К западу от смерти - Луис Ривера

Я ходил по комнате взад-вперед и думал, чем бы мне заняться. Работать было уже поздно, а спать не хотелось. На самом деле, я прекрасно знал, что не выдержу и достану рукопись, которую он мне оставил. Но почему-то я пытался оттянуть этот момент. Так откладываешь поход к зубному врачу, радуясь любой причине, позволяющей отсрочить визит.

Я поменял полотенца в ванной, перемыл всю посуду, скопившуюся за несколько дней, вытер пыль в комнате, сменил постельное белье и полил единственный цветок. После этого неторопливо поужинал и снова вымыл посуду. Спать по-прежнему не хотелось. Я понял, что дольше тянуть бессмысленно.

С чашкой горячего кофе я прошел в комнату, достал спрятанную на верхней полке книжного шкафа рукопись, сел в кресло и положил ее перед собой на журнальный столик.

Я знал, что нарушаю волю друга. Но, с другой стороны, все изменилось. Он мертв, и эта рукопись — все, что осталось от него. Скорее всего, он не осудил бы меня. Медленно, очень аккуратно я развернул газету.

Это была обычная папка со стальными зажимами. Дешевая серая папка, внутри которой аккуратно подшиты стандартные листы бумаги. Ровные машинописные строчки. Это меня немного удивило. Сейчас мало кто печатает на машинке. Все предпочитают компьютеры. Машинки — это уже другая эпоха. Как ЛСД и рок-н-ролл. Занятие для любителей или для чокнутых.

Сам я свои статьи тоже печатаю на машинке. Потом приношу в редакцию и отдаю для перепечатки. Ничего не могу с этим поделать. Мне нужно слышать стрекот машинки и чувствовать живой лист бумаги. Электронный вариант книги для меня то же самое, что и электронный вариант пинбола или бильярда. Гамбургер, разогретый в микроволновке…

Взгляд снова упал на папку. Ни названия, ни фамилии автора. Просто текст…

Я сделал глоток кофе и открыл рукопись.

Гора была открыта тысячам ветров. Долгие века стояла она посреди бескрайней пустыни, равнодушно взирая на мир. Ее иззубренная вершина возвышалась над облаками. Ее корни уходили в глубь земли. Склоны ее были неприступны. Лишь орлы и снежные барсы могли достичь ее вершины.

Там, высоко над облаками, росло дерево, которое еще помнило смех юных богов. Могучий ствол никогда не сгибался под самыми яростными ветрами. Вечнозеленая крона могла укрыть в своей тени большой город.

Однажды на вершине горы появился человек. Он был изранен и изможден. Но в глазах его были такие решимость и воля, что затихали ветра, замирали камнепады и барсы уходили с его дороги.

Человек взошел на вершину и приблизился к дереву. В руке его была прочная веревка. Он начал карабкаться по шершавому стволу, словно хотел рукой коснуться неба. Долгим был его путь наверх. И за это время не шелохнулся ни один лист на ветвях дерева. Наконец человек добрался до самого высокого сука. Там он прочно привязал веревку и сделал на другом ее конце петлю. Потом посмотрел на заходящее солнце, на облака, проплывающие внизу, на бездонное небо над головой и надел петлю себе на шею…

Семь долгих лет провисел человек на дереве, помнящем смех юных богов. Семь лет глаза его не видели света. Семь лет петля стягивала его шею. Семь лет ветра раскачивали его обнаженное тело. Семь лет несли стражу около дерева горный орел и снежный барс.

И в день, когда закончилась седьмая зима, человек вдруг вздохнул и открыл глаза. Он смотрел прямо на восходящее солнце, как в глаза лучшему другу.

Огромный орел вынырнул из белоснежных облаков и мягко опустился на сук. Ударом клюва он перерубил веревку.

Снежный барс подставил свою спину, чтобы человек не разбился об острые камни.

Человек медленно поднялся и посмотрел вокруг. Он вдохнул полной грудью чистый горный воздух и сказал, обращаясь к солнцу:

— Семь лет длился мой путь к горе. Семь лет длилось восхождение к вершине. И семь лет петля сдавливала мою шею. Семижды по семь раз я умер и родился вновь. Настало время станцевать миру истину, которая открылась мне через боль, смерть и тьму. Ибо счастлив обладающий, но вдвойне счастлив дающий. И если кувшин полон, нужно опорожнить его, чтобы не дать вину скиснуть, а потом наполнить вновь. Я переполненный кувшин. Пришел час излить себя погибающим от жажды.

Так сказал человек. И хотя дрожал он холода, глаза его смеялись и любили все, что видели вокруг.

— Отныне я буду зваться Танцующим! — крикнул человек, подняв лицо к небу. — И горе тем, кто слишком серьезен, ленив или труслив для танца!

Снежный барс принес шкуру горного барана и положил ее у ног Танцующего, чтобы тот мог прикрыть свою наготу. Орел принес ягненка, чтобы Танцующий утолил голод.

— Разделите со мной мясо этого ягненка, — сказал человек орлу и барсу. — Вы единственные мои друзья. А лучшая приправа к пище — беседа с другом…

Танцующий помолчал, глядя вниз, туда, где за облаками скрывался мир людей, и глаза его сурово блеснули.

— Не знаю, появятся ли у меня друзья среди людей. Но врагов будет достаточно. Ведь я иду вниз, чтобы разбивать иллюзии. А это самое дорогое, что есть у человека. Как они простят мне это?!

Танцующий встал и надел на себя шкуру и взял в руки посох, подаренный деревом.

— Я ухожу, — сказал он громко, обращаясь к горе, дереву, орлу и барсу. — Я ухожу, но когда-нибудь обязательно вернусь сюда. Даже Танцующему нужно знать, что есть куда вернуться.

Так начал Танцующий свой путь к людям и своей гибели.

Когда я оторвался от рукописи, за окном занимался рассвет. Сил встать и дойти до кровати у меня не было. Я откинул голову назад и тут же провалился в сон. Папка осталась лежать у меня на коленях.

Глава 2

Утром я сидел в кабинете следователя, злой, невыспавшийся, и хмуро отвечал на стандартные вопросы полицейского. Сам следователь, по всей видимости, провел эту ночь куда лучше моего. Он был подтянут, идеально выбрит и полон энтузиазма. Я следил за тем, как он тщательно записывает мои ответы мелким аккуратным почерком, и думал, что, когда он ложится спать, домашние тапки он ставит точно на определенном расстоянии друг от друга и в строгом порядке — носки на север, задники — на юг. Или, наоборот, в зависимости от того, как у него стоит кровать.

— Последний раз вы видели покойного за неделю до его смерти, так?

— Простите, я прослушал… Что вы сказали?

— Последний раз вы видели покойного за неделю до его смерти, так? — бесцветным голосом повторил он.

— Да, примерно…

— Примерно или точно? — спросил он, не поднимая головы от своего блокнота.

— Подождите… — я закатил глаза к потолку, делая вид, будто что-то припоминаю. — Да, точно так — за неделю. Ровно. День в день.

— О чем вы беседовали?

— Какое это имеет значение?

— О чем вы беседовали?

— Да так… О всяких пустяках… Погода, женщины, политика, бейсбол…

Я сам не знал, почему солгал. Слова вырвались сами собой. Мне не хотелось, чтобы он узнал о рукописи. Может, это было неправильно, но ничего поделать с собой я не мог. Вернее, не хотел.

— Он не показался вам странным?

— Странным?

— Да. Испуганным, встревоженным… Ничего такого?

Я сделал глубокомысленное лицо.

— Нет. Он был в порядке.

— Вы уверены?

— Я знал его двадцать лет. Если бы с ним было что-то не так, я бы это увидел. Он был в порядке.

Меня начинал здорово злить этот бессмысленный разговор. Зачем это нужно? Друга уже не вернешь. Неужели так важно знать, из-за чего человек покончил с собой?

— Он не говорил, у него были какие-нибудь проблемы?

— А вы мне можете объяснить, зачем весь этот разговор?

— Он не говорил, у него были какие-нибудь проблемы?

Я сделал глубокий вдох, чтобы немного успокоиться. Следователь и бровью не повел. Сидел и строчил что-то в своей книжечке.

— Послушайте, — сказал я как можно спокойнее, — это ведь не официальный допрос, верно? Я могу и не отвечать на ваши вопросы. Я могу просто встать и уйти отсюда. И вы не сможете меня остановить. Я пришел к вам из вежливости. Из вежливости отвечал вам… Будьте любезны и вы ответить на мой вопрос. Иначе я попрошу позвать моего адвоката.

Следователь отложил ручку и посмотрел на меня. Я впервые за всю встречу увидел его глаза. Это были глаза человека, уставшего от самого себя, но еще не осознающего это.

— Хорошо, — сказал он, — я отвечу вам. У нас есть основания полагать, что вашему другу помогли совершить это «самоубийство».

Минуту я молчал, переваривая услышанное.

— Вы хотите сказать, что его убили?

— У нас есть основания так полагать. Мы не уверены. Но…

— Да кому же это могло быть нужно? Единственным врагом его был он сам…

— Именно это мы и хотим установить. И вы могли бы нам в этом помочь. Он ведь был вашим другом…

— Не давите на чувства.