Легенда-быль о Русском Капитане - Георгий Миронов

— Пожалуй, я согласен… — нерешительно протянул он, а рыжий чуб его настороженно вздыбился, над крутым конопатым лбом.

Самолюбивая душа лейтенанта протестовала, но честность перед собой требовала прямого и ясного ответа. До сих пор Спартак считал себя очень сведущим в вопросах тактики человеком, хотя батальоном командовал совсем недавно. Простой и толковый замысел танкиста он сумел оценить тотчас же и теперь злился на самого себя за внутреннее противодействие этому плану.

— Значит, советуешь расположить роты не в линию, а углом назад? — боролся с собой Жуликов, — Очень уж непривычно, понимаешь, да и в уставе этого нет… Но ведь творческая боевая инициатива советских командиров — самое главное, так ведь пишут в газетах?

— Правильно пишут, — засмеялся капитан.

— Вот видишь! Жуликов свое дело туго знает! — теперь рыжий чуб лейтенанта уже весело запрыгал у него на лбу. — Давай так: твой «мешок» я принимаю, но и ты меня уважь. Я оставляю взвод в резерве и в случае нужды сажаю его к тебе на броню. А? Как? Дельно? Видишь, и мы не лыком шиты…

Этот парень, с наивной хитрецой стремящийся внести свой «пай» в план предстоящего боя, все больше нравился Ермакову.

— Предложение принимается, — улыбаясь, ответил он. — А чтоб нам не разлучаться и лучше взаимодействовать, устроим себе общий командный пункт здесь, в карьере, не возражаешь?

— Есть, товарищ капитан! — с восторгом сказал Жуликов. — Эх, весело пойдет у нас дело! Ни шагу не отойдем без приказа, будем стоять насмерть.

— Это тоже из газеты? — спросил капитан.

— Точно. Откуда узнал?

— А я, брат, тоже читаю газеты.

В сумерках, когда пехотинцы уже кончали окапываться, а танки были отведены в укрытия и замаскированы, на дороге, ведущей к городу, показалась колонна устало шагающих красноармейцев.

Впереди шел, положив обе руки на висевший поперек груди автомат, пожилой майор в пилотке, блином сидевшей у него на голове, и разношенных кирзовых сапогах — явно не кадровый военный. Капитан и лейтенант козырнули, майор рук с автомата не снял, только кивнул головой и на секунду смежил темные свинцово-тяжелые веки. Он, должно быть, беспредельно, смертельно устал и шел только потому, что за ним шагали его солдаты; был бы он один, он свалился бы в придорожную траву и уснул, как убитый.

Капитан подумал о том, кем этот человек мог быть до войны. Почему-то решил, что непременно бухгалтером, — очень уж эта мирная профессия подходила к майору с его пилоткой и сапогами, Но именно эти пилотка и сапоги заставили кадрового военного капитана Ермакова подумать, что он сейчас является свидетелем чего-то необычайного, может быть, даже героического… Не будь войны, этот человек, «бухгалтер», как его мысленно назвал капитан, исправно ходил бы на службу, поругивал профорга, плохо контролирующего работу учрежденческой столовой, спал после обеда, беспокоился о дочери, не ладящей с мужем… И после войны, если останется жив, вернется к привычной своей жизни в «гражданке». А сейчас этот человек ведет солдат, которые, так же как и он, оторваны от мирных своих дел, беззаветно и честно несут суровую, смертную службу войны.

Бойцы оказались под стать своему майору. Это был полк, вернее, остатки полка, выдержавшего бешеный натиск бронированного тарана известного гитлеровского генерала Кесселя. Красноармейцы шагали тяжелой, но уверенной походкой людей, сознающих свою силу. На многих белели бинты, и на соседях висели винтовки и автоматы товарищей. Грузным, каким-то особенным шагом шли расчеты противотанковых ружей, пулеметчики, минометчики, неся на себе свое оружие. В марше отступающего полка не было угрюмой подавленности. Шли вольно, размеренно, но споро, и эта поступь бывалых, обожженных огнем солдат была много грозней легкого парадного шага войск, в былые годы проплывавших перед восторженными трибунами.

— Вот это люди! — с уважением сказал лейтенант, и капитан как эхо повторил:

— Да, это люди!

Но, восхищаясь другими, они, в сущности, ничем не отличались от этих людей: как и эти солдаты, они делали все возможное и невозможное ради короткого, но такого емкого слова — «долг».

Несколько поотстав от колонны, двигалась стайка девушек с вещевыми мешками и чемоданчиками; впереди всех шел пожилой человек с черной повязкой на глазу и тощим портфелем в руке.

— Это что за публика? — приосанясь при виде девушек, весело и даже несколько игриво спросил лейтенант Жуликов.

— Мы не публика, — отвечала за всех невысокая кареглазая девчушка в лыжной курточке. — Мы студентки сельхозтехникума из Раздольного. А это наш преподаватель, агроном. Вам тоже предъявлять документы?

Последняя фраза уже прозвучала открытым вызовом.

— Не надо, — сказал капитан. — Почему вы обиделись, что у вас проверили документы?

— А вы не обидитесь, если с вами будут разговаривать так, будто вы уже почти продались фашистам? — с гневом спросила девушка.

Она оглянулась на дорогу, по которой ушел полк, и Николай Ермаков с досадою понял, что студенток задел недоверием или чрезмерной подозрительностью кто-то из начальствующих лиц этой части. Ему страстно захотелось поверить, — а этим молоденьким девушкам, наверное, еще больше, чем ему, — что к мужеству верных рыцарей долга не примажется ничего мелкого, ничтожного, принижающего их подвиг.

Студентки возмущенно заговорили все разом:

— У каждой в отдельности паспорта проверял, как будто мы не группой идем.

— Каждую буковку вынюхивал.

— Даже комсомольские билеты требовал предъявить.

— Молодой еще совсем, а такой заядлый.

— А мы ведь на фронт просились, на любую работу…

— Да что вы, девушки, на него обиделись? — улыбаясь, перебил выкрики Жуликов. — Этот субчик просто хотел с вами познакомиться или адресок запомнить. Теперь ждите от него писем, или после войны заявится…

— Нет, он не такой, — покачала головой девушка в курточке. — Даже красноармейцы вступились за нас. «Отпустите их, — говорят, — мы им доверяем». Документы он вернул, но идти велел на расстоянии…

— Вот видите, он был один против всех, — радостно проговорил Ермаков; сказал больше себе, чем другим, но девушка в куртке поняла и закивала, соглашаясь с ним.

Николай Ермаков очень ревниво, как и Спартак Жуликов, относился к своим ровесникам, но в отличие от товарища это чувство родилось не из желания преуспеть больше их, а от тех высоких требований, которые он, Николай, предъявлял к своему поколению и в первую очередь к самому себе. Сейчас он очень отчетливо представил себе молодого ретивого щенка, готового заподозрить в чем угодно любого. У этого «ровесничка» вся энергия расходуется на подобные дела, и он тоже кричит о долге, хотя, без сомнения, в бою он не очень прыткий. А когда его станет осаживать такой человек, как майор, он и его заподозрит и обвинит во всех смертных грехах. Если же у майора, смелого в бою, окажется мало гражданского мужества и он махнет на щенка рукой: «делай, как знаешь», — худо придется всем — и встречным девушкам, и героям-бойцам, и самому майору…

— Закурить у вас, товарищи командиры, не найдется? — попросил человек с черной повязкой. — Вторые сутки без табаку, измаялся весь.

Николай и Спартак торопливо достали папиросы.

— Послушайте, товарищ танкист, — просительно сказал агроном, — вы ведь командир, лицо ответственное. Позвольте мне просить разрешения остаться у вас. Ну, девушки без специальности, понятно, их еще надо учить. Но я неплохо знаю тракторы и мог бы быть вам полезен как механик для ремонта танков. Сейчас не до сельского хозяйства, уверяю вас. Если мы не остановим нашествие…

— А мы чем хуже? — звенящим голосом спросила студентка в курточке, и все девушки подались к капитану, ободренные его молчанием.

— Зачисляйте нас, товарищ командир, ну, пожалуйста, очень вас просим… Не пожалеете, — заговорили они.

Спартак, который, несмотря ни на что, решил заполучить адресок у приглянувшейся ему хорошенькой смугляночки с длинной темно-русой косой, раскрыл было рот, но тут же поперхнулся. Словно угадав желание Жуликова, Ермаков наступил ему на ногу, отодвинул в сторону.

— Нет, дорогие товарищи, — проговорил капитан голосом, одновременно растроганным и печальным, — идите, пожалуйста, идите, мы управимся с ними сами… Учитесь, учите… Война еще надолго, а без вашего хлеба мы до Берлина не дойдем. Всего вам доброго…

— Счастливого пути, девушки, — ласково добавил Спартак, огорченный своей неудачей и довольный тем, что все же не сердится на друга, виновника этой неудачи. — До встречи после войны.

С внезапно явившейся щемящей тоской смотрел Николай вслед маленькой группке. Девушки и их учитель уходили печальные, расстроенные. Мимолетная встреча, двухминутный разговор, а кажется, что знаешь людей давным-давно, веришь их чистым порывам и готов сделать для них даже невозможное.