Комплекс андрогина (СИ) - Бунькова Екатерина

С тестом справляюсь с легкостью: такой и альфы без труда решат. Учитель некоторое время настоятельно рекомендует мне проверить работу, но я-то знаю, что ему просто хочется продлить удовольствие: он наверняка еще только начал мысленно раздевать меня. Наш математик — человек дотошный. Не удивлюсь, если в своих мечтах он мысленно укладывает снятые с меня вещи в аккуратные стопочки и поправляет невидимые складочки. После моей настойчивой просьбы о сдаче работы он все-таки принимает мой файл и позволяет мне выйти. Свобода.

Вот когда в коридорах так пусто и тихо, я начинаю даже любить нашу академию: тихое гудение старых ламп, пружинящий пластик под ногами, кое-где оторванный и заботливо привинченный обратно. Обшарпанные стены, смешные плакаты — все такое старое, родное. Но задерживаться здесь не стоит: скоро перемена, а мне не хотелось бы встретить еще одного «воздыхателя». Заглядываю в столовую, по-быстрому перехватываю обед, пока здесь пусто. Да, сегодня же пятница! Нужно сходить к старику Рихарду, узнать, как он там и не нужно ли чем помочь.

Рихард — мой «дедушка». Его назначил мне комитет по заботе о несовершеннолетних как старшего товарища. Эту систему создали тридцать лет назад, когда появились на свет первые клоны: их было немного, и никаких школ и яслей, конечно же, тогда еще не было. Несколько людей в возрасте, которые еще помнили, что такое семья, взяли на себя заботу о малышах. Когда дети выросли, а их «приемные родители» постарели, то забота понадобилась уже пожилым людям. Конечно, со временем сформировалась неплохая система образования, но и по сей день к каждому ребенку приставлен свой «дедушка», чтобы молодое поколение гармоничнее развивалось, а пожилым людям обеспечивались забота и внимание.

Рихард довольно стар: ему 86 лет, и свои детство и молодость он провел на Земле. Я люблю бывать у него, хотя в каюте довольно неприятно пахнет: Рихард страдает от саркомы и с большим трудом обслуживает себя. Два раза в день его навещает медбрат, помогает ему ходить в туалет и мыться, меняет простыни, но этого все равно недостаточно. Хирург давно вырезал Рихарду опухоль, а потом у деда случился рецидив, и теперь он почти не встает.

— Привет, — говорю ему, заходя в каюту. Сигналка пиликает приветствием, словив позывной от моего вотча.

— О, Элис, — Рихард разлепляет пересохшие губы и с трудом улыбается мне. — Рад тебя видеть. Как хорошо, что ты здесь. Я тут собрал пару вещей — хотел тебе подарить на совершеннолетие. Загляни в коробку на столе.

— Дед, ты опять ходил по комнате один? Врач же запретил тебе! — сурово смотрю на старика. Потом подхожу к столу и заглядываю в пластиковый ящик для документов: там лежит что-то большое, массивное.

— Часы, — радостно растягивает в улыбке треснувшие губы мой «дедушка» и пытается приподняться на локте. Торопливо помогаю ему, подставляя еще одну подушку. Дед одобрительно кивает и делает мне знак отойти: он знает, что от него неприятно пахнет, и старается не подпускать меня к себе. Прокашлявшись, Рихард продолжает хриплым баритоном:

— Это мне от матери досталось. Они без батареек, механические. Один раз заведешь — всю неделю работают. Правда, пружина ослабла, так что приходится все время подводить. Но это же не главное, верно?

Я осторожно осматриваю антикварную вещь: деревянный корпус, стекло и металл, римские цифры по кругу и затейливая форма стрелок. Выпущены, похоже, еще в двадцатом веке. Настоящее сокровище.

— Слушай, дед, они же бешеных денег стоят, — отодвигаю от себя часы. — Нельзя такими вещами бросаться.

— Ты бери, бери. Я не бросаюсь, а дарю кому надо. Там еще альбом мой семейный лежит. Его тоже себе забери. Там… жена моя, дочка…

Старик отворачивается к стенке. Делаю вид, что разглядываю фотографии, хотя дед сто раз их мне показывал. Рихард не любит, когда люди видят его эмоции. Он военный до кончиков стриженых под машинку волос, и не позволяет себе слабостей.

— Я тебе еще денег немного перевел, — наконец, говорит он, справившись с собой, но все еще не поворачиваясь. — Не наших условных, а нормальных, ковчежных. Ты их не трать попусту…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Дед, ты что, с ума сошел? — перебиваю его, подходя ближе, но Рихард останавливает меня, выставив руку вперед. Резкое движение вызывает у него сильный кашель. Он с трудом справляется с ним, морщась и прикрывая глаза.

— Еще поучи меня! — грозит мне Рихард, обретя, наконец, способность говорить. Когда он так сводит брови, спорить с ним бесполезно. Сажусь за стол. Сейчас мне будут читать поучительную лекцию. Но Рихард вдруг умолкает и спрашивает:

— Когда тебе восемнадцать-то будет?

— В воскресенье.

— Угу, — кивает. — И куда пойдешь? На работу или дальше учиться?

— Поступать буду в высшую школу.

— Хорошо, — снова кивает он. — Нечего соображалку на всякую ерунду тратить.

Рихард — бета. Но не клон, а образец: его генетический материал давно уже многократно репродуцирован, в том числе и в виде «улучшенных» версий, без предрасположенности к раку. Беты отличаются высоким уровнем IQ, почему он и стал моим воспитателем. Не представляю, о чем можно разговаривать с качками-альфами, коих на базе большинство. Да вообще, почти все жители базы — альфы и беты, людей из серий от гаммы до тау довольно мало, а после тау серий нет совсем: как-то так получилось, что люди-образцы, изначально имевшиеся на базе, были в основном тупыми культуристами, и серия альфа — самая разнообразная. Интеллектуалов-бет намного меньше. Дальше следуют люди со склонностями к музыке, рисованию, воспитанию детей и прочими полезными, но редкими задатками. Тау — самая малочисленная серия. Нас всего три версии: тау-1, тау-2 и тау-3. Чем меньше номер, тем ярче выражен основной признак серии. Мой признак — женственность.

— Слушай, Рихард, — спрашиваю его, поняв, что старик о чем-то задумался, — а что будет, когда мне восемнадцать исполнится? То есть… они начнут меня лапать?

— Нет, ну что ты, — успокоил меня дед. — Просто будут виться вокруг тебя постоянно и надоедать своим вниманием. Цветы будут дарить, сладости. А если и будет кто лапать — вызывай охрану и смело на них жалуйся — ты тау, тебе можно.

— А если меня охрана будет лапать?

— Ну, — старик задумался. — А друзей у тебя нет, что ли?

Пожимаю плечами. Старик вздыхает и продолжает:

— Тогда старайся быть всегда в толпе. Знаю, что ты этого не любишь, но в толпе никто не посмеет тебя тронуть, потому что другие претенденты всегда захотят блеснуть перед тобой своей доблестью и защитить тебя.

— Ну да. А потом попросят отплатить за спасение лаской, — фыркаю.

— Пусть просят сколько угодно — их же никто не звал на помощь. А если и позовешь, поцелуя в щечку на виду у всех и обворожительной улыбки будет вполне достаточно.

Теперь тяжко вздыхаю я. Вряд ли дед по-настоящему понимает, каково это: быть тау. Он-то самый обычный человек, нормальный мужчина. На него даже моя внешность не действует: может, дело в возрасте, а может в том, что он все еще любит свою жену. Так что не буду зря спорить.

Рассматриваю фотографии, развешанные по стенам, вырезки из старых, еще бумажных журналов: повсюду земные пейзажи, города, леса, реки. Дед очень скучает по Земле, и думает, что я чувствую то же самое. Нет, мне, конечно, интересно, что там, внизу, но не более того. И иногда я чувствую стыд, что не разделяю его любви к планете. Моя родина — база «Либерти». Разумеется, как и все здесь, я мечтаю попасть на один из Ковчегов, но Земля меня не привлекает. Впрочем, если бы можно было слетать туда на выходные с друзьями… Мда. С друзьями: Яном, Яном и еще раз Яном. Ах да, еще Яна забыли! Все остальные уже давно перешли из статуса реальных друзей в статус потенциальных ухажеров.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Чего вздыхаешь? — спрашивает Рихард.

— Я не хочу, — честно говорю ему. — Мне не нравится быть тау.

— Опять за старое, — закатывает глаза дед и откидывается на подушку.

— Да знаю я, — зло сжимаю челюсти так, что гуляют желваки. — Но это мерзко. И все они мерзкие. Если б на тебя так смотрели, ты бы говорил совсем иначе. Мне сегодня Алекс шею вылизывал и за задницу трогал. Знаешь, как противно?