Агасфер из созвездия Лебедя - Станислав Гагарин

- Да вы входите, - сказал он ласковым тоном, где-то читал, что с этой категорией больных надо быть приветливым и добрым, - входите и располагайтесь как дома. О, да вам не помешает рюмка коньяку... Прошу вас!

Угощая гостя и разговаривая его, Игорь Николаевич тем временем подобрался к телефону и уже снял трубку, когда геолог, проглотив коньяк, вдруг твердо и внятно проговорил:

- Этот ваш Феликс - вовсе не Канделаки. Он есть Иван Дудкин, или Вася Амстердам... Одно и то же. Вот.

- Что? - воскликнул первый помощник и швырнул трубку. - Значит, он не тот, за кого...

Беглов кивнул и протянул рюмку.

- Хороший коньяк, - сказал он, когда ошеломленный Игорь Николаевич снова наполнил его рюмку. - Налейте и себе. Пригодится... Кажется, я отхожу.

Он выпил. Помполит повертел свою рюмку в руках и машинально проглотил ее содержимое.

- Сейчас я проводил его до борта, - проговорил геолог. - Он сошел на лед и скрылся в снежном заряде... И снова мне с ним уже не увидеться...

- Не сомневаюсь, - бросил Чесноков и схватил телефонную трубку.

Беглов перехватил его руку.

- Что вы собираетесь делать?

- Исправить содеянное двумя сумасшедшими, - ответил первый помощник, освобождая руку. - Объявляю тревогу "человек за бортом!".

- Постойте, - вскричал геолог, - не делайте этого! Не надо тревоги "человек за бортом!". Феликс Канделаки не Иван Дудкин и не Вася Амстердам. Он не человек!

- Послушайте, - рассердился Игорь Николаевич, - я люблю остроумных товарищей, но в пятом часу утра разыгрывать порядочных людей может лишь отъявленный волосан. Не надо вешать мне на уши лапшу, паренек! Так кто же по-вашему этот Феликс, которому я еще надеру позвоночный столб, ежели он участвует в этой шутке? Кто он, этот обладатель трех таких милых фамилий? Вор-рецидивист?

- Нет, - тихо сказал Владимир Петрович, - Агасфер из созвездия Лебедя.

...Он сам определил себе задачу, пытаясь за день отработать два маршрута, и теперь, добивая второй, сверхплановый, проклинал все на свете: и кадровиков, зажавших полные штаты, и длинный северный день, позволявший ему надрываться сейчас за двоих, и самого себя, свою жадность на работу, неистребимое стремление быть всегда на коне, если даже нет для того реальных возможностей.

Полный рюкзак с каменюками-образцами отвратно рвал онемевшие плечи к земле. Ноги скрипели, сгибаясь в коленях. Геологический молоток превратился в двухпудовую гирю, а правая рука отказывалась повиноваться. Он собирался переложить молоток в левую, но сил на такое движение не сумел приискать и все шел да шел, пока не увидел в сгустившемся, посиневшем окоеме темно-зеленый язык тайги, поднявшийся на обрыв, занятый их палатками.

Вся партия была в сборе. Первыми встретили начальника собаки, две лайки с библейскими кличками. Люди тоже вышли за сотню шагов, но снимать рюкзак со спины тяжело шагавшего Беглова не стали: не положено по таежному этикету. Раз человек на ногах, он эти метры осилит, а у самой житьевины помощь ему оказывать - значит обидеть его.

Когда Беглов умывался, отводя холодной водой притомленность, поливавшая ему коллектор Зося не утерпела, шепнула:

- У нас гость, Владимир Петрович! Какой симпатичный... Будто цыган! Брюнет...

У Зоси все мужчины считались симпатичными, кроме тех, кто состоял в их партии, тут Зося была истинным кремнем, и потому Беглов примечание коллектора пропустил мимо ушей.

Но сообщение о госте его взволновало, в безлюдной тайге новый человек в диковину; и, едва обтершись полотенцем, Владимир Петрович отправился в большую палатку шурфовщиков, откуда доносились веселые возгласы и дружный смех.

Он сунул голову в палатку, смех затих, и Беглов дружелюбно сказал:

- Ну, который здесь гость? Выходи на волю, знакомиться будем.

Потом Беглов вспомнил, что больше всего его поразило чисто выбритое лицо незнакомца. Такую роскошь никто себе в тайге не позволяет. И комфорту никакого, и традиция есть запускать бороду, да и от комарья верное опасение, коль до самых глаз обрастаешь.

А тут вроде как из салона красоты выломился товарищ. Верно, смуглый оказался парень, только не цыганского, иного типа. А какого - Беглов не определил. Глаза большие, добрые, нос прямой, с горбинкой, темные волосы зачесаны назад, достают едва не до плеч и волнистые. И улыбается приветливо, первым протянул руку Беглову.

- Дудкин я, - сказал пришелец, - а кличут Иваном... Охотник из Окачурихи. Иду с участка. Сено там косил, зимовье ладил, вот к вам и завернул.

Верно, знал Беглов такую деревню, сто пятьдесят верст назад по Бормотую.

- Ну и ладно, - сказал он охотнику, пожимая его сильную руку. Погости, Дудкин Иван, а может, и с нами останешься, рады будем.

Дудкин широко улыбнулся.

- Можно и с вами, - проговорил он и пожал плечами. - До сезона далеко, и в деревне скукота да бабы с ребятишками одне...

- Эка, паря, хватил, - роготнул и блеснул глазами шурфовщик Стрекозов, по прозвищу Долбояк, - нешто с бабами-то скукота бывает?

Иван повел плечами, покосил глазом на Долбояка, смолчал.

- Документы какие есть? - спросил Беглов, не веря удаче, ведь ах как бедствовал он сейчас без людей. - Аль пошутил, охотник?

- А чо шутить? - отозвался Иван, засовывая руку во внутренний карман. - Об работе, чай, не шутят, ее излаживают добром. А вот и бумаги мои.

Беглов посмотрел документы Ивана, нашел их приемлемыми и тут же за ужином у костра написал чернильным карандашом в блокноте приказ о зачислении Ивана Дудкина временным рабочим геологоразведочной партии.

...Первый помощник капитана хмыкнул.

- Выходит, похожи наши истории, - сказал он Беглову. - И ко мне он пришел поработать на время и документы отменные показал... Но при чем здесь созвездие Лебедя?

- Погодите, будет и созвездие, - ответил Владимир Петрович. - Но сначала послушайте про обычного лебедя. Я закурю, можно? Бросил уже с год, а вот сейчас опять потянуло.

- Курите, - сказал Чесноков, - вот сигареты!

Беглов раскурил сигарету и жадно, глубоко затянулся дымом.

- Так вот, - проговорил он, - случилось это через неделю пребывания в партии нового рабочего. Иван Дудкин всем пришелся по душе, может быть, за исключением Долбояка - Стрекозова, которого, впрочем, никто у нас симпатией не жаловал, а тому на это было наплевать! Шурфы он бил исправно, а что до воспитания в нем нравственных начал, то на это не было у нас времени, да и вышел уже Долбояк из того возраста, когда пристало время сеять доброе в его душе.

Сам Дудкин неприязни к Стрекозову не испытывал, а когда Долбояк задирал его, то либо отшучивался, либо отвечал на выпады шурфовщика обезоруживающей улыбкой.

Работал Иван куда как исправно, понимал все с полуслова, будто не первый сезон вышел с партией в поле. А потом случилось это... Устроили мы банный день, постирушку затеяли кое-какую, словом, вроде выходного дня с бытовыми нуждами. Я вымылся и сидел в своей палатке, разбирая записи в полевых дневниках. Сами знаете, как мягчеет душа после бани, настроение у меня было отменное, работы шли в графике, результаты поисков обещали быть куда уж лучше... И вдруг грянул выстрел. Я разом отбросил все - стрелять попусту в зоне жилья категорически запрещалось, - выскочил наружу. Неподалеку от обрыва, за которым клокотал и булькал обширный Бормотуй, стоял ухмыляющийся Долбояк с двустволкою в руках. А в небе беспомощно кувыркался лебедь. Пытаясь удержаться на перебитом крыле, он звонко кричал, призывая на помощь. Но лебедя неудержимо тянуло вниз, и было видно, что упадет он в воды Бормотуя... Молча смотрели мы на Долбояка, а тот ухмылялся, поводя плечами. "Хорош закусь, - сказал он, мерзко осклабясь и подмигивая мне. - Жаль только, что рыбам на корм пошел..." Тут лицо Стрекозова вдруг исказилось. Он задрожал, свиные глазки его забегали, челюсть отвалилась, и этот звероподобный детина плаксиво произнес: "Мама..."