КОНАН. КРОВАВЫЙ ВЕНЕЦ - Роберт Говард

В первые месяцы 1932 года, во время путешествия в Мишн, штат Техас, в долину Рио-Гранде, к нему пришел ответ: Хайборийская эра, период между затоплением Атлантиды и создавшими наш современный мир катаклизмами, населенный прародителями — подлинными архетипами — всех тех варваров, которых он так любил изучать. Персонаж по имени Конан «возник ниоткуда сразу взрослым и заставил меня взяться за работу по написанию саги о его приключениях». Деяния эти происходят в мире, населенном елизаветинскими пиратами, ирландскими разбойниками и берберийскими корсарами, американскими первопроходцами и казацкими мародерами, египетскими чародеями и последователями таинственных римских культов, средневековыми рыцарями и ассирийскими армиями. Все они были тем или иным образом замаскированы, но без каких-либо попыток действительно скрыть их сущность. Собственно, Говард пытался дать им имена, которые позволили бы читателю без особых усилий догадаться о том, кто они на самом деле,— он хотел, чтобы мы сразу же их узнали, но словно подмигивая: «Мы же знаем, что это всего лишь рассказ, верно? Продолжай!» Разве мог кто-то из читателей не догадаться, что Афгулистан — это Афганистан, или что Вендия — это Индия? Нет, конечно!

Создав Хайборийскую эру, Говард создал мир, в котором его любимые исторические варвары могли поднять мятеж, а он мог сочинять полные действия и драматизма истории, который он так любил рассказывать. Эту блестящую идею, вероятно, мог подсказать ему Г. К. Честертон, чья эпическая поэма «Баллада о белом коне» была одним из любимых произведений Говарда, судя не только по его бурным комментариям в двух различных письмах к его другу Клайду Смиту в 1927 году, но и по частому использованию цитат из поэмы в качестве эпиграфов или стихотворных заголовков к его рассказам, а также по тому, что он продолжал цитировать ее в письмах вплоть до 1935 года.« Баллада о белом коне» повествует о короле Альфреде и битве при Этандуне, но Честертон отмечает, что «все в ней, что не является открыто вымышленным, как в любой романтической прозе о прошлом, имеет целью подчеркнуть скорее традицию, нежели историю». Поскольку борьба «за христианскую цивилизацию против варварского нигилизма», которую он хотел прославить, «на самом деле шла в течение многих поколений», он создал вымышленных римских, кельтских и саксонских героев, разделивших славу победы с Альфредом. «Главная ценность легенды,— писал он,— состоит в том, чтобы смешать разные века, сохранив общий настрой, увидеть все эпохи одновременно в величественном ракурсе. В этом предназначение традиции — она словно сжимает историю».

Честертон, конечно, вряд ли был первым, кто создал подобное литературное произведение; на ум приходят артурианские романы Кретьена де Труайя и сэра Томаса Мэлори, а еще раньше — скандинавские саги и древняя легенда о Беовульфе. Но, возможно, мотивы, которыми руководствовался Честертон, глубоко запали в сознание Говарда, чтобы реализоваться годы спустя в виде «Хайборийской эры». Говард действительно сочинил эпическую поэму, «Баллада о короле Геренте», которая явилась эхом поэмы Честертона; он описал героическую последнюю битву кельтских племен Британии и Ирландии против вторгшихся на их земли англосаксов. Но лишь после создания в 1932 году «Хайборийской эры» он смог реально воплотить подобную идею в жизнь, превратив историю в то, что Лавкрафт назвал «живой рукотворной легендой».

Поскольку Говард написал достаточно длинную историю Хайборийской эры и прилагал все усилия к тому, чтобы сделать ее мир непротиворечивым, некоторые критики поместили его в категорию авторов, придерживавшихся традиции «фантастических миров», таких как Джордж Макдональд, Уильям Моррис, Лорд Дансени и Дж. Р. Р. Толкиен. Но Хайборийская эра — историческая, а не воображаемая; это попросту ядро, в котором могут сходиться воедино элементы из различных исторических эпох ради сюжета того или иного рассказа. Привлекательность рассказов о Конане отчасти состоит в том, что они выглядят столь реальными, так как мы узнаем мир, в котором Конан действует. К тому же Говард не был литературным стилистом наподобие авторов «воображаемых миров» — он был рассказчиком, предпочитавшим четкий, прямой и простой язык с минимумом описаний. И конечно же, в его лучшей прозе ощущается немалая доля поэзии, что в достаточной мере демонстрирует первая глава «Часа Дракона». Говард вырос на поэзии, которую читала ему мать, и сам был, вероятно, лучшим поэтом среди писателей-фантастов. По словам Стива Энга, «Говард, возможно, чувствовал, что поэзия лучше соответствует его воображению, чем проза. Кажется, его вымышленным героям и злодеям «меча и колдовства» намного естественнее было бы стать воспетыми в песнях, нежели описанными в абзацах текста».

Но в литературе Говарда имелся еще один элемент. «Когда я пишу,— говорил он Э. Хоффману Прайсу,— я всегда стремлюсь быть реалистом». Слова эти могут показаться неуместными в устах автора, больше всего известного по его фантастическим произведениям, но, исследуя собрание его сочинений, мы находим «реалистический» роман, большое количество рассказов о боксе, множество исторических рассказов и вестернов — иными словами, немалую долю реализма. Джек Лондон, вероятно, был его любимым писателем; больше всего известный сегодня по своим приключенческим произведениям, Лондон был также видным социалистом, чья полуавтобиографическая вещь «Мартин Идеи», ставшая прообразом для «Высоких дубов и песчаных холмов» самого Говарда, считается первым экзистенциалистским романом. Другим писателем, которого Говард высоко ценил, был Джим Талли, чьи художественные повествования о его жизни в качестве бродяги, циркового рабочего, боксера и журналиста нашли отражение в работах Говарда. Как Лондон, так и Талли были «детьми дороги», и Говард часто описывал персонажей, в том числе Конана, бросивших в юности родной дом и отправившихся бродить по свету.

В своем содержащем немало плодотворных идей эссе «Роберт И. Говард: искушенный автор героической фэнтези» Джордж Найт предполагает, что Говард принес в фэнтези ту же эмоциональность, которую внесли в детективный роман его современники Дэшил Хэммет и другие,— отважное и непокорное отношение к жизни, выраженное в простой прямолинейной прозе (не без поэзии), темную сущность которой составляет насилие. Конан в его Хайборийской эре имеет много общего с оперативником из «Континентала» на зловещих улицах Сан-Франциско: он действует сам по себе, с циничным и искушенным отношением к жизни, и его сдерживает лишь его собственный строгий моральный кодекс. Он не испытывает почтения к правилам, навязанным властями или традицией, предпочитая жить по правилам, которые помогают ему «поддерживать порядок в мире, катящемся к безумию». Его можно нанять, но невозможно купить. Он, как отмечал Чарльз Хоффман, «Конан-экзистенциалист, независимый и решительный, один во враждебной вселенной». Конан, говорит Хоффман, знает, что жизнь лишена смысла: «Вера моего народа не сулит особой надежды ни здесь, ни в будущей жизни,— заявляет он в «Королеве Черного побережья»,— Земное существование есть бессмысленное страдание и борьба, обреченная на поражение…» Но осознание полной бессмысленности каких-либо действий не приводит Конана в отчаяние: он «демонстрирует, как обладающий сильной волей человек может создавать цели, ценности и смысл жизни для самого себя».