Пятиозерье - Виктор Точинов

Лгали жрецы, учащие, что ОНА — Милосердие и Сострадание. ОНА не знала, что это такое. ОНА говорила — тем, кто хотел слушать — что пуста и глупа жалость к страдающим и умирающим — Смерть есть плата за Жизнь. Страшна и бесплодна милость к искалеченным, к воющим и к нищим духом, ползающим по обочинам Жизни, а сострадание плодит страдание. ОНА не Милосердие, ОНА не Сострадание, ОНА — просто Любовь. Лишь Любовь способна превратить смерть в счастье и победу, разогнуть сгорбленных и поднять раздавленных...

ОНА исчезла. Тьму эпох или пару мгновений назад — время не только на Пике-над-Мирами ведет себя по-разному.

ОН стал искать.

И — нашел след, поднявшись на Пик-над-Мирами.

ОН кажется сияющим клубком сжатого, спрессованного в тугой шар света, устремившимся с вершины и пронзившим сверкающий лабиринт...

Мелькание слепящих нитей сменяется безумным калейдоскопом лиц и вещей, все звуки Мира гремят единой какофонией. Полотно времен распускается на пряди, ОН встает на одну. Слившиеся потоки материи замедляются и распадаются на людей и предметы. Появляются звуки — отдельно слышимые.

Короткий вскрик. Яркая вспышка. Треск.

Испуганный голос.

Темнота и тишина.

Часть первая

ОБРАТНЫЙ ОТСЧЕТ: СЕМЬ ДНЕЙ ДО ИГРЫ

(Нити натягиваются)

Глава 1

05 августа, 05:02, ДОЛ[1] «Варяг»

Степаныч проснулся рано — он всегда просыпался так.

Узкое окно слабо серело — белые ночи на излете. Часов не было, но Степаныч чувствовал, что рассвет близок.

Встал, оделся, не включая света, — и без того отлично знал, что и где лежит в его комнатенке, а в тусклом мерцании сорокасвечевой лампочки больнично-серые стены раздражали Степаныча сильнее обычного.

На старом шкафу-инвалиде, подпертом кирпичами — шорох. Неясная тень метнулась бесшумным прыжком на кровать, оттуда на пол. Чубайс, огромный кот-диверсант, подошел, потерся об ногу, позволил почесать за ушами — одно из них висело лохмотьями, изуродованное в давней схватке. Замер у двери, готовый — чуть она приоткроется — выстрелить из-под ног рыжей молнией, исчезнуть в предрассветном безмолвии...

Охотился котяра в кустарниках и рощицах, в изобилии оставшихся от леса, когда-то стоявшего здесь, на месте детского лагеря «Варяг», — и в них он был Владыкой Джунглей, Рыжей Смертью-на-мягких-лапах и Грозой Всего Живого. Забредавшие собаки обходили старого задиру десятой дорогой. А два юных натуралиста, привыкшие к городским муркам, попытались превратить Чубайса в тигра при помощи гуаши — но в результате сами приобрели от зеленки причудливо-пятнистую окраску...

На улице оказалось прохладно, с Большого озера тянуло сыростью. Только сейчас, ранним утром, чувствовалось, что до осени меньше месяца, — днем жара стояла почище июльской.

Степаныч зябко поежился, шагая по безмолвному, спящему лагерю. Подумал: может, стоит вернуться, надеть свитер под спецовку? — и решил, что не стоит. Ходьба согреет, да и рассвет недалек, скоро потеплеет...

...Навесной замок протестующе скрежетнул. Дверь открылась, явив миру загадочно-темные недра офиса и штаб-квартиры сторожа, истопника и подсобного рабочего ДОЛ «Варяг» — то есть Степаныча. Он ловко протиснулся сквозь набитую всевозможным инвентарем каморку. Вынул сверток из дальнего угла, из-за отложенных до зимы скребков и снеговых лопат, развернул промасленную тряпку, — сталь тускло отразила крохотный язычок свечи.

Вороненая оружейная сталь.

05 августа, 05:47, Пятиозерье, лесное озеро

Место напрасно звали Пятиозерьем — озер в округе имелось ровно шесть. Правда, о шестом, затерянном в лесу небольшом водоеме мало кто знал.

...Тропа поднялась на заросший папоротником взгорок. Внизу блеснуло зеркало воды. Степаныч ухватил висевшее за спиной ружье, ловко выпростался из потертого ремня и взял оружие наизготовку — красивый, уверенный жест, совершенно не гармонирующий с его нескладной фигурой.

Сторож владел старой бельгийской двустволкой «Лебо», когда-то шикарной, штучной довоенной работы. От былого великолепия мало что осталось: серебряные накладки ложи выдрал кто-то из прежних владельцев, шарнир заметно люфтил, расколотую шейку приклада стягивал самодельный грубый хомут. Но стволы остались в приличном состоянии, и Степаныч считал: за пятьсот рублей — покупка удачная.

...Выстрелы ударили гулко, резко, неожиданно для еще дремлющего леса. Два матерых селезня, чья траектория взлета пересеклась со струями дроби, тяжело рухнули на болотистый берег.

Стрелял Степаныч метко — и не только по уткам.

Он подошел неторопливо — селезни упали удачно, вводу лезть не надо. Подобрал и уложил в сумку одного, неподвижно раскинувшего крылья на покрасневшей траве. Быстро и беззлобно свернул шею второму — тот бился, разбрасывая в стороны пух, перья и капельки крови. Переломил ружье, вынул и аккуратно положил в карман две гильзы — медные, исцарапанные, уже не один раз снаряжавшиеся...

Степаныч всегда экономил боезапас — старая привычка.

05 августа, 06:50, станция Каннельярви

— С-с-сука... — просипел Чмырь. — Гнида наширявшаяся...

Объект этого высказывания слепо проломился сквозь кустарник. Похоже, он не заметил их с Пелюхиным — и не видел вообще ничего вокруг. Кроме своей трясущейся ладони, на которую выкатилась крохотная капсула...

— На колесах сидит, педрила...

В сипении Чмыря слышалась классовая ненависть малоимущего сельского алкаша к богатенькому городскому торчку. Ненависть усугублялась гнусностью раннего утра. Утро, как всем известно, самое отвратное время суток — если имеется настоятельная потребность выпить, но не имеется средств для ее реализации.

Пелюхин промолчал, нервно пожевал губами, нервно же оглянулся по сторонам — вокруг никого. Да и не ожидалось чье-либо появление в ближайшие несколько часов в этом укромном уголке.

— Сейчас отрубится, — сказал Чмырь безапелляционно.

Пелюхин кивнул. Не сговариваясь, даже не переглядываясь, они двинулись к скорчившейся на камне фигуре — заходя с двух сторон. Игра казалась беспроигрышной, а наркоша богатеньким. Это стало ошибкой, самой большой ошибкой в их жизни.

И — последней.

05 августа, 06:52, Пятиозерье, Чертово Озеро

На карте все местные озера оставались безымянными.

Но юные обитатели «Варяга» окрестили каждое по-своему — передавая названия от смены к смене. Было Большое озеро — действительно самое большое, вытянувшееся на несколько километров, с круглым островом посередине. Было Блюдце, очень точно названное — мелкое, круглое, с теплой водой — купаться туда ходили младшие отряды...