Принцесса, дочь короля (сборник) - Александръ Дунаенко

Я показываю Джулии грядки с морковкой, огурцы и помидоры. Папа у меня огородовед-любитель. Безобидный конкурент планово-убыточному совхозному хозяйству. Каждую осень он прячет в погреб мешок картофеля, в котором несколько десятков новых сортов. Есть и даже трогать их нельзя, потому что это сорта, и потому на зиму для еды папа собирает картофель с полей того самого убыточного совхоза, где горожане, по обычному осеннему авралу, создают видимость уборки, помощи города селу.

Джулия не понимает сложной механики советского хозяйствования на уровне отдельно взятой семьи и страны в целом. Объяснять бесполезно. В Калликсо только начинают строить социализм и пока как-то всерьёз о продуктах не задумывались.

О свадьбе, в принципе, договорились. Родители сделали вид, что успокоились. Ночью мама подходит к моей кроватке и тихо плачет.

В одно из свежих солнечных утр к нашему бараку подъехала чёрная «Волга». Вышли большие люди в чёрных пиджаках и галстуках. Облисполком, Гизат Эбатович. Очень приятно. Международная свадьба. Событие для города. Будут пресса, отцы города, КГБ. Мало ли, что может случиться. Автобус подадим, выделим средства. Это что, она? У – у, какая хорошенькая! А что она ест?…

12 июля свадьба и день рождения Джулии. Город в транспарантах. Из предприятий всех повыгоняли для ликования, когда будет проезжать свадебный поезд.

ЗАГС, католическая церковь.

У нас перестройка. Уже два года мы стараемся терпимо относиться к людям, которые верят не в то, во что надо. Джулия сказала, что в церковь – обязательно. Ладно, понимаем. Потом – Дом культуры металлургов, свадьба.

Накануне Джулия сказала мне одну странную вещь.

У них, в Калликсо, прямо-таки культ нравственности и целомудрия. Но, в день свадьбы, жених с невестой должны пройти суровое испытание. Так требует их бог Мугму, и никто не смеет его ослушаться.

В общем, нужно, чтобы с Джулией, в день свадьбы, переспали все мои и её друзья (в первую очередь – самые близкие), ну, конечно, товарищи по работе, по партии.

Ну, а потом я и сам могу прикоснуться к своей невесте, и уже до конца дней мы будем принадлежать только друг другу.

Получалась вот такая ерунда. Я сказал: Джулия… Джулия, – я сказал, – а, неужели нельзя попросить этого Мугму, чтобы он, в порядке исключения, как-то поменял ваши традиции? Мы, вон – пить на свадьбах бросили… А тут ещё… Ведь свадьба-то международная! Я бы тоже помолился, меня ещё в партию не приняли. Я бы очень сильно молился, Джулия, ведь я же люблю тебя!..

Я смотрю на её длинные-длинные ресницы. Слеза каплей повисла на кончике: – Нет, Саша, нет.

Мугму рассердится…

Гости, гости, гости. Как много мужчин. Откуда их столько набралось? Только из Калликсо человек двадцать припёрлись. Сами, без женщин. Конечно, чего на такую свадьбу ехать со своим самоваром?

В Доме культуры духовой, расставлены столы. И – не знаю, как это назвать – что-то вроде шатра прямо посредине зала, на возвышении. Там – роскошное брачное ложе. Обком достал для такого случая.

Вообще, новость об изюминке свадебного обряда по-калликсянски поначалу родила замешательство в рядах аппарата исполкома. Но, после событий в Алма-Ате и Нагорном Карабахе мы поняли, что к национальным традициям нужно относиться очень бережно, с пониманием.

Конечно, если бы речь шла, к примеру, о человеческих жертвах тому же самому Мугму, то мы были бы против. Нам такие свадьбы не нужны. Но тут, вроде, ничего особенного. Как будто цветной телевизор купить и платить – либо сразу всё, либо в рассрочку. Так уж лучше сразу, если есть возможность.

Мы приехали в Дом культуры, и я должен быть тамадой. Я должен приглашать к Джулии мужчин и ещё каждого благодарить. – Павлик, лучший друг, заходи. Почему не можешь – это обычай такой. Нужно. А то Мугму обидится. Нет, я этого Мугму не видел. Ты заходи. Мугму, обычай, потом… эта… очередь волнуется… Нет, горячей воды нет. Откуда в Доме культуры металлургов горячая вода?… Не идёшь?… Ну, как знаешь…

Я не помню, кто за кем шёл. Отдельные лица иногда всплывают в памяти. Гизат Эбатович: галстук, пиджак, живот. Подошёл, переваливаясь, ко мне. Вручил цветы, поздравил. Сказал: – Вот как интересно: у нас, у казахов, свои обычаи. У них – свои… И, кряхтя, полез в шатёр.

Был и Рапсодий Иванович.

О! Рапсодий Иванович когда-то работал со мной и получил по ушам от кого следует за жажду перестройки за три года до перестройки.

Проходя мимо меня, Рапсодий Иванович сделал вид, что выражает соболезнование и возился в шатре минут двадцать.

Вермиклер прибежал, весь запыхавшийся: – Я только туда и назад. Язю в буфете оставил, а сам к вам. Здесь же обычай. Куда? Сюда заходить?…

Вермиклер тоже со мной работал.

Свадьба была безалкогольной. Всё враки, когда говорят, будто бы на безалкогольную свадьбу люди собираются с неохотой. На нашу свадьбу собрался, как мне казалось, весь город… Уже прошли калликсяне, друзья, КГБ, ГАИ и местные органы власти. Уже прошли земляки и родственники товарищей по работе, а толпа у шатра все не уменьшалась. Подходили, говорили: – Я вас знаю, вы на балалайке по телевизору выступали, мне можно?…

Я уже почти ничего не соображал. Мугму, Рапсодий Иванович, Калликсо – всё перемешалось в голове.

Вот он, настоящий бал у Сатаны!..

Я захожу иногда в шатёр. Я свой человек, гости меня не стесняются, я же муж.

Я вытираю Джулии лоб прохладной влажной салфеткой, пока какой-то мой новый товарищ поправляет свой оголтелый натурализм.

Где же ты, Кесси?!..

Чьи-то руки жадно мнут тело Джулии. Каждый исполнитель моего безумного приговора, содрогаясь, как будто готов разбить, расплющить тёмную фигурку на роскошной арабской постели. Кто-то просит переменить позу.

Заглянул Вермиклер: – Моя Язя в буфете, по обычаю сколько раз нужно?

Потом он, всё-таки, где-то напился, ходил среди столов, и, как я понимаю, в желании мне угодить, спрашивал: – ну, кто ещё невесту не е…, и он называл, конечно, всё слово полностью, до конца, чтобы все его поняли правильно…

Эти сутки июля я вспоминаю, как чудовищный сон. Сейчас, в наше время, разве такое возможно? Дикость. Да и абсурд, наконец.

Я почти не удивился тому, что обо всех событиях, связанных с игрищами в угоду варварскому богу, все участники начисто забыли уже на следующий день. И, кроме разговоров о пышной международной свадьбе в Доме культуры металлургов – ничего, даже сна о том, что видел я, не осталось в головах впечатлительных актюбинцев.

И я побывал в Африке. В загадочной и полной чудес стране Калликсо. И мне, который видел только игрушечную речку Илек, облизывали ноги лазурные волны сразу двух океанов. Прозрачные и тяжёлые, они поднимались до небес и выбрасывали на берег цветы и драгоценные камни.

И только Павлик…

Да… Павлик…

Спустя три дня, после нашей с Джулией свадьбы в Доме культуры металлургов, его нашли мёртвым в машине. В собственной машине «Нива», цвета «голубая адриатика», где японский магнитофон мог без конца играть вам лучшие песни света.

Они были лучшие, а так устроен этот дурацкий магнитофон, он играл их без перерыва. С начала и до конца. А потом менял дорожки.

Павлик сидел, обхватив руками руль, и – слева от его губ – два красных пятнышка, две крохотные ранки запеклись, как порез от безопасной бритвы…

Врачи сказали (его, конечно, осмотрели врачи) – они сказали, что Павлик умер от О-ЭР-ЗЕ: видите ранки – типичный симптом, он ведь курил, правда? бросил? ну, вот видите, тогда, конечно… вот вам и результат: бросил курить, вышел под открытую форточку…

Змеи? какие змеи? Что вы! Откуда у нас змеи в Актюбинске?!..

Папа Джулии, как мужчина мужчине, лично мне подарил сундук с красочными перьями. Перья эти волшебные, в них нужно показываться на балконе перед народом. Я теперь там, у них, сын короля.

И теперь я хочу, чтобы меня, как и первого сына отца Джулии, отравили.

Чтобы отравили, как можно, скорей.

НАТАШКА

Наташку открыл бывший поэт Коля Адамов. Тогда он был поэтом действующим. Здравствующим. Потому и открыл. Ведь Наташка умная была. Не только красивая, но и умная.

Коля увязался за ней на улице. Увидел симпатичную попку в джинсах – и поскакал следом. Он за всеми попками скакал, а тут ещё Гюльчатай, то есть, Наташка, и личико показала. Губки пухлым бантиком, щёчки-персики и – глазищи! Коля заговорил стихами. Теми, что всегда, и чем, бывало, часто пугал, непривыкших к такому обращению, актюбинских попок. Кроме Саши Чёрного, Коля читал и своё:

Вы знаете, ведь это – как болезньЯ должен видеть Вас ежеминутноИ что я есть, и почему я здесьЯ всё при Вас воспринимаю смутно…

Наташка ответила сразу. Что-то типа: