Арабский кошмар - Роберт Ирвин

Когда путешественники въехали в караван-сарай, атмосфера в группе заметно разрядилась. Караван-сарай был уже на три четверти заполнен иностранцами. Во внутренних дворах были точно напоказ выставлены кувшины с вином, а на одной из верхних сводчатых галерей два францисканца соорудили молельню на открытом воздухе. Мулов с громкими криками освободили от поклажи; представители мухташиба зарегистрировали товары; началась борьба за лучшие места на галереях. Бэльян нашел себе местечко рядом с венецианцами, в углу одной из галерей, расстелил одеяло и погрузился в сон.

Когда он проснулся, была глубокая ночь, но во внутреннем дворе царило все такое же оживление. Почти все венецианцы были внизу и яростно спорили с мухташибом. По бокам неподвижно стоявшего мухташиба находились два огромных турка, которые держали фонари на длинных палках. Под сундуками с товарами, из-за которых шла перебранка, изнывали чернокожие невольники. Группа мужчин тщетно пыталась уговорить верблюда выйти в те же ворота, в которые он вошел. В центре двора поджаривался барашек. Один францисканец лежал, распластавшись ниц, перед алтарем. Другой разговаривал с несколькими паломниками, спутниками Бэльяна. Когда Бэльян поднялся, они заметили его и знаками подозвали к себе. Он направился к ним, чувствуя, как от нестерпимой ночной жары и остаточного ритма многодневного путешествия кружится голова.

– Скверные новости.– Эти слова, пока он приближался к компании, донеслись до него по-французски и по-итальянски. Он решил слушать француза.

– Вот что рассказывает монах. Виз завтра не будет. Канцелярия давадара закрыта, а получить аудиенцию у какого-либо чиновника султана невозможно. Идет трехдневный праздник в честь обрезания султанова внука, которое состоится в пятницу. И это еще не все. Плата за визу повысилась, да и на дороге к горе Синай нынче весьма небезопасно.

Потом заговорил монах:

– В последнее время даже монастырю Святой Катарины не только бедуины грозят, но и солдаты султана. Они говорят, что паломники не приносят с собой денег.

Бэльян втайне обрадовался. По правде говоря, вынужденная задержка в Каире вполне его устраивала. Его удовлетворение связано было с его двуличием, ибо в Египет он прибыл не только паломником. После того, как более года назад, в Англии, он поклялся отправиться в монастырь Святой Катарины, что на горе Синай, а оттуда – в Святую Землю, ему было дано поручение от французского двора. Он должен был под видом паломника объездить земли мамлюков в качестве шпиона, подмечая численность мамлюкских войск, прочность фортификационных сооружений и другие важные особенности. Считалось, что мамлюкское правительство в Каире опасается нападения оттоманских турок с севера и готовится к войне в Сирии. Утверждалось также, что в Каире зреет опасный заговор. Или все это было игрой воображения? Слухи, доносившиеся с востока, озадачивали христианских королей. Неопределенность возложенной на Бэльяна задачи предоставляла ему широкие возможности для различных предположений.

«Несмотря на все несообразности и противоречия, я докопаюсь до истины».

Его начали одолевать грезы о погонях в подземных сточных водах, о потайных входах и выходах, свечах с отравленными благовониями и таинственных сигналах надушенными платочками; ему уже представлялось, как он плетет паутину интриг, заговоров и контрзаговоров. Скрепя сердце он вернулся к реальности. Монах толковал о том, что завтра начинаются празднества в честь обрезания. Завтра на ипподроме перед султаном и простым людом Каира пройдут парадом отборные полки мамлюков и состоится демонстрация искусства как массированных маневров, так и единоборств, – безусловно, благоприятная для иностранных наблюдателей возможность оценить боеготовность этих невольничьих полков и неплохой критерий для будущих суждений Бэльяна.

Остальные слушатели принялись чертыхаться, брызжа слюной, – новость они восприняли отнюдь не так спокойно. Монах, воспользовавшись их растерянностью, произнес импровизированную проповедь о преградах, зримых и незримых, с коими им предстоит столкнуться в последующие месяцы. Несколько раз он прерывал свои пространные рассуждения о земном путешествии к небесной цели, дабы предостеречь их от опасного непотребства обрезания и татуировок. Зачарованный тем, как монах истолковывает отношение Церкви к членовредительству, Бэльян какое-то время слушал, а потом устало повернулся и вновь побрел по винтовой лестнице к своему спальному месту. Венецианцы, одержавшие победу в споре с мухташибом, тоже устраивались на ночлег.

Вновь он проснулся лишь около полудня, когда солнечные лучи уже добрались до погруженной в полумрак галереи. Он полежал немного, тщетно силясь припомнить некий дурной сон и вслушиваясь в звуки. Со всех концов города доносились крики муэдзинов, усиливаясь и слабея в дисгармоничном контрапункте, зовущие к молитве зухр. Несколько венецианцев громко играли на тароччи. Больше в караван-сарае почти никого не было. Поодаль, на той же галерее, сидел, поджав ноги на коврике, Вейн, безучастно смотревший в расположенный внизу двор.

В смятении оттого, что проспал полдня, Бэльян поспешно направился к выходу из караван-сарая, рассчитывая позавтракать в какой-нибудь таверне. Лишь выйдя за ворота, он остановился, вспомнив, что за стенами жилья для европейцев едва ли сыщется вино.

Он замер в нерешительности, освещенный ярким солнечным лучом, который пробивался на большую площадь сквозь деревья и колонны. Напротив ворот караван-сарая, из которых он вышел, стояла мечеть Эзбек. Простиравшиеся во все стороны узоры ветвей и напоминавшая сталактиты отделка выступов и пазух свода огромной колоннады мечети придавали площади, даже залитой ярким солнечным светом, вид таинственной кристаллической преисподней, по которой бесцельно носились голуби и бабочки. Сотни каирских бедняков устремлялись к фонтанам и резервуарам колоннады и, засучив рукава и убрав со лба волосы, наклонялись и толкались над струящейся водой, дабы совершить ритуальное омовение. Многие лотки уже закрылись, поскольку их владельцы направились в мечеть на полуденную молитву.

Мимо неслышно пробежал шелудивый медведь, очевидно, оставленный без присмотра, и Бэльян, покосившись, провожал его взглядом до тех пор, пока в поле его зрения не попала оставшаяся открытой лавка. У входа, глубоко в тени, сидели несколько турок и венецианский художник, который изучал какую-то книгу. Бэльян вспомнил его имя: Джанкристофоро Дориа. Оторвавшись от книги, Джанкристофоро ободряюще кивнул, и Бэльян подошел к нему. В лавке продавалось горячее черное варево в фарфоровых чашечках. Венецианец купил ему одну, молча обменявшись жестами с хозяином, и так же молча протянул Бэльяну сухарик. Они смотрели, как в мечеть проникают немногие опоздавшие. Внезапно Джанкристофоро заговорил.