Как я съел асфальт - Алексей Швецов

Раскованность Леши проявлялась редко, и только с людьми, которые ему были близки. Тогда он мог быть сильным, мог советовать и покровительственным тоном поучать кого-либо. Такое же раскрепощающее действие оказывал на него алкоголь.

Еще Леша мечтал похудеть, но так, чтобы сразу, не прилагая к этому никаких усилий. Он не придерживался диет, не занимался спортом, но каждое утро становился на весы и, укоризненно качая головой, обнаруживал, что вес не уменьшался, а, напротив, по какой-то неведомой ему причине прибавлялся.

При всей своей неприспособленности к жизни и несобранности Леша был женат. Вернее, его жена была замужем за Лешей. Она организовала сеть газетных киосков и являла собой направляющую силу, способствующую направлению спящей в Леше энергии в нужное русло. А Леша, с каким-то исступлением грызя ногти, слушался ее во всем и занимался этим газетным бизнесом, не проявляя никакой инициативы. Еще он любил одаривать приятелей несвежими газетами и журналами, нереализованными через торговую сеть.

– Стало быть, ты не желаешь слушать родную речь? – продолжил свои расспросы Леша.

Леша любил задавать вопросы и спорить, очень любил. А точнее, любил неистово спорить до пены у рта, до хрипоты. Спорить по любому поводу, даже по самому незначительному и пустяковому.

– Нет, не совсем так, – закурив очередную сигарету, ответил Саша. – Здесь, в России, я очень даже люблю ее послушать, но за границей?.. Точнее сказать, не в русском языке дело. Причина в соотечественниках, от которых я устаю. Леха, дражайший мой друг, ты пойми, мне надоело хамство, а там его нет. Там совсем другая атмосфера! Мне улыбаются. Понимаешь? Просто улыбаются, не зная совершенно, что я за человек. Может быть, это ничего не значит, но как приятно! Я зашел там в кафешку какую-нибудь, а мне улыбаются. Посидел, выпил, надебоширил, а мне продолжают улыбаться. На следующий день я опять туда, а мне улыбаются. Опять напился, опять надебоширил, уже не очень улыбаются, но и не бьют. В третий раз меня уже узнают. Меня туда не пустят, но без мордобоя, а даже с какой-то вымученной улыбкой. Ты у нас приди наутро в то заведение, где накануне устроил скандал. Да ты просто не дойдешь, потому что тебе ребра в тот же вечер пересчитали так, что ты неделю вообще ходить не сможешь. И ни тени улыбки! Вот это я называю хамством и бескультурьем. Вот от этого я езжу отдыхать в цивилизованные страны.

– А что, тут тебе совсем никто не улыбается? – уточнил Леша.

– Улыбается, – улыбнулся в свою очередь Саша. – Гаишник улыбается, когда остановит за нарушение, парикмахер улыбается, когда прошу сделать меня похожим на человека, жена улыбается, когда я делаю попытки вразумительно объяснить, где я провел ночь. Но это все не то.

– А мне не улыбается сидеть здесь всю ночь, – подал голос Паша, – и слушать ваши препирания.

Саша и Леша засмеялись.

Потом они долго стояли возле ресторана, смеялись и курили на вечернем ветру.

Сентябрь выдался на редкость сухим и теплым. Саша любил такую сухую и теплую погоду, когда нет дождя, то есть сухо, и тепло, что значит когда не холодно, а, наоборот, тепло и не замерзаешь от холода. Оранжевыми и золотыми красками осень нарядно раскрашивала Москву. Ковры с причудливыми орнаментами из листвы устилали парки и скверы. Погода стояла изумительная, чем радовала Сашу. В такие дни вполне можно было красиво и элегантно одеваться. Нечасто удавалось облачиться в свой любимый элегантный осенний плащ, приобретенный на блошином рынке в Париже, и не менее любимые туфли. Летом в Москве было жарко, и в плаще ходить было не совсем удобно. Саша пробовал, он любил красиво одеться, но от идеи носить плащ летом пришлось отказаться: было жарко и неуютно. А после лета обычно как-то резко наступала зима, и в плаще было прохладно и даже холодно. А сейчас после лета неожиданно наступила осень, и Саша с готовностью и с какой-то всепоглощающей радостью решил, что наступило самое время для плаща.

Еще Саше нравилось отдыхать. А лучше всего отдыхалось в хорошую погоду. Плохую погоду Саша не любил. Ходить с зонтом по мокрым лужам или в шапке под колючим снегом он не любил, а вот хорошая погода ему нравилась, он ее любил.

Саша занимался редким, но вместе с тем нужным и необычным делом. Он любил свое дело, как и хорошую погоду, всегда с радостью и какой-то даже гордостью говорил о своем деле, если его об этом спрашивали. Но даже если и не спрашивали, Саша все равно сообщал новым знакомым и не очень новым и не всегда знакомым, чем занимается. Он рассказывал о своем деле и с радостью замечал то изумление и, подчас, интерес, который он вызывал. А вызывал он его часто. Саша строил маленькие домики, маленькие нужные домики по дорогам и федеральным трассам нашей страны. В этих домиках всегда было два входа, два окошка и по нескольку отверстий в полу. Почти всегда эти два входа укомплектовывались соответствующими надписями, которые Саша называл «мемориальными досками». На этих «мемориальных досках» красовались лаконичные, но емкие по содержанию и смыслу надписи. Буквы «М» и «Ж» отражали саму суть дороги, а может быть, и всей нашей жизни. У Саши была строительная фирма, которая специализировалась на установке придорожных туалетов, или отхожих мест, если хотите. Саша уже очень давно занимался этим и знал о туалетах все. Он также хорошо, на профессиональном уровне, располагал сведениями о том, для чего они нужны. И гордился этим сокровенным знанием.

А рисовал он всегда. В детстве его водили на плавание, он занимался футболом, но все время хотел рисовать и рисовал. Родители, как могли, боролись с юным художником, разрисовывающим стены, потолки и двери соседей, но ничего поделать с тягой Саши к прекрасному не могли. Повинуясь внутреннему голосу, Саша уехал в Москву, где поступил в строительный институт. Архитектура в какой-то мере отвечала его стремлению рисовать всегда и везде.

Быть студентом Саше не очень понравилось, зато просто быть в Москве ему понравилось куда больше, чем учиться. К концу второго курса Саша понял, что ошибся в выборе пути. Понять ему это, отчетливо осознать, помогли хвосты, которых у него скопилось превеликое множество. Институт он не закончил, но познакомился с ребятами, которые играли музыку. Саша всегда был далек от музыки, но ему хотелось себя попробовать в этом новом для него деле.

Ребята, которые играли музыку, понравились Саше больше, чем их музыка. А ребятам Саша понравился гораздо больше, чем музыка, которую он наиграл, неумело тренькая по струнам скрипки.

– Слушай, ты умеешь на чем-нибудь играть? – спросили тогда его.

– Точно не уверен, но думаю, что могу, – просто сказал Саша.

Взяв инструмент на манер балалаечника, Саша извлек несколько тяжелых гитарных – или, правильнее сказать, скрипичных – рифов, в тайной надежде что у него получится освоить этот новый для него предмет. Ребята, более искушенные в музыкальной терминологии, назвали игру Саши «лажей». Но из группы его не изгнали.

– Хватит, хватит! – нетерпеливо закричал тогда Гена, которого все называли Геша, и яростно захлопал в ладоши. – Достаточно! Скрипач из тебя, как из меня Дюймовочка.

Признаться, Гена не очень был похож на Дюймовочку – плотно скроенный, с тяжелым подбородком и недельной щетиной, он напоминал скорее Бармалея, чем крошечную девочку. Саша тогда даже обиделся на него, он все-таки старался, играл на полную катушку. Но, увидев выражение глаз Саши, Геша успокоил расстроенного скрипача-самоучку.

– Но не признать твое нахальство и наглость не могу. Будешь перкуссионистом, – объявил он.

– Кем, кем? – удивился Саша.

– На маракасах играть будешь.

– А что такое маракасы? – Саша впервые в жизни услышал тогда это слово.

– Это такие погремушки на палочках, – объяснили ему.

Так Саша влился в коллектив, в котором кроме него было не то пятеро, не то трое ребят в зависимости от степени «вдохновляющих мероприятий».

Вдохновляющие мероприятия сопровождали любой концерт, и ни одна репетиция не обходилась без этой важной для музыканта составляющей творческого процесса. Мероприятия по вдохновению заключались в употреблении спиртных напитков и традиционно заканчивались пьяным храпом участников группы.

Саша отчетливо понимал, что он органично вписался в музыкальный коллектив под пафосным названием «Уличный фонарь», и ему нравился мир этих, похожих на него людей.

А еще Саше очень понравился Геша. У него была подпрыгивающая походка веселого человека. Саша замечал, что если у человека походка быстрая, стремительная, кричащая о занятости и перегруженности делами, то у обладателя такой походки каменное лицо, жесткие морщины у рта и неразговорчивый, угрюмый характер. Но если к стремительности в походке мужчины добавлялся некий элемент легкости, если он подпрыгивал, стремясь ввысь к мечтам, то это, скорее всего, оптимист с хорошим чувством юмора. Его подпрыгивающая манера передвигаться говорила о стремлении жить и все успеть. Это была походка творческой личности, которая не просто спешила жить, а спешила выразить или отдать часть себя через свое творчество и искусство. Таков был Геша.