-да? Почему нет записки? Если самоубийство, почему не оставила записку? Может быть, вам лично, в устной форме, по телефону, а?

Глаза в пол.

– Была СМС. Вчера…

– Сохранилась?

– Стер.

– Содержание?

– Я… дрянная… – тяжело, ох как тяжело! Мужчина продавливает, процеживает слова сквозь зубы.

– Не слышу!

– Я дрянная женщина… Я сука… Забудь меня, мы… мышонок.

– Хо-ро-шо, – Дим чмокает губами и поднимается. – Да, кстати, гладиолусы ваши?

– Нет… уже были…

– Спасибо, Сергей Васильич, помогли.

Дим кивает мне и идет в прихожую. Следователь Сан Дмитрич направляется за ним, лицо у него удовлетворенное, с тенью любопытства. Я тоже встаю… а в руке все еще фотоальбом. Есть там нечто – не горячее, не жгучее, не острое, нет, но чуть теплее книг на полке.

– Владя, – слышится из коридора Дим, я нехотя возвращаю альбом на место.

В прихожей Сан Дмитрич вполголоса и с оттенком вопроса произносит:

– Не он…

Я повторяю:

– Не он.

Дим ухмыляется:

– Ясен хрен, что не он.

Следователь:

– Полный отчет дадите?

Дим:

– Нам сперва консилиум провести, посовещаться, – он смотрит на меня, – а завтра с удовольствием отчитаемся. Угу?

– Угу, – говорю я.

– Угу, – кивает Сан Дмитрич.

Оставив квартиру, слащаво пахнущую смертью, мы выходим на свежий воздух.

Солнце уже прижималось к горизонту и размазывало по земле густые тени многоэтажек. Мы с Димом прошли молча метров сто, а затем он указал на деревянную лавочку у детской площадки. Скамья была раскрашена в красно-рыжие полосы и казалась островком абсурдной веселости. Мы присели, Дим закурил, я ковырнул ногой песок. Никогда не курю – это притупляет интуицию.

– Жестко ты его, – сказал я. В сущности, мне было плевать на свидетеля – потому я и начал разговор с него, как с более нейтральной темы.

– Тебе же плевать, – отметил Дим. – В любом случае, он должен быть мне благодарен – за избавление от подозрений в убийстве.

Еще бы. Друг атаковал его технично, в три волны – я отслеживал. Сперва развязностью сбил шаблонную защиту, затем заболтал на пятой, собрал все внимание Сергея к речевым анализаторам, добавил эмоций, чтобы нарушить логический контроль. А потом мгновенно перенес вектор удара на шестую, в плоскость волевого давления. Неподготовленный человек не смог бы лгать при этом – не хватило бы ресурсов сознания. Свидетель и не солгал – он невиновен.

– То есть твоя версия – самоубийство?

– А твоя – иная? Что было в посмертном эфире, а?

Разумеется. Это железный аргумент. Посмертное поле Катерины состояло из боли, отчаянья, страха, и – избавления. Освобождения, покоя. Но злобы – ноль, ненависти – ноль, обида – и не пахло. Я сказал об этом. Дим спросил:

– И что, похоже на эмоциональный рисунок жертвы убийства? Учти – убийства медленного, не внезапного.

– Не похоже, – признал я.

– И тебе это не нравится?

Да, не нравилось. Будь это убийство, мы составили бы чертовски ясный портрет, и Сан Дмитрич нашел бы поддонка и показал бы ему небо в алмазах. А затем – на пожизненное. И мне наградой стала бы надежда на то, что подобная дрянь никогда не повторится. Но сама мысль, что симпатичная, здоровая женщина могла по своей воле выпить стакан кислоты, была муторной и жуткой.

– Избавление от чего? – спросил я.

– В смысле?

– В предсмертном эмофоне жертвы была надежда на избавление, а затем – облегчение и покой. Стало быть, избавление посредством смерти состоялось. Избавление от чего?

– Владя, дружище, – как-то нежно сказал Дим, и его надо мной восьмилетнее превосходство ощутилось в этой теплоте, – ей-то, видишь ли, под сорок. Она одинока, живет в грязненькой бедненькой квартирке на окраине. Нет детей, бросил любовник. Молодость – там… Ну, где-то там, далеко уже. И мечтать-то уже не о чем – устала мечтать. Раздевается перед зеркалом – и что видит в нем, а? Ты же отметил, что она сперва разделась у зеркала?

Разделась, да. Я знаю. Увидела бледную кожу, живот с жирком, целлюлитные бедра, шею в обильных морщинах. Тогда накинула халат, запахнула его, чтобы не выглядеть по смерти так жалко, легла в ванную…

– Димыч, я понимаю все это. Кризис среднего возраста, покинутость, эрозия самооценки – я же сам пситехник. Одно скажи: почему кислота? Почему не вены?

Дим затянулся поглубже, выдохнул струйку, глянул в глаза:

– Верно, дружище, ты пситехник, и неплохой. Уверен, баловаться защитой по типу отрицания ты не станешь. Значит, не от фонаря споришь – имеешь версию. Поделишься?

– Нет версии, – признал я. – Но и в твою не все укладывается. Цветам, что у нее на столе, больше двух дней, но меньше пяти. В умывальнике штук шесть тарелок – то есть посуда не мыта дня два точно. Черствый батон. Постель смята и грязна, пара бессонных ночей на ней прошла. Есть у меня такое чувство, что два или три дня назад случилось нечто… – тут я непроизвольно поежился, – от чего ей все стало безразлично. Совсем все, включая еду, удобство, сон. И вот цветы, я уверен, появились как раз тогда.

Дим чуть призадумался, потер переносицу.

– Не лишено смысла. Пару дней она проводит в жестокой депрессии, доводит себя до полного обесценивания Я-образа. Пишет вчера эту самую СМС: «Я дрянная, я сука» – конечно, бессознательно надеясь, что Мышонок прибежит и переубедит. Мышонок прискакал, но днем позже – и опоздал. От того так хреново ему вспоминать это сообщение. Да, логично. Но… не отменяет моей версии. Она убила себя, Владя, – нравится тебе или нет.

– Дим, – сказал я, – давай выясним, что случилось два дня назад.

Друг еще поглядел, словно взвешивая, признать ли ясную картину неясной, затем вместо ответа отшвырнул окурок и извлек телефон.

– Сан Дмитрич, есть к вам предложение. Да… да, по результатам консилиума. Разузнайте все, что можно, о цветах. Когда куплены, где, почем, кем… Да, понимаю, это я уже в мечты погрузился. Хотя бы когда – уже немало. Спасибо заранее! Доброй ночи.