Ганнибал, сын Гамилькара - Георгий Гулиа

Магон вскинул кулак и мрачно произнес:

– Более того, брат мой! Совет чинил всяческие препятствия нашим войскам. Все это походило на удар в спину. Нам завидовали. Наши победы вызывали уныние, словно Совет заседал не в Карфагене, а на форуме в Риме. Так было! Но главное не в этом… – Магон вскочил, облизнул языком сухие губы. – Прежнее продолжается сегодня. Совет ведет себя так же, как и тогда, в ту войну, позорно проигранную нами.

Магон потряс кулаками.

Галлы, нумидийцы, ливийцы возгласами поддержали Магона.

Ганнибал слушал, глядя далеко перед собой. Ему словно бы открывалась величественная панорама будущих событий. Он мог предсказать, что произойдет, ибо от него зависело, чему и как быть, – от него и только от него…

Ганнибал был величественно-спокоен. Во взгляде его и решимость, и мудрость, и прозорливость, и бесстрашие.

И тем не менее ему хотелось знать, что думают его военачальники о планах его, ибо от этого во многом зависело и настроение войска – разноязычного, разноплеменного. По пестроте оно было во много раз любопытнее войска самого Македонца. Именно поэтому иные войсковые летописцы ставили Ганнибала выше Александра. Впрочем, Ганнибал не очень-то обольщался: он знал цену лести…

Выждав положенное время, Ганнибал сказал:

– Мои уши уловили единодушное одобрение, и я не услышал ни одного противоположного мнения. Вот Махарбал молчит, но утвердительно кивает… Магон вроде бы выразил общее мнение.

– Это так!..

– Да, да!

– Верно сказано!

Вот какие вновь раздались возгласы.

Ганнибал продолжал, сильно понизив голос, как бы сообщая каждому нечто доверительное, чего не полагалось знать другим:

– Все это о прошлом. Точнее, о сегодняшнем, похожем на прошлое. Но нам надо думать о будущем. Вот о нем-то мне и хотелось бы потолковать.

Воины внесли кубки с холодным иберийским вином и поставили перед каждым. Вино не было разбавлено на модный греческий манер. Нет, оно было легким, чистым, чуть терпким. Надо полагать, что галлы не притронулись бы к вину, разбавленному водой. И не только галлы. Те же ливийцы, те же нумидийцы отказались бы от подобного угощения.

Ганнибалу поднесли сосуд с водой – ключевой. И кусок крестьянского хлеба, испеченного пополам с отрубями. Хлеб был теплый, душистый – любимый утренний завтрак полководца. За эту солдатскую неприхотливость особенно любило его войско…

Ганнибал заговорил теперь по-иному: громче, тверже, уверенней:

– Не будем предаваться воспоминаниям во вред нашему нынешнему делу. Что было – то было. Изменить прошлое невозможно. Но вот сделать завтра нечто такое, от чего у врага в кишках заурчит, – это достойно воина. Сетовать попусту нет смысла, и резона в том нет. – Ганнибал поставил ладони ребром – одну против другой. – Стало быть, так: или мы превратимся в пахарей и врастем в землю, или будем проводить время в разбойничьих утехах и воевать наподобие греков, осаждавших Трою. И то, и другое пагубно, ибо войско не может бездельничать – оно рассыплется, подобно сооружению из песка. Или уснет крепким сном. Чтобы этого не случилось, нужно действовать.

Он оглядел всех присутствующих: кажется, его слово верно понято военачальниками. Впрочем, ничего мудреного Ганнибал не говорил – все это известно даже последнему сотнику.

– Правда твоя, – услышал Ганнибал.

– Значит, и в этом отношении у нас с вами полное единодушие. В таком случае я задаю вопрос и жду на него ответа: что же делать?

Он громко хлопнул ладонями, будто назойливую муху прикончил.

Военачальники молча попивали вино небольшими глотками. Каждый из них знал наперед, что Ганнибал явился в этот зал не с пустыми руками. Он знает, что сказать, и ему наверняка есть что сказать. И все-таки его вопрос не риторический: он любил выслушивать и прислушиваться. Другое дело, что решал он впоследствии…

Ганнибал ожидал ответа на свой вопрос. В самом деле: если не сидеть сложа руки, то что делать? Ответить на это не просто.

Нумидиец Наравас отставил в сторону кубок, заговорил, как бы размышляя вслух:

– Значит, так: лежит без дела железный меч. Что с ним происходит? Он ржавеет. Это ясно каждому. Если молоко перестоит – оно прокисает. Это знает даже глупая женщина в пустыне. Если человек сидит сиднем, что с ним делается? Его члены немеют, мускулы становятся мягкими, как шерсть. Это усваивают даже малые дети. Вот так, значит. – Наравас отпил вина, кулаком вытер губы, сверкнул очами вправо и влево. – Сто тысяч мужчин в расцвете сил месяцами занимаются пустым делом: борются между собой, как юноши в афинской гимнасии, развивают мускулы. А для чего? И сколько времени прикажете тренировать мускулы? Всю жизнь? Стало быть… – Наравас посмотрел в глаза Ганнибалу, – стало быть, надо действовать… – И умолк.

Ганнибал ждал еще чего-то… Не дождавшись, сказал:

– Наравас, говорил ты хорошо. Хорошо до того самого места, где ты сказал, что надо действовать…

– Верно, сказал.

– Действовать – в каком направлении! Ведь эта самая греческая черепаха, которую якобы никогда не обгонит Ахиллес, тоже действует, но по-своему – она ползет.

Наравас не очень-то представлял себе, при чем тут черепаха, но понимал, что речь идет о каком-то действии войска. А вот о каком?

Обращаясь ко всем, Наравас воскликнул:

– На этот вопрос должен ответить сам Ганнибал!

Магон сказал брату:

– Не томи нас, скажи, о чем думаешь.

– Хорошо! – Ганнибал откусил изрядный кусок хлеба, запил водой. Тем временем военачальники осушили свои кубки, а воины разнесли им по новому. – Далее сидеть нам здесь нельзя… Рим полностью хозяйничает на море. Наши отцы в Совете не представляют себе, какой меч занесен над Карфагеном. Мы прежде воевали в Сицилии, высаживались на разных островах и островках, наносили Риму булавочные уколы. А надо вот так. – Ганнибал обхватил свою шею ручищами и высунул язык, представляя удавленного. – Вот так! А другой речи Рим не понимает. Только сила может умерить римские аппетиты. А эти аппетиты нам известны: полное господство над миром! Пол-но-е!

Зал застыл. Военачальники думали-гадали, что же предложит молодой полководец. Пока что он пожинает плоды побед покойного отца и покойного Гасдрубала. Ведь замирение Иберии по существу завершено. Один Сагунт кочевряжится, надеясь на своего римского дядю. Но ведь Рим далеко, а Ганнибал – рядом… Все-таки – что же дальше?

Этот вопрос живо прочитал Ганнибал на лицах своих военачальников. Да, он скажет свое слово, и тогда посмотрим, что же напишется на их лицах…

Ганнибал сказал:

– Где воевать с Римом? Я не спрашиваю, воевать ли. Этот вопрос праздный, никчемный. Ибо война неизбежна. И тогда остается одно: где! Где воевать? На море? Рим сильнее нас на море. Могут заблуждаться в Карфагене, а мы не можем! Не имеем права! Спрос будет с нас, а не с них. – Ганнибал вытянул руку и очертил в воздухе короткую дугу. Он сделал долгую паузу, прежде чем продолжить. Потом сказал: – К победе ведет один путь, одна-единственная битва. Это – битва под стенами Рима.

– Где? Где? – недоумевал Наравас.

– Ты сказал – Рима? – спросил Магон.

Ганнибал повторил внятно, разделяя слова:

– Это – битва под стенами Рима. Разве что-нибудь неясно?

– Да, – сказал Бомилькар, начальник легковооруженных полков карфагенян. Он встал с места. – Чтобы дойти до Рима, насколько я понимаю, надо пройти через Сагунт, пересечь реку Ибер, прошагать по земле илергетов, аквитанов, выйти к реке Родан, к реке Друенция… А дальше? Что же дальше? Идти в Цизальпинскую Галлию, к венетам, к эсубиям, редонам, этрускам? И к кому еще? Кто их всех разберет? А где Рим? Где-то за землями, куда не ступала еще наша нога?

Бомилькар размахивал руками, его длинный нос был направлен то в одну, то в другую сторону. Постепенно он совершил полный поворот вокруг себя, чтобы увидеть лица всех военачальников, которые были перед ним, слева, справа от него и позади. Потом он грохнулся на скамью всем своим грузным телом и схватился за голову, будто она трещала от боли…

Ганнибал сделал вид, что ничего особенного не произошло, – не такое бывало, он это знает еще со времен отца и Гасдрубала.

– Слушаю, слушаю…

Кто-то из галлов подал голос:

– А ведь верно, идти придется по очень и очень длинной дороге.

– Мимо Массалии, где стоит римский флот, – послышалось из дальнего угла.

– Сагунт – крепкий орешек…

Ганнибал поднял глаза:

– Кто это сказал?

– Я, – ответил начальник галльской конницы.

И снова наступило молчание.

Время шло, а зал тягостно молчал.

Вдруг Ганнибал захохотал. Так сладко, так искренне! Глядя на него, засмеялись многие военачальники.

– Что ж, – сказал Ганнибал, разом обрывая смех, – мои военачальники – люди осторожные. Я только хочу сказать: я осторожней их вдвое. Да! Более того: я труслив и оттого осторожен. Я – словно зверь в лесу: берегу себя изо всех сил, отпущенных мне природой. Клянусь нашими богами! Я трушу ради войска несметного, которое под моим началом. Его надо беречь, если хочешь выиграть войну.