Мистерии доктора Гора и другое… - Александр Половец

Речь идет о судьбах трех беглецов из Советского Союза. У них не было пусть унизительной, но все же узаконенной возможности обратиться в ОВИР (как это ни парадоксально, в России иногда и об отсутствии соответствующего «пятого пункта» можно пожалеть!). И у них оставалась одна-единственная возможность — надеяться лишь на себя и на свою удачу.

К сожалению, жизнь не укладывается в упрощенные схемы, какими мы часто пытаемся представить себе ее развитие. И удачный побег — еще полдела. А сама по себе свобода не обязательно делает человека, обретшего ее, счастливым. Помню, когда в знаменитом фильме «Бабочка» герой — закоренелый беглец — оказывается один на надувном мешке под палящим солнцем в океане, за кадром звучит эпический голос диктора: «Это и есть — свобода!» Да, здесь, на Западе, человек абсолютно свободен, но эта свобода предполагает и умение распорядиться собой, не надеясь на некоего доброго дядю, который тут же, и за один только твой личный выбор, обеспечит тебе до конца дней счастливую и безбедную жизнь.

Вот об этом-то и рассказывает документальная повесть «Беглый Рачихин» которой открывается книга. Владимир Рачихин — человек, если можно так выразиться, счастливой советской судьбы: удачливый администратор, директор мосфильмовских картин, работавший в последнее время с «самим» Сергеем Бондарчуком. Бежал прямо со съемок в Мексике, первой же в его жизни зарубежной поездке — среди прочего можно предположить, что в расчете на еще большие возможности. И возможности, разумеется, открывались (как, в общем-то, и перед всяким жителем Америки); но вот социальный потенциал героя повести оказался явно не на уровне…

Да и стремился ли Рачихин по-настоящему к успеху? Здесь автор оставляет читателя один на один с героем и с извилистыми зигзагами его не вполне обычной биографии. И перед нами проходят страницы его новой жизни: какие-то немые ролишки во второстепенных эпизодах, случайные заработки, еще более случайные знакомства. Ну и, конечно же, как это бывает в таких случаях с нашим русским братом, гульба, что называется, по-черному. Завершается эта часть его биографии трагической смертью близкой Рачихину женщины. И — судом над ним. И хотя за недоказанностью улик наказание, постигшее героя, весьма относительно, жизнь его от этого слаще пока не делается…

Пересказанное выше — лишь сюжетная канва, за которой внимательный читатель опять угадывает параллельный пласт повествования: советская среда — это именно она порождает и пестует свою элиту, составленную вовсе не обязательно из отпрысков правящей прослойки. Так, например, произошло и с героем этой повести, вовремя понявшим и усвоившим правила жизни, позволяющие пробиться и закрепиться в верхнем ее эшелоне.

Три разных человека, три беглеца, три необычные судьбы оказались объединены обложками одной книги. И книгу эту несомненно с интересом прочтет и российский, и зарубежный читатель.

Беглый Рачихин

27 мая 1981 года советский гражданин Владимир Рачихин запросил у правительства Соединенных Штатов политическое убежище. По заявлению иммиграционных властей, В.Рачихин является сотрудником группы, завершающей в настоящее время съемки кинофильма в Мексике. Руководит съемками известный советский режиссер Бондарчук, ассистентом которого являлся бежавший.

Верховный суд штата Калифорния,

Графство Лос-Анджелес

Штат Калифорния.

Истец. Дело номер 093795

Окружной районный прокурор графства Лос-Анджелес

Данной судебной жалобой заявляет:

СТАТЬЯ I:

Между 27 и 28 декабря 1985 года или в один из этих дней в графстве Лос-Анджелес было совершено убийство, в нарушение параграфа 187/а/ Уголовного кодекса, т. е. уголовное преступление, — (оно было совершено) Владимиром Рачихиным, который предумышленно, незаконно и с преступным намерением убил Людмилу Кондратьеву, человека.

Эта жалоба под номером А093795 содержит в себе один пункт обвинения.

Айра Райнер, окружной прокурор

графства Лос-Анджелес,

штат Калифорния

Подано в суд Джеймсом А.Баском,

заместителем окружного прокурора

Сибирь

По Иртышу шел пароход. Трюмы его были забиты туго упакованными брезентовыми мешками, ящиками с мясными консервами и яичным порошком — остатками американских поставок по ленд-лизу, и другими — с крепленым вином и водкой, солью, спичками, сапожной ваксой, махоркой и папиросами. Товар этот направлялся в глубинку, в торговую сеть Тобольска, и еще дальше — в окрестные села и на лесоповал…

Какая-то часть его имела специальное назначение — груз ждали в трудовых лагерях, частыми отметинами оспы покрывших в те годы сибирскую землю. Этот груз хранился в отдельном трюме, и сопровождали его двое — пожилой, давно не бритый, солдат с голубыми погонами на плечах видавшего виды бушлата и совсем молоденький лейтенант в новой, еще не успевшей отвисеться шинели, любовно поглаживающий кобуру с макаровским пистолетом. Время от времени он бросал любопытный взгляд на молодых женщин, сбившихся в отдельные группки — численно они представляли собою, пожалуй, большую часть толпившихся на палубе.

Другую значительную часть пассажиров составляли демобилизованные. Солдаты возвращались с Запада, оставив за плечами сотни и тысячи километров выжженных дорог, сметенных сел и разбомбленных городов — память о которых хранили теперь лишь довоенные географические карты да чудом спасшиеся во всепожирающем пламени войны люди, составлявшие когда-то население тех мест.

— Сибирь, Сибирь, Сибирь… — отбивала по бортам парохода невысокая волна.

Кого-то из них ждал дом, семья. Кто-то лишь будет еще пытаться отыскать давно забытую родню — потому что позади уже ничего не оставалось, никому из близких не случилось пережить лихолетье войны. А кто-то просто надеялся, что уж теперь-то, да еще в новых местах, начнется, наконец, новая жизнь — не просто мирная, но обильная и счастливая, заслуженная голодными предвоенными годами и добытая кровью, своей и миллионов павших, кому домой уже никогда не вернуться.

Солдаты собирались в небольшие компании, по трое-четверо, где объединяющим было либо общее направление следования, либо род войск, в котором прошли годы службы, а чаще — просто сходство характеров и возникшая вдруг в пути взаимная симпатия. Из вещмешков извлекались ржаные буханки, латунно поблескивающие сквозь слой жирной смазки консервные банки.

С бутылочных горлышек об каблук сапога или просто об палубу отбивался темно-коричневый сургуч. Он был так похож на шоколад, которым подвыпившие солдаты угощали Вовку! И Вовке казалось, что прозрачная жидкость, которую демобилизованные разливали по металлическим кружкам и потом, выпив ее, морщились и занюхивали свежеочищенной луковицей, тоже должна обладать удивительным вкусом и ароматом.

Позже, в Тобольске, а потом в Омске Вовка узнал вкус водки: с такими же пацанятами бродил он по базару, предлагая демобилизованным купить табачку. Табак этот добывался из подобранных здесь же окурков, а солдаты, которые получали неплохие по тем временам деньги по своим орденским книжкам и могли себе позволить и «Казбек», и приличную закусь, жалели пацанов, давали им какую-то мелочь, угощали дешевыми леденцами.

А иногда, плеснув в стакан портвейна или водки, протягивали его и ждали, когда малец, задыхаясь, одолеет его, сглотнет густую слюну, зажует ее пряником. И, поглаживая белокурую головку, всхлипывали, приговаривая жалостливо: «Эх, безотцовщина…»

Вовка, и правда, не знал своего отца — родился он где-то на Васюганских болотах в декабре 41-го года: те, кто бывал там, называют эти места самыми проклятыми на земле, страшнее амазонской сельвы. Мать его, дочь ссыльных (за что деда и бабку выслали из Москвы, Вовке никогда не говорили) замуж пошла не по любви — надо было как-то выжить. Отца забрали в первые дни войны, пришло от него несколько треугольных конвертиков, а в 43-м — похоронка из военкомата. Потом уже, годы спустя, выяснилось, что погиб он на Курской дуге…

Ближе к концу войны привел Вовка домой демобилизованного — из тех, что на базаре потчевали его портвейном и пряниками. Такого же, да не совсем — был он превосходным балалаечником, отменно плясал, а когда, выпив стакан-другой «сургучовки», сдвигал локтями закуску в обе стороны стола, подпирал кулаками голову и негромко затягивал «Бродяга Байкал переехал…», Вовкины глаза становились мокрыми, и казалось ему, что нет на свете человека ближе и дороже, чем этот, ставший для мамки новым мужем. Вроде, мужем…